В номере я плотно закрыла дверь, отгородившись от предпраздничной суеты, распахнула балкон и прилегла на кровать. Комната наполнилась свежим весенним воздухом, мягкий шум леса успокаивал, вымывал из души скопившуюся горечь... Не помню, что мне снилось, но очнулась я от громкого стука. Оказалось, уже почти стемнело, за окном светил фонарь, по стене двигались прохладные синие тени. Колотили вовсе не по моей голове, как мне померещилось спросонья, а в дверь соседнего номера.

- Яна Григорьевна! - донеслось снаружи.

Наскоро приведя себя в порядок, я выглянула в коридор и обнаружила там двоих: Лжедмитрия и пожилого бизнесмена.

- Не открывает, - пожал могучими плечами бизнесмен.

- Администраторша видела, как она вошла в номер. Может, с ней приступ какой случился? Пустите-ка, Павел Сергеич.

Лжедмитрий отступил на шаг и вдруг ударил в дверь плечом, да так, что та чуть не слетела с петель. Мы втроем протиснулись внутрь. В комнате было темно и душно, я нашарила выключатель на стене, и мы на секунду ослепли от яркого света.

Яна Григорьевна лежала на кровати, будто тоже решила прилечь после обеда. Она даже не переоделась. Рот ее был приоткрыт, глаза полузакрыты. По моей спине пробежал озноб. Лжедмитрий, не растерявшись, схватил женщину за руку, а его спутник схватился за телефон.

- "Скорую" вызвать? - Павел Сергеевич лихорадочно пытался попасть по кнопкам, руки у него дрожали.

- Кажется, уже поздно.

Я отвела глаза от распростертой на кровати Яны Григорьевны, испытывая странную неловкость. Все равно что подсматривать за спящим, даже хуже. Обстановка номера ничем не отличалась от моего: зеркало с тумбой, узкий платяной шкаф, письменный стол. На тумбе под зеркалом стояли несколько разномастных флакончиков, рядом лежал дорогой фотоаппарат. На полу недалеко от двери валялась выбитая щеколда. От напряжения, разлитого в комнате, воздух как будто звенел. Очень хотелось открыть окно.

Потом мы все в подавленном настроении сползлись в столовую, ожидая, когда нами займется полиция. За окнами метались синие всполохи "мигалок" на двух служебных машинах. Какие-то люди ходили туда-сюда, причитала растерянная администраторша Елена. Наконец, к нам спустился оперативник с усталым хмурым лицом. Допрос был быстрым и формальным. Мы с удивлением узнали, что полицейские подозревали самоубийство или несчастный случай. Окна в номере Яны Григорьевны были закрыты, дверь тоже - на замок и на щеколду. Рядом с кроватью нашли чашку с недопитой водой, а в аптечке - снотворное и таблетки от гипертонии.

Когда оперативник спросил, были ли у Яны Григорьевны причины покончить с собой, повисло изумленное молчание. Растрепанная дама с химзавивкой печально покачала головой, Павел Сергеевич нахмурился. Пожилые супруги Востриковы сидели очень тихо, и в их понурых лицах вдруг проступило отчетливое сходство, как это часто бывает с людьми, долго живущими вместе. Поодаль маячила радужная головенка Марины.

- Это просто невозможно! - всхлипнула "химзавивка", которую, как я теперь знала, звали Валентиной Петровной. - Яночка просто не могла... Ах ты, господи! Вот так раз в десять лет вырвешься в отпуск, а тут такое!

Павел Сергеевич успокаивающе погладил ее по плечу. Он выглядел слегка озадаченным и смущенным:

- Послушайте, - сказал он оперативнику. - Может быть, это неважно, но, кажется, я последний, кто видел Яну перед... тем, как ее нашли. Это было четыре часа назад. Я сидел в холле, разбирал почту в телефоне, а Яна вышла из столовой. Мне показалось, что она чем-то расстроена. Спросила вдруг: "Я, наверное, кажусь вам смешной?" и быстро ушла. Наверное, нужно было ее как-то успокоить, но я даже не сообразил, что сказать...

- Не смейте себя обвинять! - воскликнула вдруг Вострикова, нервно стискивая пальцы. - Яна расстроилась вовсе не из-за вас! Что ты молчишь? - напустилась она на Марину. - Я ведь слышала, как ты на нее вызверилась! Это ты ее довела!

Маринка подскочила на стуле и побледнела так, что на носу проступили веснушки.

- Неправда!

- Это ты виновата!

