– Но все-таки, как? – не унималась Кармен. – Вы предлагаете прощать измену? Делать вид, как будто ничего не было?

– Да прощать, прощать, – пробурчал Николя.

– А тебе известен лучший вариант? – продолжал философствовать Луиджи.

Дошла очередь и до меня. Анастасия, давно уже пытавшаяся выяснить мое мнение, снова спросила, что я думаю обо всем этом:

– Ваш писательский опыт, что он подсказывает вам? В ваших книгах герои ревнуют друг друга?

Она явно готовилась услышать от меня нечто необыкновенное, но у меня имелось только одно наблюдение на этот счет, которым я и поделился: я считаю, что ревность всегда обоснована. Если человек ревнует, значит он ощущает, и совершенно справедливо, что его половина принадлежит не ему. Возможно, физически измена не случилась, но в душе его уже предали. В каком-то вопросе его предпочли другому, на это предательство он и реагирует ревностью. Не бывает такого, чтобы человек ревновал по ошибке. Раз есть ревность, значит, есть и причина.

Все задумались над этими словами и, в целом, согласились.

– Что же делать? – спросила Кармен.

– Надо открыто разговаривать друг с другом, это единственный выход, – уверенно произнесла Анастасия.

Луиджи поддержал жену:

– Вы должны всегда обо всем говорить друг другу, – сказал он, обращаясь к Кармен. Глядя на ее лицо, я видел, что его слова окончательно сбили ее с толку, как понимать этот его поучительно-отеческий тон? Я боялся, как бы она не выпалила что-нибудь наподобие того, что сказала днем на веранде, но она лишь уточнила:

– И вы что, так и делаете?

– Мы? Ну конечно.

– И обо всем рассказываете друг другу?

– У нас нет секретов друг от друга, – улыбнулась Анастасия и взяла мужа за руку. Луиджи посмотрел на нее с нежностью, поднес к губам ее пальцы и поцеловал. Рот у Кармен приоткрылся от удивления. Я и сам не знал, что думать.

Стол, за которым я работал, находился в дальней части просторного многокомнатного холла. Роскошные залы, приготовленные для приема сотен гостей, стояли нетронутые, и места в отеле было так много, что я мог бы устраиваться каждый раз по-новому, но мне нравилось приходить к своему столу – за ним мне хорошо писалось, и я не менял его из чистого суеверия. Окна отсюда выходили во внутренний двор, выложенный булыжниками и круглыми, как астраханские арбузы, кактусами; выступы балконов с верхних этажей держали надо мной приятную тень в течение всего дня, а уж о покое и говорить нечего – кроме Луиджи с Розочкой, время от времени навещавших здесь своего русского амико, никто не забирался в такую глушь, и думаю, случись мне тут заночевать, никто бы и не заметил. Напротив стоял один из корпусов отеля, откуда на меня смотрели четыре этажа открытых коридоров с рядами номерных дверей. Раньше, когда жизнь в отеле кипела, там было оживленно, поминутно хлопали двери, стучали колеса чемоданов, шныряли туда-сюда постояльцы, слышались голоса, теперь же там не было ни души, лишь раз в день, где-то около одиннадцати, появлялись уборщики номеров, они приходили всегда по двое, работали без суеты и любили постоять, опершись на перила, поболтать о том, о сем, пользуясь тем, что начальство их здесь не увидит. Невозможно было не заметить меня, сидящего прямо напротив; поначалу они терялись и пугливо хватались за швабры, но скоро привыкли ко мне, и теперь мы приветствовали друг друга как старые знакомые.

В тот день я сидел за своим столом как обычно. Кругом царила тишина. Вдалеке ветер рвал пальмы, а во дворе передо мной не было ни шороха, ни звука. Когда за окном послышались какие-то звуки, я автоматически поднял голову, готовый поздороваться с уборщиками, как вдруг моим глазам предстала неожиданная картина. Из номера на втором этаже вышли Николя и Анастасия, он, оглядываясь по сторонам, закрыл ключом дверь и, взяв ее за талию, повел к лестнице. Там они замешкались, переговариваясь о чем-то, потом я увидел, как он притянул ее к себе и коротко поцеловал, она побежала вниз, а он, опять озираясь, нет ли кого в коридоре, направился к противоположной лестнице и там исчез. Ошарашенный, я продолжал смотреть на пустой коридор. В голове у меня все смешалось, мыслями я был еще в тексте, который писал, и никак не мог сообразить, что же я только что увидел. Вероятно, я схватился за голову, а может, потер глаза, потому что в следующее мгновенье раздался голос Луиджи:

– Устал? Что-то ты неважно выглядишь.

