— Андро! — выкрикивает Деян.

— Деян! Поздно! — Андро падает на руки старшего друга.

Над ним склоняются, пытаются привести в чувство. Его истерзанное тело ясно говорит о судьбе всей группы альпинистов. Вести спасателей он не сможет.

Значит, ориентиром будут его следы. Он бежал напрямик. Следы торопят — скорее, скорее!

Последний снежный сфинкс

А наверху — без перемен.

Твердый, плотно сбившийся снег. Снег в гравитационном коллапсе.

Откопали ледяной торс. Весь в снегу. Невозможно очистить его.

Но вот открылся характерный орлиный нос Скульптора. Рот приоткрыт, словно бы во сне он жадно пьет воду. Горсть снега вместо воды.

Вот она, его последняя скульптура, похожая на тех сфинксов, что он когда-то оставлял на заснеженной поверхности неприступных скалистых вершин. Торс и голова. Конечности отсечены лавиной. Похоже на древнюю статую, вырытую из земли. Они склоняют голову перед этим невероятным творением. Белый сфинкс вглядывается в бесконечность гипсовыми глазницами.

Живые на снегу

Они продолжают копать. Изнемогая от усталости, холода, отчаяния. Все медленнее и медленнее.

Дара наталкивается на чей-то рюкзак. Изнутри выпадает маленький транзистор. Дара машинально включает его.

Голос, неправдоподобный среди окружающей тишины, сухие беспристрастные интонации. Сводка погоды.

Градусы, плюсы, минусы, давление, понижение… Вена, Будапешт, Братислава…

Дара до последнего предела увеличивает громкость — пусть гремит среди мертвой пустыни!

Раскопали чьи-то безжизненные ноги. Одна — кверху, другая — книзу. Обугленные поленья — человек словно распят между землей и небом.

Они окончательно обессилели.

Из транзистора безучастно гремит голос диктора. Градусы, градусы… Видин, Лом, Свиштов…

Дара в отчаянии повышает голос:

— А если через тысячу лет их разморозят? — Понимая бессмысленность сказанного, она вглядывается в пространство. — Асен говорил…

Транзистор заглушает ее слова.

Дара смотрит вдаль. На прояснившейся млечной голубизне — снежная вершина, будто замерзший вихрь. Дара замечает кружащуюся черную точку. Вскакивает. Вертолеты!

Лица четверых погрустнели. Руки опущены. Поздно. Никто из них не смеет произнести этого страшного слова. Самого страшного! Если произнести это слово вслух, подтвердится истинность невероятного.

Они наконец начинают осознавать случившееся. Голос диктора проникает сюда из какой-то иной реальности, упорядоченной, измеренной, безопасной. Рядом с окружающей их снежной абстракцией эта реальность кажется нереальной.

И снова — градусы, понижение; Русе, Видин…

Дара выключает транзистор.

Оглушающая тишина.

Мотор вертолета.

Замершие волны лавины вокруг.

Четверо стоят неподвижно, словно скованные льдом.

Истина озадачила их.

— Э-эй! — раздается крик Деяна.

Четверо не удостаивают его ответом, они сосредоточены на непоправимом.

В снегу осталось одиннадцать человек.

Что возникнет весной из этого снега?

Что разбудит снег своим воплем?

Лавина и тишина

Постаревший Деян с непокрытой головой словно ворон на белом снегу. Пейзаж похож на человека, которому до конца жизни суждено остаться одиноким.

Усталый снег прикорнул в ногах.

На земле — одиннадцать мертвых. На дне зрачков лицо убийцы — снег.

Так тихо, что можно расслышать собственные мысли.

Деян сам себя подвергает допросу.

Кто ты такой?

Никто. Потому что больше нет тех, что любили и ценили тебя.

Что от тебя осталось?

Ничего. Мертвы те, что помнили тебя молодым, смелым, готовым на самопожертвование.

Кому теперь ведомо твое истинное лицо?

Ветру. Для всех остальных ты — серый старый никто. Для них ты никогда не поднимался на вершины.

Но кто сказал, что они мертвы? Не они — ты мертв без них.

