Это было похоже на табор или сельскую ярмарку - мешанина из людей, раскрылистых арб, повозок и лошадей,-лишь без веселого базарного гула. Наездники шли между телегами, верховые кони с коротким ржанием вскидывались на дыбы, звенели удилами, их усмиряли короткими взмахами нагаек.
На лошадях и людях - плотный слой пыли.
Белые повязки мелькали тут и там. Слышались приглушенные стоны. Кое-где у изголовья раненых сидели, склонившись, женщины. Лица у всех - обуглившиеся в зное - угрюмы, сосредоточены.
Мальчишки, держа мешок за углы, пробирались между бричками.
Впереди- коренастый человек в кожаной тужурке и фуражке. Рядом с ним трубач. Тот, что играл сбор на кургане.
Трубач шел легко, почти вприпрыжку, поигрывая коротенькой плеточкой, которой нет-нет да и ударял себя по голенищу сапога. Медная труба у него висела на ремне, сбоку под рукой - длинный, похожий на обрезанное ружье пугач с деревянной, грубо вытесанной ручкой.
Человек в кожанке двигался медленно и грузно. Около телег он останавливался, говорил что-то сидящим в них и шел дальше. Ему так же тихо отвечали, смотрели вслед с задумчивой улыбкой.
Мальчишки приблизились к "кожаному" человеку. Тот поравнялся с раненым, который сидел на облучке подводы, свесив ноги и покачивая, как младенца, руку, толсто перевязанную тряпками. Она у него, видать, очень болела: зажмурившись и сложив губы трубочкой, раненый дул на руку, словно ее остуживал. Это был молодой парень.
- Что, Харитон, худо? - спросил его человек в кожанке. Харитон открыл глаза.
- Та ничего, - разжимая бледные губы, ответил он. Пошевелил пальцами больной руки, добавил, улыбаясь:-Однако, ничего, Василь Палыч. Действует! Не одному еще беляку снесет голову.
- Давай, Харитон, давай! У нас теперь, сам знаешь, каждая рука на учете.
- Не беспакойсь, Василь Палыч! Отобьемся, - ответил Харитон. - Я все ж таки при деле. - И он высунул здоровой рукой между грядинами телеги винтовку. - И с левой бью! Заряжать только трудно. Ну ничего, эта загоится быстро!.. На мне, Василь Палыч, все, как на собаке, заживает.
- Командир!.. Ихний командир!-зашептал горячо Гришка мальчишкам, которые с жадной завистью оглядывали не человека в кожанке, а трубача.
Во рту у них пересохло от волнения. Это же надо, даже отряд красных им удалось увидеть!.. Они смотрели то на выгоревшую красную повязку на кубанке трубача, то на парабеллум, трубу с вмятинами от пуль и сабельных ударов, то на его тонконогого поджарого коня - под стать своему седоку, такой же молодой, не конь, а конек. Антрацитовым глазом он с шаловливым испугом косился на мальчишек, всхрапывая и раздувая ноздри, вскидывал гривкой.
- Товсь, товсь, Мальчик! Не шали! - покрикивал на него. не оглядываясь, трубач. Обернулся командир.
- А вы чего здесь? - спросил он мальчишек, окинув их усталым взглядом.
Лицо у Василия Павловича было худое, словно высушенное солнцем. Выпирали и бугрились широкие скулы.
- Я вас спрашиваю! - тихо, но твердо сказал командир, а трубач насмешливо улыбнулся.
- Они из плавен прибежали, думали, шо мы их в отряд скликаем. В армию, батя, наверно, хотят, повоевать не терпится, - сказал трубач по-взрослому покровительственно и насмешливо. А сам-то он года на три-четыре был старше мальчишек!
Василий Павлович улыбнулся:
- Все трое, что ли?
- Ага!!! - ответили ему хором.
Глаза у командира озорно блеснули. От него веяло силой, спокойствием и добродушием. Кожаная куртка блестела под солнцем. Хорошо пахло от него лошадьми и степными травами.
- Мы, конечно, хотели бы вступить в Красную Армию, - шагнул вперед Сашка. - Но у нас тут дела есть в хуторе. А так, мы все, за что вы боретесь, знаем. Знаем даже, что победите.
- Ишь ты! - удивленно и весело воскликнул Василий Павлович. - Даже это знаете!.. Правильно, в победу надо обязательно верить.
- Да, - сказал Сашка. - Мы все-все... Колька локтем незаметно дал ему под дых, а сам торопливо за него продолжил:
- Вы не смейтесь, товарищ командир. Мы действительно верим в победу.
