— Спасибо, — шепнул Микки, чувствуя, что успокаивается и расслабляется. — Он думал, я могу захотеть уйти от тебя, представляешь? — Аайнар снова низко утробно зарычал и собственнически стиснул омегу в объятиях. — Нет конечно, детка. Я всегда буду с тобой. Мне с тобой хорошо и спокойно, и я люблю тебя.
«Детка» самодовольно заклекотал, расправил могучие плечи, всем видом выражая гордость. Он любил, когда Микки хвалил его, говорил ему, какой он хороший, сильный, любимый.
— Я так доверяю тебе, — продолжал Микки, зная, как Аайнару приятны его слова. — Я знаю, что я для тебя некрасивый, что у вас матриархи сильны и бесстрашны, что они даже сильнее вас. И мне вдвойне сладко от того, что ты всё равно любишь меня, хоть по твоим понятиям я урод. И я знаю, что ваши матриархи не нуждаются в помощи и защите, потому что они сами сильны, но я нуждаюсь. И мне сладко от того, что ты будешь меня защищать, если потребуется.
— Я умру за тебя, если потребуется, — яут привстал и переложил омегу на постель, а сам улёгся рядом, преданно положив голову ему на колени. Микки принялся поглаживать чувствительные кожаные дредлоки, слушая, как Аайнар урчит от удовольствия.
— Я знаю, мой хороший. Я люблю тебя.
— Я люблю тебя, — эхом отозвался Аайнар.
***
Калеб был ранен в самое сердце: его любовь, чистую и преданную, отвергли. И не просто отвергли, Микки оттолкнул его ногой, как бездомного пса, как какую-то презренную тварь, и убежал в ужасе. Да, Калеб убедился в том, что Микки боится его — его, а не своё клыкастое уёбище! Это был удар ниже пояса: поджидая омегу в тёмном коридоре, Калеб почему-то был уверен, что он ответит «да». Что в нём сыграет если не любовь, то тоска по Земле, и он согласится вернуться туда, а там уж дело за Калебом — он бы сумел очаровать его, ухаживал бы за ним, целовал бы ему руки и дарил цветы. Микки бы растаял, точно растаял бы.
Но он твёрдо ответил «нет» и побежал плакаться яутжу.
Калеб, долго просидевший на полу, поднялся, со всей силы пнул стену и взвыл от боли. Физическая боль отрезвляла и придавала злости и смелости. Микки предпочёл ему инопланетное чудовище, уродливую тварь. Микки, эта маленькая мразь посмела отвергнуть его, оттолкнуть его, когда он предлагал ему всё: любовь, заботу, ласку. Что же. Калеб почувствовал, как из самой глубины его души поднимается ненависть, глухая и беспощадная. Он уже знал, что сделает, он знал, как отплатит Микки за его презрение и грубость. Ведь убить ребёнка, принимая роды, так просто. А потом списать это на несчастный случай. Никто и не заметит, эти олухи не разбираются в медицине, ни Джош, ни тем более Аайнар, а Микки будет не до того. Ему вообще никто не даст мёртвого ребёнка, так что и он не увидит следов от скальпеля, едва заметных.
Калеб знал, что это подлость, но план был уж слишком хорош. Его отвергли и растоптали, и теперь он приготовился топтать в отместку, причинить столько же боли. Раньше, лёжа ночами не в силах уснуть, он представлял себе, как обнимает спящего Микки и целует его в затылок, как греет его маленькие ножки в своих руках. Он представлял себе их ребёнка: настоящего человечка, с головой, покрытой лёгким пушком, с голубыми глазками и маленькими пальчиками, полупрозрачными ноготками, с беззубым улыбающимся ротиком, воображал, как они будут гулять с коляской в парке, там, на Земле. Теперь его мысли занимал ребёнок яута: безобразный маленький монстр, которого ему, Калебу, надлежало убить своими руками. И пусть Микки не достанется ему, но он хотя бы будет также несчастен. Калеб представлял себе рыдающего от горя Микки, взбешённого яутжа, бледного от переживаний Джоша, и его разбирал смех. Он не даст этому маленькому выродку быть счастливым, он не даст шлюхе, которая сама подлегла под яутжа, родить его дитя.
Мысль о мести вселила в него надежду и уверенность. Он будто бы даже простил Микки его грубость, его страх, его презрение. Ему самому показалось, что его обида уже искуплена, и он даже подошёл к Микки и извинился за то, что настаивал и пообещал, что такого больше не повторится.