Он стоял у меня за спиной и смотрел на меня своим спокойным взглядом. И давно он тут стоит?

– Может, пора передохнуть? Там вынесли шоколадные кексы и что-то типа бриошей. Очень неплохо. Не хочешь попробовать?

Похоже, он ничего не видел, решил я и выдохнул с облегчением. Мы пошли в бар.

Все было как всегда, и к вечеру мне начало казаться, что утреннее видение мне просто померещилось. Конечно, я обманывал себя – мне хотелось вернуть все на круги своя, хотелось вернуть драгоценное спокойствие, которого меня едва не лишили. Я решил, что, как бы там ни было, свидетель в этой истории не нужен, так что я должен держаться поодаль и дать возможность двум семьям самим во всем разобраться. Чтобы не участвовать в застольных разговорах, я поужинал пораньше отдельно от всех и, сославшись на работу, отправился к себе. Наутро после завтрака я как обычно взялся за текст, но сразу почувствовал, что мой покой был все-таки нарушен. Мне не привыкать писать и в более неподходящих условиях, когда ничто вокруг не располагает ни к удобству, ни к тишине, но на этот раз в меня проникло беспокойство другого рода, внутреннее, а это, я знал, было хуже всего. Выкинуть из головы вчерашнюю сцену не выходило. Как только я сел за стол, перед глазами всплыла обнимающаяся парочка, и я боялся, что стоит мне поднять глаза, я увижу их снова. Ко всему прочему я опасался прихода Луиджи, хоть и говорил себе, что тут нет моей вины и что рано или поздно он все равно обо всем узнает. Эти мысли мешали сосредоточиться. Я злился на себя, и мне понадобилось немало усилий, чтобы перестать отвлекаться. Наконец я решил, что уйду сегодня пораньше – береженого бог бережет, – сяду на веранде и продолжу писать там. Это помогло. Я сумел забыть обо всем и погрузиться в работу.

Прошел час или два, как вдруг напротив меня послышалось какое-то шевеление. Надеюсь, на этот раз там будут не они, мелькнуло у меня в голове, я на секунду оторвался от текста и тут же выругался – черт бы их побрал, это были они! Я глазам своим не верил. Неужели опять? И ладно бы, они прошмыгнули украдкой мимо меня, так нет же, они встали у двери и стояли там, как приклеенные, как будто нарочно хотели, чтобы я их заметил. И за что мне такое наказание? Я быстро оглянулся, не стоит ли за моей спиной Луиджи. Никого не было. Тогда я поднялся, встал боком к окну так, чтоб меня было видно, вытянул руки кверху, как будто разминая затекшую спину, пошевелил туда-сюда вытянутыми конечностями – теперь-то меня нельзя не увидеть, потом вернулся за стол и краем глаза посмотрел наверх. Ну и наглецы! Я думал, они мигом исчезнут, а они и ухом не повели. Так и стояли. Целовались и даже не смотрели в мою сторону. Наконец они скрылись на лестнице, а я собрал бумаги и с грустью поглядел на рабочее место, служившее мне верой и правдой столько дней – больше мне не придется воспользоваться им.

Весь день, когда мне встречался кто-нибудь из нашей компании, я волей-неволей задавался вопросом: что же будет дальше? За ужином Анастасия была, что называется, в ударе, пила вино, которое до сих пор считала «ерундой, а не вином», оживленно говорила, обращаясь то к Луиджи, то к Николя, но делала это не для того, чтобы отвести подозрения, как можно было бы предположить, а наоборот. Она не умела или, может быть, не считала нужным скрывать чувств, охвативших ее, и флиртовала с Николя так откровенно, что я диву давался, как Луиджи может этого не замечать. Чего стоил один только ее наряд, в последние дни она и так одевалась вызывающе, а сегодня вечером и вовсе надела прозрачную блузу, не оставлявшую места воображению. Две пары обычно садились друг напротив друга, я и Розочка – с торцов стола, так что Луиджи, занимавший место сбоку от жены, был последним, кому предназначался этот наряд, мне так вообще, неловко было смотреть в ее сторону. У всех на глазах она обдавала Николя страстными взглядами, жеманничала, закатывала глаза и поправляла волосы, когда смеялась, одним словом, использовала все те приемчики, какие задействует женщина, когда хочет охмурить мужчину. Мне кажется, даже официантам были понятны ее намерения, что уж говорить о Кармен и о Луиджи – не знаю, как они вообще пережили этот ужин.