— Этот язык мог стать шаблонным, затертым. Ищи новую среду, создавай новый, свежий язык!

— Поздно! Тот возраст миновал! Теперь я всегда и всюду — чужая! Я говорю со своим акцентом. Я всегда буду казаться смешной, непонятливой. И все больше буду замыкаться в себе.

— Наш век — время групповой смерти. Самолет, автобус, грузовик… Внезапность и массовость… И угроза всеобщей гибели… Угроза уничтожения целых городов, целых народов… Смерть обретает новое лицо… И оставшиеся в живых — мертвее погибших… Что делать без своего народа, без языка, без прошлого и будущего? Страх уцелеть страшнее страха погибнуть!

— Помнить — вот единственное, что мне предстоит! Я должна сохранить в памяти группу, чтобы остаться в живых самой!

— Не идеализируй группу! Это самонадеянное существо МЫ затаило в себе опасность! Сам по себе каждый член группы мыслит и чувствует по-своему, но, соединенные в это МЫ, люди часто становятся противоположны себе.

— Нет! МЫ — это веселье, смелость. Это энтузиазм!

— И еще — страх. Самый страшный! Паника!

— Нет, самый страшный страх — это страх одного. Одиночество!

— Ты никогда не останешься одинокой! Мы — в тебе, в твоей душе! Но в тебе и общее чувство самосохранения, общий серый цвет. Смотри, в своем стремлении к этому МЫ ты можешь утратить себя!

— Во мне должны ожить шестнадцать, но не как повторение! Шестнадцать лучей должны преломиться во мне. Все равно, кто я — их отрицание или продолжение, отклонение, затемнение; я — их живая память!

Брат не узнает брата

Деян выходит из больницы. Куда теперь идти? Город сам похож на старую, запущенную больницу — грязные простыни снега на крышах, искалеченные деревца забинтованы инеем, по углам улиц-коридоров — потемнелая снежная вата.

Никто не ждет. Никто не ищет. Никто не зовет.

Ах да, ведь у него есть младший брат! Надо бы зайти, навестить. Они давно не виделись.

Он звонит с чувством человека, вернувшегося издалека, — узна́ют ли? Все дома. Приглашают его отпраздновать его счастливое избавление от лавины.

— Повезло тебе! — поздравляет брат.

— Нет! Нет!.. Лавины повсюду! Мы боимся, но сами не видим, чего боимся! Скорости, нормы, катастрофы, обиды, зависть, небрежность, коррупция, измена… Я все выскажу!… — Слова Деяна путаются.

Брат покровительственно похлопывает его по плечу: да ладно уж! Повезло тебе, ну и не вмешивайся!

И Деян вдруг осознает, что родной брат совсем не знает, не узнает его! Повезло! Какое страшное слово!

Брат водит его по квартире, рассказывает о покупках. В ванной — зеленоватый кафель, как в бассейне. По всей стране искал! Еле нашел, в Бургасе! Дефицит! Да еще пока довезешь, сколько хлопот, чтобы не побился!..

Деян недоумевает: что у него общего с этим человеком!

Если бы он был совсем чужой! Но ведь это — брат! И не узнает!..

— Быть человеком на земле — за это дорого платишь!.. — Деян меняет русло разговора.

— Да зачем ты все лазаешь по этим голым вершинам? Разве мало хорошего внизу? Что ты все за ветром гоняешься?

Говорить больше не о чем. Деян плетется домой. Поздняя ночь. Мысли в такт одиноким шагам:

«Один… Ты один… Один… Твои друзья познали самую сладкую общность — единство гибели! А ты теперь учись одиночеству!

Даже родной брат не узнал тебя. Или и не знал никогда? Где ты, настоящий? Только в памяти мертвых? И там тебя нет! Ты разочаровался в себе самом! Всю жизнь ты создавал себя и вот сам разрушил! Даже мертвые презирают тебя. Тебя нет!»

Бумажная лавина

Дара сказала, чтобы он не терял времени, чтобы остановил лавину.

Деян осмысливает свое позорное избавление от гибели. Из учреждения в учреждение, по бесконечным коридорам, по лестницам… И это ожидание у дверей… Он разъясняет. Он пытается притушить огонь враждебности к безумию альпинистов.

— Давайте не будем пятнать чистую память о погибших. Все они виновны и невинны перед лицом смерти!

