На вид ему было не более сорока — сорока двух лет, маленького роста, плотно сбитый, с головой, напоминающей голову олимпийца Юпитера[525]. Рассказы о смелых подвигах, которые ему приписывают жители прерий, леденят кровь. Он провел со мной несколько часов, говоря только о городе и провинции, куда пришел в погоне за счастьем.

— В Денвере, — рассказывает он, — убийство — это пустяк; по моральному кодексу страны — это всего лишь правонарушение. Лишь два или три года тому назад здесь не было ничего более обыденного, чем убийство, которое вообще не считалось преднамеренным действием. После драки почти каждое утро несколько трупов лежало перед домами, пользующимися дурной славой в городе. Заметим, что на главной улице на десять жителей насчитывался один притон, где любители находили свой любимый ликер, карты, музыку и все, что их возбуждало.

К полуночи игроки окружают рулетку, и, как всегда, начинается драка. У всех револьверы; вылетают пули, и самый медлительный или неловкий падает сраженный. Что касается причины ссоры, то она никого не волнует; одним проходимцем меньше, велико ли дело?! Для города это удача, и траур он не наденет. Человеческая жизнь здесь ничего не стоит.

Жена мэра Денвера сообщила мне, что из шестидесяти человек, погребенных на маленьком кладбище, ни один не умер естественной смертью. Мне это показалось чрезмерным, и я навел справки. Цифра едва ли была преувеличена. Драки на улицах шли беспрерывно, и никто не думал положить этому конец.

— Вечером (это рассказывает Боб Уилсон) я был у себя в комнате, занимаясь писаниной, когда услышал выстрел: открываю окно, вижу, бедолага, сраженный пулей, корчится на мостовой. Его унесли приятели; никто из них даже не подумал преследовать напавшего, который так и остался неизвестен. Другим вечером, было уже очень поздно, когда два солдата остановились около колодца, находившегося прямо перед моим окном. «Смотри, — говорит один из солдат своему товарищу, — вот сапожник на пороге! Его только здесь не хватало».

Действительно, лавочка сапожника была открыта недалеко от нас. Другой открыл огонь; бедняга поторопился закрыть ставни. Пули пробили ставни и застряли в стенке. Солдаты даже не были наказаны. Меня это очень удивило, и я во всеуслышание заявил об этом; моего удивления никто не понял. Надо, чтобы какой-нибудь плут убил полдюжины человек, чтобы это вызвало беспокойство. Я видел одного злодея, имевшего на своей совести шесть или семь убийств, который мирно жил по соседству в Сентрел-Сити. Бедный малый! Не слишком ли его мучили угрызения совести за содеянное? Опрокинув стаканчик в кругу друзей, не жаловался ли, что устал от своего кровавого ремесла? Однажды, проезжая верхом по улицам города, он встретил приятеля и пригласил выпить. Когда тот отказался, он выстрелил в него. Да, в людном месте среди белого дня пуля пробила человеку сердце, а наш негодяй с комическим, почти шутливым выражением произнес: «Бог мой! Неужели мне суждено убивать кого-нибудь всякий раз, когда появляюсь в городе!»

Запоздало разъярившаяся толпа схватила неисправимого бандита, тут же приговорила к смерти, оставив ему время только на признание, и, наконец, он отправился раскаиваться на верхушку знаменитой на всю страну виселицы, мрачного дерева, на подходах к Денверу, бросающего на город свою чудовищную тень.

А вот что еще мне сказал Великий судья Боб.

Утром он заметил, что недостает пяти хороших лошадей в коррале[526] Денвера. Уилсон, осмотрев место происшествия, заподозрил трех типов, недавно прибывших с рудников по горной дороге, игроков и негодяев, которых звали Броунли, Смит и Картер. Поискав этих героев во всех тавернах и злачных местах, Уилсон, не найдя их, уже не сомневался, что они и есть истинные виновники, и бросился за ними в погоню.

И вот он с револьвером за поясом, вооружившись длинным охотничьим ножом, вскакивает на лошадь и несется галопом к дороге на Платт. Весна была поздняя, снег как раз начал таять. Вода стояла очень высоко. Уилсон пустил свою лошадь вплавь и, держа револьвер над головой, переправился через реку.