— Ничего страшного, Калеб. Забудем, — Микки улыбнулся ему приветливо и дружелюбно, не подозревая о том, что Калеб извиняется только для отвода глаз.
Две недели Калеб был самым весёлым и дружелюбным, много говорил, стал, наконец, рассказывать о своей жизни на Земле, и Микки снова слушал, развесив уши. Он ходил с Джошем в джунгли и приносил Микки цветы для венков и самые сочные фрукты, готовил для всех ужины из пойманной Аайнаром дичи, выслушал длиннейшую лекцию Джоша о физике, который начитался яутжевских книг и изнывал от того, что ему не с кем поделиться. В конце концов, Джош здесь был единственным, кого Калеб любил, и порадовать старика вниманием ему было нетрудно, хотя он два часа сидел и выслушивал ахинею, ничего не понимая. Он очень правдоподобно изображал интерес, а сам возвращался мыслями к предстоящей операции, которая должна была окончиться смертью для маленького яута.
Целых две недели он продумывал, как свернуть маленькому ублюдку шею так, чтобы никто не заметил. Две недели он жаждал мести, крови и слёз Микки. Калеб смотрел ему в глаза, улыбался ему, а сам думал о том, как убьёт его ребёнка. Он помнил, что Аайнар пообещал прихлопнуть их с Джошем, если кто-то пострадает во время операции, но он готов был пожертвовать даже собственной жизнью, даже жизнью Джоша, лишь бы испортить жизнь ненавистному Микки.
Его уверенность в своих силах крепла с каждым днём. Он забыл всё: клятву Гиппократа, которую давал, вступая на должность, собственные нравственные принципы, законодательство. Он был уверен, что убить ребёнка яутжа — не то же самое, что убить человеческого младенца. Конечно, совсем не то же самое. Это же не настоящий ребёнок, это то же самое, что змеёныш: с детства опасный, клыкастый, отвратительный. Убить такого — доброе дело. Одним яутжем будет меньше, разве плохо?
Он был уверен в своей выдержке и в своём желании мстить до последней минуты, но когда роды начались, когда Аайнар принёс омегу, тихо подвывающего от боли, на руках в импровизированную операционную, когда Микки жалобно глянул ему в глаза, Калеб понял: он не сможет. Он ужаснулся собственному помешательству, собственной жестокости и низости. Микки не был виноват, что его истинной парой оказалось инопланетное чудище, он не был виноват, что любит Аайнара, а не Калеба. И убивать за это их ребёнка было бессмысленно и подло. Убивать пусть и уродливое, но совершенно невинное и беззащитное существо.
Микки кусал губы и постанывал о боли, а Аайнар бережно придерживал его руку, пока Калеб вкалывал ему снотворное, говорил с ним, пока наркоз не подействовал, и Джош со стыдом вспомнил свои нелепые фантазии, в которых яут выступал мучителем и палачом. Нет, трудно было бы найти существо более любящее и заботливое, чем он.
Когда Микки заснул, стало легче: по крайней мере, его стоны и скулёж не давили на нервы. Калеб вздохнул и расслабился — теперь дело должно было пойти довольно легко: он принимал роды всего пару раз, потому что кесарево сечение и аппендэктомия — простейшие операции, для которых не задействуют таких высококлассных специалистов. Принять роды — это ерунда, пусть даже ребёнок необычный.
Вообще-то, Калеб готовился к худшему. Он не имел представления о том, как должно выглядеть дитя двух инопланетных рас, и был морально готов к тому, что ребёнок окажется уродлив, нежизнеспособен, даже мёртв. Он запоздало подумал о том, что ему, вероятно, и не пришлось бы ничего делать, и так была вероятность, что малыш не проживёт и пяти минут.
Во время операции в комнате стояла напряжённая тишина. Джош вышел: во-первых, он не очень-то хотел смотреть, а во-вторых боялся навредить ребёнку. В конце концов, операция должна проходить в полной изоляции и стерильности. Яут, правда, уходить отказался, но присутствие при родах отца ребёнка и на Земле считалось нормальным, правда, не при полостной операции, но с Аайнаром сложно было спорить. Он сидел себе тихонько в углу, вздыхал, клекотал, щёлкал, но не лез под руку и вообще не мешал. Калеб работал быстро, уверенно, и Аайнар, хоть и относился к нему с большим подозрением, успокоился. Даже он в плавных и чётких движениях рассмотрел профессионала и удостоверился, что поступил как нельзя лучше, когда притащил этого скрытного и опасного умана на свой корабль.
