- Только пикни, - прошипел он. - Прирежу!

Но я не мог даже и пикнуть - от потрясения я потерял дар речи. О'Тул втащил меня в комнату, напоминавшую мастерскую художника, и швырнул на диван. Я упал навзничь - прямо на шляпу.

- Они послали тебя за мной шпионить, - прохрипел О'Тул. - А я ведь предупредил дядю: следующий получит сполна! А следующий - это ты!

Мои жалкие потуги на чарующую улыбку и вкрадчивый голос действия не возымели. На контакт О'Тул не шел. Он был похож на Дилана Томаса после недельного запоя: пестрый шарф, шляпа с загнутыми полями. Зверское выражение лица. Интеллигентный подход тут не годился. К тому же от него несло сливовым бренди. Он был вне себя.

- У меня и без вас забот хватает, а этот недоумок еще посылает ищеек за мной шпионить!

У него трясся подбородок. Парень явно попал в переделку. Я извлек из-под себя смятую шляпу и прочистил то, что еще оставалось от моего горла.

- Послушайте, О'Тул, - сказал я, - успокойтесь и расскажите, что случилось. Может быть, я сумею вам помочь.

- Хочешь помочь?! - рявкнул он и, двинувшись на меня, занес нож над головой. - Тогда выворачивай карманы!

"Содержимое моего бумажника вряд ли доставит ему большое удовольствие", подумал я про себя, устремив на него кристально честный взгляд неимущего, однако О'Тул был не из тех, кто доверяет взглядам: опытной рукой он вывернул все мои карманы, один за другим, и извлек из них сумму более чем скромную. Увы, это все, чем я располагал! Он мерил шагами комнату, в сердцах рассекая ножом воздух.

- Что же все-таки стряслось? - спросил я, и мой нежный, вкрадчивый голос, по-видимому, затронул в нем какую-то струну, ибо О'Тул, едва сдерживаясь, чтобы не разрыдаться, ответил:

- Я задолжал за квартиру, и у меня хотят отобрать Мириам. Сегодня вечером будет наложен арест на мое имущество.

Итак, французские судебные ищейки с густыми бакенбардами преисполнены решимости разделаться с чадом Полк-Моубрея раз и навсегда. Грустно было лицезреть существо столь юное - и столь несчастное.

- Но она им не достанется, - прошипел О'Тул. - Лучше умереть!

Постепенно мне удалось разобраться в этой запутанной ситуации разумеется, многое из того, о чем я сейчас рассказываю, прояснилось значительно позже. Тогда же упоминание о его сожительнице (как принято у судебных исполнителей называть наших возлюбленных) привело меня в полное замешательство.

- Кто такая Мириам и где она? - спросил я, окидывая взглядом его конуру.

Своим острым, как бритва, ножом (я до сих пор храню рубашку с отверстием в том месте, где нож ее коснулся) он показал куда-то в угол погруженной во тьму комнаты, и, хотя электричество было отключено, я разглядел в темноте нечто вроде мумии.

- Она стоит двести пятьдесят фунтов, - с гордостью заявил О'Тул. - К тому же - это моя тетя.

При ближайшем рассмотрении Мириам оказалась самым обыкновенным скелетом, из тех, кем медики имеют обыкновение, выпив лишнего, пугать друг дружку. Скелет был в полном комплекте: голова, руки, ноги; подвешенный за шею на крюке, он, если подойти поближе, хитро на вас пялился. Я было содрогнулся, однако, как человек логики и здравого смысла, попросил О'Тула немного успокоиться и ввести меня в курс дела. И вот что он рассказал. Его отец был дублинским хирургом, помешанным на Французской революции. Родители настояли, чтобы сын непременно учился в Париже. Его тетка Мириам, дабы поддержать доброе имя семьи, завещала свое тело науке. Ее останки были единственным семейным достоянием - кроме скелета тетушки, семья не располагала ничем. Однако когда сын уезжал в Париж, родители благородно отдали скелет ему - вероятно, в надежде, чтобы он попытался с помощью Мириам заработать себе на жизнь, а если это не удастся - скелет продать. И вот теперь Мириам забирают у О'Тула за долги. Чем лучше узнаёшь жизнь, тем менее реальной она становится... Возможно, О'Тул и был негодяем, но не сочувствовать ему я не мог. Положение, в котором он оказался, было не из легких. Узнать остальное труда не составляло. Судя по всему, арестовать его самого они права не имели; что же касается личных вещей, то О'Тул сумел заблаговременно вынести из квартиры всю свою одежду: напялив на себя одновременно три-четыре костюма, он спускался по лестнице, заходил в бистро по соседству и, запершись в уборной, прятал там свои костюмы, за которыми присматривал его друг Коко.

- А если я спущусь с чемоданом, консьержка набросится на меня со своим тесаком. Придется поэтому вещи бросить. Но как быть с Мириам?

Мне в голову ничего не приходило. И тут О'Тул, прищурившись, взглянул на меня. Со значением.

- Что это вы на меня так смотрите? - воскликнул я, чувствуя, что ему пришла в голову какая-то страшная мысль. И я не ошибся.

- Эврика! - вскричал О'Тул, с удвоенной энергией рассекая воздух ножом. Ты говоришь, что пришел оказать мне помощь. Вот ты ее и окажешь! - И с этими словами он открыл окно и показал на улицу. - Станешь под окном, а я спущу тебе Мириам. И учти, если у нее окажется хоть одна царапина, тебе конец.

Я попытался возражать. Ведь я как-никак британский подданный, кавалер ордена Святого Михаила и Святого Георгия третьей степени, член клуба "Ротари", к тому же неплохо играю на дверных колокольчиках. Неужели он всерьез считает, что я буду стоять на парижском перекрестке, держа в объятиях чью-то тетку, к тому же совершенно обнаженную?! Да, считает, и совершенно всерьез.

- И не вздумай дать дёру, - добавил О'Тул, вновь приставив нож к моей груди. - С чем-чем, а с холодным оружием я обращаться умею. - Тут он метнул нож в кухонный шкаф - и не промахнулся.

Через несколько минут по скрипучей лестнице сбежал преисполненный служебного рвения государственный служащий. Проходя мимо сидевшей в закутке мрачной грымзы, которая по-прежнему терпеливо ждала полицейского наряда, чтобы можно было обрушить всю силу закона на квартиру под тринадцатым номером, он вежливо приветствовал ее и, приподняв шляпу и ежась от холода, вышел на улицу. Мне казалось, что у меня нарушилась связь с реальностью; не мог же я по собственной воле стоять и, задрав голову, ждать, пока на меня, слегка покачиваясь на легком ветерке, опустятся останки почтенной ирландской тетушки. По счастью, Мириам, которая оказалась несколько тяжелее, чем можно было ожидать, плавно опустилась прямо ко мне в руки.