- Очень хорошо, - мгновенно посерьезнел Василий Павлович (улыбка оставалась лишь в глубине его глаз) и повторил с нажимом: - Очень, очень хорошо!
- Они много чего знают, - вступил в разговор Гришка. - Грамотные они, из Ростова. Они все, шо хочешь, знают.
- Да ну-у?-произнес командир и уже с интересом всмотрелся Кольке и Сашке в лица. Протянул руку: - Давайте знакомиться. Василь Палыч.
Мальчишки поочередно, замирая от робости и восторга, вложили свои руки в его ладонь. Она у Василия Павловича была теплой, широкой и жесткой, словно вытесанной из ракушечника.
- Василь Палыч! Василь Палыч! - закричали где-то в голове колонны. Товарищ командир!
Командир обернулся. К нему пробирался юркий человек в туго облегающей черкеске. Вместо патронов из карманчиков газырей у него торчали папиросы.
- Сейчас! - крикнул ему Василий Павлович, поднимая руку, мол, я здесь, погодите только, а сам вновь повернулся к мальчишкам. Указав на мешок, спросил: - Что это у вас?
- Та раки, - смущаясь и краснея, ответил Гришка. - Ловить ходили.
- А-а!.. Вы вот что, хлопчики. Несите пока раков домой. А то подохнут они у вас в мешке. Жарища ведь. А вечером приходите, я вас о Ростове порасспрашиваю, договорились? Человек в черкеске уже был рядом с ним.
- Ну чего, Михейкин? - взял его под руку командир.
- Да вот, Василь Палыч, человек тут вас ищет. Местный он, хуторской. Советует с площади уйти.
- Почему?
- Неспокойно у них в хуторе. А тут, на площади, как раэ все зажиточные казаки живут. Перережут, говорит, вас здесь ночью.
- Где этот человек?
Михейкин привстал на носках, завертел головой, как уж. Он и вправду был похож на ужа - в мягких, обтягивающих ноги сапогах-азиятах, в тесной и длинной черкеске, и сам - худой и длинный, с маленькой оплешивевшей головой.
- Вот, тот человек сюда идет.
И тут Колька с Сашкой чуть не упали.
Прямо на них... шел Гаврила Охримович.
Живой, здоровый!..
Прядь волос у него свисала из-под кубанки, гимнастерка распущена поверху и подпоясана узким кавказским ремешком с металлическими бляшками. Он был точь-в-точь как на портрете!
Здоровенный дядя, на котором гимнастерка чуть не лопалась, так распирали ее могучие плечи и грудь. Вот только... ремней с шашкой и наганом не хватало. Да и ниже гимнастерки на нем были не военные брюки, а какие-то полосатые штаны, заправленные в белые шерстяные носки. А на ногах чирики - остроносые тапочки из кожи, стянутые вокруг ступней шнурком.
- Ха-ха! - закричал обрадованно Василий Павлович. - Да это же Гаврила! Загоруйко! Старый знакомый!
Увидев Василия Павловича, обрадовался и Гаврила Охримович. Сойдясь, они обнялись, похлопывая друг друга ладонями по спине. Расцеловались.
Наверное, они были большими друзьями: обрадовались встрече так, что у обоих повлажнели глаза.
- Ростов, мастерские помнишь? Наш котельный цех, где горбили, а? Балку нашу, Камышевахскую! Темерник пролетарский? Помнишь, как мы тебе гуртом халупу строили, а? Как в сказке, за одну ночь! Не забыл друзьяков-товарищей?
- А как же! - отвечал, посмеиваясь, Гаврила Охримович. - Разве ж такое забывается?! А ты, я вижу, тоже в степь подался?
- Жизнь! - развел руками Василий Павлович. - Не ушел бы при Каледине, так при Краснове давно бы с семьей на том свете был. А ну сколько они нашего брата-рабочего повешали на фонарях! Ох, и зверствуют сейчас, Гаврила, за Темерником!..
- А сейчас куда ж правишь?
- Да вот тикаю. Из своего хутора теперь. Я на Кагальнике, на хитрой ричке Кагальничке, жил. Народ вот теперь собираю та по-над плавнями к Темрюку двигаюсь. Говорят, в Тамани целая армия наших собралась. Не пойдешь же мимо Ростова и Новочеркасска к Царицыну. Не пробьешься, а тут, по-над плавнями, авось, прорвемся. Да и народу по плавням можно собрать. Сбегается народ до кучи, гуртом же легче пробиться.