Кто будет ждать от тебя совета? Кто позовет? Кто вспомнит? Они оставили тебя. Но они никогда не оставят тебя. В твоей памяти они живы. Самое страшное, если они умрут в тебе!

Ты научил их смелости? Нет, они учили тебя. Ты учился у них юности. Они постоянно открывали что-то новое, незаметно для самих себя. Больше всего ты учился на их ошибках. Ты наблюдал восхождения каждого из них и учился, что им говорить.

Каким знанием владеешь ты без них? Что ты можешь? Ничего. Только одно знание осталось: ты потерял лавину!

Как тебя зовут?

Всю жизнь ты создавал свое честное имя. Только это и было у тебя: чистое, незапятнанное имя. И вот, боясь запятнать это чистое имя риском, ты очернил его!..

Честное имя не стерегут, не прячут за семью замками. Оно создается всякий день, каждый час. Не знаешь, когда и от чего придется защищать его. Нужно всегда быть готовым. Каждый миг тебя подстерегает испытание. Ты все время рождаешься заново с новым именем.

Но что же ты собой представляешь?

Черное пятно среди снежной белизны. Его не стереть. Даже смерть не сотрет.

Почему же ты опускаешь глаза? Твой взгляд не может выдержать этой окружающей тебя чистоты. Ослепительная невинность белизны терзает твои зрачки. Ты не можешь смотреть в лицо снега.

В чем твоя вина?

Ты не захотел принять свою долю вины — вот она, самая тяжкая вина.

Какое наказание ты себе выберешь?

Помнить!

Живые — уцелевшая память мертвых

В больнице бело и тихо. Словно здесь заперта притихшая лавина.

Деян ждет в коридоре. Вот Суеверного везут на каталке в операционную.

— Что? — Деян останавливает врача.

— Ампутация обеих ног до колен! — по-деловому отвечает врач.

— Иначе нельзя?

— И за это скажите спасибо!

Неподкупно белый халат устремляется в операционную. В холодной сдержанности врача звучит упрек: альпинисты! Сорвиголовы!

Деян виновато входит в палату Дары.

Две тяжело больные женщины лежат неподвижно.

Дара с забинтованной рукой сидит на постели. Она прошла через смерть, снег обжег ее. Волосы ее поседели. Словно белый сугроб на голове, и она понапрасну пытается стряхнуть его резкими, непримиримыми движениями.

— Деян, ты упустил случай увидеть живую лавину!

— Дарочка, рука? — У Деяна словно лед засел в горле.

— Рука целехонька! Пальцы вот отрезали! Но ведь и у Герцога, покорителя Аннапурны, пальцы ампутированы… Асен говорил: «Многие бывают побеждены своей же победой!»

— Болит? — У него у самого — боль в голосе.

— Все равно смогу подниматься в горы! — утешает его Дара.

— А как твоя работа? — Он спохватывается и спешит ободрить девушку. — Ты молодая!

— Видишь, волосы поседели. Умнее я теперь выгляжу?

Деян бессмысленно покачивает головой. У Дары такое чувство, будто это она пришла к больному и должна утешать и ободрять.

— Асен однажды мне сказал: «Человек — это то, что у него остается, когда он все теряет».

— Какие люди погибли! Молодежь! Самый цвет! — Деян в отчаянии ломает пальцы, прячет лицо в ладони.

— Выше голову! Лучше уж молодым умереть, чем старым склеротиком!

Но его никак не вовлечь в разговор, он говорит сам с собой:

— Я не мог предотвратить! Не мог… Но мое место было рядом с вами!

Внезапно у нее пробуждается прежнее любопытство:

— Но почему ты не пришел? — И тотчас она добавляет странным, отстраненным голосом: — Не мне — мертвым признайся!

Для Деяна этот вопрос страшнее лавины.

Вопрос, на который не можешь ответить

У каждого человека есть такой вопрос, от которого он бежит и все не может убежать.

Повернувшись к девушке спиной, Деян отходит и останавливается у окна. Зимние сумерки отражают в стекле его образ. Бледный, сгорбленный, виноватый. Отражение проецируется на город. Крыши в снегу. Будто горные вершины. Маркировка антенн. Черный задымленный снег. Окружающий мир, соединившись с отражением человека, обретает оттенок виновности.