Проскакав галопом ночь и день, в пятидесяти милях от Денвера, среди прерии, не ближе чем в пяти милях от какого-либо жилья, он заметил воров: Картер и Смит, оба верхом, держали еще по одной лошади в поводу.

Броунли, у которого не было в поводу лошади, замыкал шествие. День только начинался. Воры знали шерифа только по слухам. Тот завязал разговор с Броунли, явным главарем, и выдал себя за несчастного рудокопа, собирающегося добраться до Невады. Боб сопровождал их таким образом в течение восьми часов вплоть до полудня в надежде встретить дилижанс или какой-нибудь небольшой караван, достаточно сильный, чтобы мог оказать ему помощь. Но наступил полдень; никого не было видно. Представитель закона решился один выполнить обязанности жандарма, стрелка, комиссара и судебного следователя. Он, внезапно подтянув поводья лошади, резко остановился и, сменив тон и выражение лица, выкрикнул:

— Господа, хватит болтаться по степи! Мы возвращаемся в Денвер…

— Что?.. Ты что это там поешь? — прорычал Броунли, выхватывая револьвер из-за пояса. — Кто ты?..

Шериф не дрогнул и, тоже показав свой револьвер, ответил:

— Я Боб Уилсон. И я привезу вас в Денвер. Вы обвиняетесь в краже пяти лошадей. Сдайте оружие. Вас будут судить по закону.

— Судить! Ко всем чертям! — прорычал Броунли, поднимая пистолет. Усмешка еще блуждала на его устах, и он не торопился стрелять, когда скатился на траву с пулей в черепе.

На шум обернулись Смит и Картер и приготовились отстреливаться.

Но Смит, уронив револьвер, спрыгнул с лошади, чтобы его подобрать, а Картер, пораженный насмерть, упал в пыль.

— Вперед! — крикнул Уилсон Смиту, который протягивал ему руки, умоляя о пощаде. — Держи мою лошадь. Шевельнешься — застрелю! У меня точный глаз!

— Да, вы хорошо целитесь, — ответил бандит.

— Слушай внимательно! Я отведу тебя в Денвер с лошадьми. Если ты украл их, тем хуже для тебя; если нет, тем лучше. В любом случае тебя будут судить, и судить справедливо.

— Я подобрал, — вспоминал Уилсон, подробно описывая свое приключение, — три заряженных пистолета и после зрелого размышления завязал их в свой платок, потом перезарядил свой револьвер, заставил Смита сесть на лошадь и привязаться ремнями. Трупы остались лежать на месте; украденных лошадей я отпустил на пастбище и повел свою добычу на ближайшее ранчо. Эта ферма в прериях принадлежала французскому колонисту, женатому на англичанке. После того как я назвал себя и объяснил цель моего визита, супруги принялись помогать мне.

Смита привязали к столбу; я отошел в сторону с хозяином, порекомендовав его жене вышибить пленнику мозги, если тот попытается освободиться.

“Она не промахнется”, — заверил муж.

Мы отправились на место расправы, выкопали яму для двух тел, поймав четырех лошадей, обыскав карманы воров и взяв вещи, которые могли установить их личность, вернулись на ранчо. Фермерша была на своем посту, и привязанный Смит плакал. Напрасно он расточал красноречие, чтобы убедить свою тюремщицу отпустить его на свободу; напрасно он взывал к ее состраданию, тщеславию, зависти, часовой в юбке оставался непреклонным. Наконец англичанка ему заявила, что, если он не замолчит, она сумеет надежно заткнуть ему рот. Дрожащий и бледный, вор ждал своей участи. За этим дело не стало: приведенный на следующий день в Денвер, он стал одним из плодов исторического дерева.

— И таким образом, месье, — закончил Боб Уилсон, — я вершил правосудие в Денвере».

Покинув эту страшную, но динамичную цивилизацию, которая сделала за несколько лет из Денвера город, похожий на всякий другой, Диксон отправился к индейцам, стоящим перед неизбежной альтернативой: подчиниться цивилизации и ее требованиям или исчезнуть.

Вот что он рассказывает об этих интересных племенах, которые скоро будут существовать только в легендах, с такой быстротой происходит их ассимиляция или полное уничтожение.