Само собой разумеется, мы не пропустили бы неблагожелательного мнения о тех, с кем мы отождествляем себя как с членами одной группы. Когда мы слышим подобные мнения, то. скорее всего стремимся опровергнуть их и защитить доброе имя «незаслуженно оскорбленных». Сталкиваясь с утверждениями, будто люди, принадлежащие к нашей группе, ведут себя не столь уж безупречно, мы изо всех сил стараемся объяснить их поведение стечением обстоятельств либо просто отвергаем их как злобную клевету, сплетни, происки недоброжелателей или измышления враждебной пропаганды. И наоборот, если такого рода обвинения выдвигаются против «них», то мы признаем их справедливыми. Они должны быть справедливы. Лучше, чтобы они были справедливы…
Все это в конечном счете означает, что существует чувство, предшествующее всякому размышлению и аргументации, — это чувство общности, или общей группы, которая является чем-то родным, настоящим домом, и дом следует защищать любой ценой. Здесь, внутри, иногда может быть трудно, но в конце концов всегда можно найти решение. Люди могут казаться грубыми и эгоистичными, но в случае необходимости можно всегда рассчитывать на их помощь. Наконец, их можно понять и можно быть уверенным, что и они тебя поймут. Недопонимание маловероятно. Кроме всего прочего, можно наслаждаться приятным чувством безопасности; а если опасность и появится, то наверняка она будет вовремя замечена и «мы» объединим усилия, чтобы отразить ее.
Вот что мы чувствуем (даже если не очень распространяемся об этом и никогда не формулируем для себя самих), когда говорим «мы». Мы чувствуем это, и именно данное чувство что-то значит для нас, а не то, что делают все эти люди, которых называют «мы». Иногда мы мало знаем об их опыте, особенно если духовная близость не совпадает с пространственной, не сопровождается и не поддерживается частыми встречами, постоянным общением, личными контактами.
Хотя наши представления обо всех своих группах, больших и малых, обладают некоторыми общими существенными чертами, сами группы — объекты наших представлений — сильно разнятся между собой. Некоторые из них малы по числу входящих в них людей, причем настолько малы, что фактически все их члены могут близко видеть друг друга в течение дня, наблюдать за действиями друг друга, их контакты в таком случае часты и тесны. Это группы личного контакта. Семья (особенно живущая под одной крышей) — наиболее очевидный, самый наглядный пример такой группы. Можно также представить себе группу близких и преданных друзей, проводящих вместе все время и постоянно стремящихся составить компанию друг другу. И хотя состав семьи лишь отчасти является результатом нашего выбора, тогда как друзей мы можем выбирать и покидать по собственному усмотрению, отношения в обеих группах благодаря их обозримым размерам настолько интимны, насколько это позволяют личные контакты. В таких группах мы можем проверить свои ожидания и идеальные представления, сравнив их с тем, что и как чувствуют и делают другие. Мы можем даже попытаться привести в соответствие со своим идеалом поведение других, если нам кажется, что оно не совсем отвечает нашим стандартам. Мы можем упрекать и наказывать их за то, что нам не нравится в их поведении, и хвалить и вознаграждать за то, что нравится. В таких случаях наше идеальное представление приобретает ощутимую, «материальную» силу. Посредством наших поправок она постоянно оказывает давление на действия членов мы-группы. Наконец, она может удерживать реальность в соответствии с признаваемыми нами нормами, делать ее такой, какой мы ее себе представляем. Однако этого не происходит, если своя группа настолько велика и рассеяна, что лично можно встретиться лишь с немногими ее членами.
Класс, пол, нация — типичные примеры своей группы второй категории. И хотя мы зачастую представляем их себе наподобие малых, тесных групп, хорошо известных нам, они, будучи большими по масштабам, «в увеличенном виде», не воспроизводят интимность малых групп; их целостность хранится главным образом в головах тех, кто воспринимает такие группы как «мы». Это целиком и полностью воображаемые сообщества (или, точнее, мы воображаем как сообщества; черты общности, присущие им, сами по себе еще не гарантируют, что солидарное действие и взаимопонимание, которое мы справедливо ассоциируем с истинной мы-группой, действительно присутствуют в них). В жизни совокупности людей с одинаковым доходом и профессиональным статусом, одинакового пола, с едиными традициями и языком могут раздираться, как это зачастую и случается, жестокими конфликтами интересов, разделяться на враждующие фракции с различными убеждениями, верованиями и стремлениями, которые не так-то легко примирить. Все эти трещины, рассекающие их единство, лишь на поверхности прикрываются образом «мы». Если я, говоря о каком-либо классе, поле или нации, использую слово «мы», то это значит только одно: я отдаю предпочтение тому, что нас объединяет (или что я считаю и желаю, чтобы нас объединяло), а не тому, что нас разъединяет. Это аналогично тому, как если бы я взывал к другим членам воображаемого сообщества (подобным образом поступают националистические лидеры в своих патриотических речах) забыть наши различия, прекратить споры, вспомнить, что у нас много общего и что это общее гораздо важнее того, что разделяет нас, и потому сомкнуть ряды и соединиться ради достижения общей цели.
Не располагая в качестве скрепы личными контактами, классы, полы и нации не становятся сами по себе «своими группами». Они должны быть сделаны такими, зачастую вопреки могущественным силам, разрывающим их на части. Образ класса, пола, нации как сообщества, как единого, слаженного и гармоничного образования единомышленников, одинаково чувствующих и мыслящих, должен быть навязан реальности, с которой он идет вразрез. Такое навязывание предполагает, что противоречащий данному образу опыт подавляется или опровергается как ложный или не соответствующий действительности. Оно предполагает также постоянное, упорное восхваление единства. Для того чтобы быть эффективным, оно нуждается в постоянном, дисциплинированном и обеспеченном ресурсами корпусе активистов (своего рода профессиональных ораторов для сообщества), чья деятельность облекает плотью воображаемое единство интересов и верований. Такой корпус (например, политическая партия, профсоюз, феминистская ассоциация, комитет национального освобождения, правительства национальных государств) формулирует смысл того, что означает «принадлежать к сообществу». Он создает возможность единства, отмечая реальные или воображаемые черты, якобы характерные для всех членов сообщества (общая историческая традиция, общее угнетенное положение или общий язык и обычаи) и являющиеся достаточным основанием для сотрудничества. Этот корпус может использовать все свои ресурсы для того, чтобы помочь приобщиться к исповедуемому ими образу и в случае необходимости наказать или подвергнуть обструкции инакомыслящих и отклоняющихся. Короче говоря, формированию крупных «своих групп» предшествуют действия такого рода образований (корпусов). Вот почему идея классовой борьбы и ее активные пропагандисты появляются раньше, чем формируются классовая солидарность и солидарное действие, которые основываются на представлении о классе как о «своей группе». Точно так же национализм (идея о том, что верность нации превыше всякой другой привязанности) предшествует появлению единых национальных образований.
Какими бы внушительными ни были образования, развивающие идею сообщества, и как бы настойчиво они это ни делали, их реальная опора остается очень хрупкой и уязвимой. Крупному сообществу всегда недостает той основы, которую составляет плотная сеть личных взаимодействий, поэтому оно постоянно нуждается в том, чтобы взывать к верованиям и чувствам. Этим объясняется и огромное значение границ, которые им приходится проводить и поддерживать. Никакие усилия, направленные на то, чтобы сформировать чувство преданности большой группе, не будут иметь шансов на успех, если побуждение к солидарности в «своей группе» не сопровождается разжиганием враждебности к «другой группе». Призыв сомкнуть ряды всегда является призывом ополчиться на врага.