Вмешавшийся оперативник быстро навел порядок, но все равно эта сцена оставила тягостное впечатление. Ничего нового по ходу допроса больше выяснить не удалось.

Ночью я никак не могла заснуть. Бледное пятно луны светилось даже сквозь зашторенные окна; шум деревьев, живых от ветра, казался уже не убаюкивающим, а грозным и тревожным. Вдруг в размеренное дыхание ночи вкрался другой звук, и доносился он не с улицы, а из коридора. Тихий-тихий вкрадчивый скрип. Я, едва дыша, поднялась с постели и на ватных ногах подобралась к двери. Что-то стукнуло за стеной, кто-то приглушенно выругался. Стены здесь были словно бумажные, и я отчетливо слышала, как в номере Яны Григорьевны кто-то ходил.

Мои пальцы сами сжались на ручке двери, сердце колотилось, как сумасшедшее. Снова что-то скрипнуло, по коридору быстро прошуршали удаляющиеся шаги. Если я чуть-чуть приоткрою дверь... Нет! Я отступила, отерла взмокшую ладонь. Не хочу в это вмешиваться! Кто бы это ни был, вряд ли он приходил с добрыми намерениями.

Из-за ночных треволнений я проспала завтрак, так что просто выпила чаю в номере и вышла пройтись. Аллея возле главного корпуса была обсажена высоченными березами, в их растрепанных ветках залихватски чирикали воробьи. Одуряюще пахло мокрой землей и талым снегом. Всю дорожку усыпали клейкие почки, пройдешь пару шагов - потом подошвы не отчистишь. Я мысленно извинилась перед здешним садовником и свернула на газон. Среди острых иголочек молодой травы в жирной черной земле отчетливо виднелись глубокие вдавленные следы. Они привели меня в дальний конец сада, где за кустами мелькали две яркие куртки - Марины и Лжедмитрия. Девушка что-то возбужденно тараторила, размахивая руками. Очень хотелось подслушать их разговор, но наш бухгалтер, очевидно, обладал развитым боковым и затылочным зрением, так что быстро меня заметил.

- Доброе утро, Алина, - он обернулся.

Девушка мне только кивнула, сердито размазывая кулаком слезы.

- Конечно, теперь все ее жалеют! - горячо всхлипнула она. - А сколько крови она мне попортила! Что я ни сделаю - все ей не так! Музыка не та, оформление не то, это скучно, это примитивно... Ко всему придиралась! И всегда с такой улыбочкой, будто я должна быть благодарна за науку! Бесит - жуть!

- Да, благодарность - страшное чувство, - согласилась я, вдруг остро вспомнив свою маму.

Лжедмитрий хмурился и молчал. Марина всхлипнула еще раз и вдруг выпрямилась, заледенела:

- Я знаю, о чем шепчутся эти курицы, - она вздернула подбородок. - Ну и пусть, мне плевать! Уволюсь на фиг. Вот сегодня же и уеду.

Она развернулась и удалилась походкой оскорбленной королевы. Маленький храбрый воробей, попавший в чужую стаю. К моему удивлению, Лжедмитрий не пошел ее утешать, вместо этого он раздобыл у Елены ключ и потащил меня в номер Яны Григорьевны.

- Вы не верите, что это самоубийство? - спросила я.

- В полиции только что получили результаты токсикологического анализа. Она отравилась. Стрихнином.

- Боже мой! - только и могла я выговорить. - Но почему?

На первый взгляд, в номере со вчерашнего дня ничего не изменилось. Только одно сразу бросилось мне в глаза:

- Фотоаппарата нет!

- Полиция вчера забрала, - успокоил меня Лжедмитрий. - Фотик, кстати, качественный, его Павел Сергеич подарил ей пять дней назад. Яна с ним не расставалась. С фотоаппаратом, в смысле. В полиции думают, может, на снимках найдется что-нибудь. К счастью, вчера, пока кое-кто предавался меланхолии, я успел наладить контакт с местными "пинкертонами", и они сбросили Янины фотографии мне на телефон. Хотите взглянуть?

Я фыркнула было, но, прислушавшись к себе, с изумлением поняла, что моя меланхолия и жгучая обида на весь мир действительно прошли.

Яна фотографировала часто и помногу. За вчерашний день набралось больше десятка снимков: с прогулки, из столовой, несколько селфи перед зеркалом в номере. Мне снова стало неловко. Обычно человек делает такие кадры, чтобы понять, как он выглядит со стороны. Вряд ли Яна Григорьевна намеревалась показывать эти снимки всем подряд.