— Тогда кто же истинный виновник? — вопрошает бюрократический голос без лица.

Деян оглядывает кабинеты, шкафы, стены, папки с бумагами:

— Виновник? Что побуждает человека стать альпинистом? Или поэтом? Что заставляет нас выбрать крутизну, а не равнину?

— А вы, товарищ, как уцелели? Почему не погибли вместе с остальными? — В голосе звучит службистская беспрекословность.

А Деян ведет диалог с самим собой:

— Если бы можно было все вернуть назад, чтобы я пошел с ними и погиб!

— Почему ты не предупредил, не остановил их?

— Никто не мог бы остановить их!

— Почему не сообщил начальству?

— Меня сочли бы предателем!

Кто говорит с ним? Уже неясно!

— Вы заподозрены!

— Я виновен! Накажите меня!

— Вы, единственный в группе, были против этого восхождения. У нас есть сведения!

«Значит, в группе был доносчик? Кто? Мертвые не могут быть доносчиками!»

— Это были наши внутренние разногласия. Но я отступил перед волей группы!

— Вы солидарны с ними?

— Полностью! Только об одном прошу: не запрещайте молодым подниматься в горы! Люди тянутся вверх, туда, где свободно можно дышать чистым воздухом, туда, где простор!

— Никаких восхождений! — Безличный голос режет по живому. — Люди сами откажутся. Из-за вас!

— Нет! Нет! Нет! — Деян распрямляется под натиском лавины бумаг. Низвергаются на него водопады папок, трамвайных колес, автомобильных шин, отчетов, обвинений…

Мертвые говорят

Мертвые определяют бытие живых.

Слова Деяна утратили свое значение. Он человек, который сам себя устранил. Что бы он ни говорил, как бы ни разъяснял случившееся, он, единственный, избежал лавины.

Мертвые свидетельствуют против него. Он вне жизни, он — нигде.

Даже в собственных воспоминаниях нет ему покоя: в памяти лишь одно — его отказ!..

Во сне он видит, как лавина минует его. Он бежит навстречу ей, бросается вперед, а она, гривастая, грохочущая, минует его презрительной белой молнией.

Он — нигде. Ему не за что уцепиться.

Жизнью его завладела инерция. Вот он приходит во Дворец спорта.

Его останавливают на вахте.

— Я на альпинистскую подготовку! — отвечает он автоматически. И внезапно приходит в себя.

Вокруг — люди. Спортсмены — самонадеянный вид, импортная одежда. Все смолкли. «Альпинисты сегодня звучит как «самоубийцы». Неужели найдутся безумцы, желающие стать альпинистами? Не пора ли вообще запретить это? И этот наглец решается готовить новые жертвы?!

Но вахтеру все равно. Он пропускает Деяна-преподавателя.

Деян — в растерянности. Вернуться? Поздно! Подняться наверх, войти в наверняка пустой зал? Унизительно! Но, заметив укоряющие взгляды, он одолевает свою нерешительность.

Впервые он задыхается, поднимаясь по лестнице. Тяжкий груз.

Он протягивает руку. Там, за дверью, он знает, зияет зал, пустой, как пропасть. Никого!

Он входит. И только теперь внезапно осознает, какое поражение нанесено альпинизму, придававшему смысл его жизни! Не придет больше молодежь. Чистые порывы безымянных храбрецов прежних поколений погребены в лавине — не в снежной, а в бездушной бумажной.

Он поднимает глаза. Взгляд тяжелый, как камень…

Зал полон. Юноши в спортивных фуфайках, в свитерах… Никогда еще не приходило столько людей!

На лицах — молчаливая решимость.

Деян смущен. В зале звенит тишина.

Постаревшее, измученное лицо Деяна — навстречу юным, открытым лицам.

Полные слез глаза видят ясно лучистый отсвет на этих лицах, отсвет, идущий от тех, уже мертвых лиц!

Живые и мертвые, юность и зрелость — вместе. Их ничто не разделяет. Начинается восхождение на пик ЧЕЛОВЕКА!

В горле Деяна тает ледяной комок. Он начинает свою лекцию:

— Вот люди видят скалу. Останавливаются. Возвращаются назад. Нет пути. А ведь скала — это тоже путь. Из всех путей альпинисты выбирают самый трудный!