Они тихо жили вдвоём с Аркадием. Смотрели только друг на друга. И казалось — никто и ничто не может вторгнуться в их жизнь!
Всё перевернулось. На работе она, непонятно как, очутилась в центре всех интриг и событий. И дома — между Аркадием и мамой. А ещё Ася всю её взбаламутила. Ася не укладывается ни в какие привычные рамки, с её горячими ладошками, снимающими тошноту, связью с невидимым миром, со светом в конце туннеля, с вечностью и высшим Разумом, с реинкарнацией, с тайной властью, о которой теперь пишут в газетах.
Не перевернулось. Снежный день, мама и Ася ни при чём. Они с Аркашей вместе. Никто не мешает им смотреть друг на друга. Но с первой встречи с Митяем она чувствовала: что-то не так, их жизнь с Аркашей — остров, а вокруг — вражеская зона. Просто снег обострил, снег проявил: зреет что-то внутри структуры, в которую они с Аркашей вкручены. Они с Аркашей попали в эпицентр. Чего? Просто игры? Или преступления? Она не знает, но чувствует: несмотря на то, что они с Аркашей не хотят жить во лжи и в хитрости, они — соучастники того, что зреет, как нарыв. Нет, не соучастники, они, как и Ира, — жертвы. И они, как и Ира, могут погибнуть.
Юля ложится и кладёт руки на свой беспокойный живот — вовсе не послеобеденной сытостью полон он. Ребёнок словно включён какими-то тайными флюидами в снежный день, с вершащимися в нём событиями, с его — «состоится жизнь или не состоится», с её предчувствиями, и ребёнок посылает ей позывные. Сейчас он требует, чтобы она что-то поняла, что-то толкует ей, источает некое предупреждение об опасности: мама, осторожно!
Звонить или не звонить Ире? Замоталась, забыла. Бывает.
Но Ире нужна помощь. Ира — одна. Правда, она совсем другая, чем Юля, и это её слова — «Хочу вихлять модной попкой», «Хочу ходить по ресторанам и танцевать до упаду». Но её слова и — «Я не из тех, кто просто так с мужиком ляжет».
Звонит телефон. Юля нехотя берёт трубку.
— Я знаю, почему ты не звонишь, — говорит Ира. — Ты что-то знаешь и не хочешь расстроить меня.
— Я ничего не знаю, но я не верю Митяю и боюсь его. В то же время я не хочу, чтобы ты передала мои слова Митяю.
— Я не передам. Я не сплетница.
— Вот и хорошо. Я бы на твоём месте не поверила ни одному его слову.
— Потому что у тебя есть муж.
— У меня есть муж, это правда, но мы говорим о Митяе. Если бы на его месте был Игорь…
— Игорь не может быть на его месте. У Игоря — несчастная любовь, и он — однолюб.
— Откуда ты знаешь это?
— Случайно, как всё на свете бывает. Подслушала его телефонный разговор. Забыла зонтик — не полезу же под дождь в своих замшах? Ну, вернулась. Дверь распахнута. И я услышала, как он умоляет кого-то выйти за него замуж. Дама — одинока, но влюблена в женатого, а Игоря на дух не принимает. Не слышала бы своими ушами, не поверила бы, что Игорь может произносить такие слова, может кого-то о чём-то молить. Посмотреть бы на эту неприступную одним глазком! Конечно, он некрасивый. Я люблю длинных. Но я бы и от него не отказалась. — Ира замолчала. — Я тоже, может быть, однолюб, — сказала едва слышно, — но жить-то надо, жизнь-то проходит. Поэтому давай-ка, пока я не влипла в историю, вываливай, что знаешь, — задребезжала злобой Ирина. — Какая тебе-то корысть прикрывать Митяя?
— Я его боюсь, — снова вырвалось у Юли.
— Ну и дура. Он глуп, может быть, и болтун, но безобидный. Я его знаю как облупленного. Наболтает с три короба, а шоколадки к празднику не пожалеет. Игорь тот просто и не подумает об этом, шибко отключённый.
— А Аркадий?
— Что Аркадий? Ты насчёт шоколадки? Нет, Аркадий не станет дарить шоколадку, он принесёт тебе денежку в конверте, а уж ты покупай… хочешь шоколадку, хочешь колготки, а то и что подороже. Так, ты мне зубы не заговаривай, балдеть по поводу того, какой Аркадий исключительный, будешь потом, сейчас речь о Митяе. Говорил он с тобой, что ли?
Но что-то Юлю удерживало.
— Римму Митяй, правда, выгнал, — сказала неуверенно. — Но Римму ты знаешь, она своего не упустит, она обхаживает его: приходит готовить, гладит бельё. Думаю, иногда и ночует у него. Ни за что не отдаст его легко! О разводе ничего не слышала. Митяю не верю, потому что он, по-моему, никого любить не может. Мне кажется, просто так пожить, побаловаться, поиграть он готов, но ведь бросит! — Юля вздрогнула от этого слова, потому что оно — подменой — подскочило к языку в последний момент, хотела она сказать — «продаст», «предаст». Вот эти слова твердятся не ею — её ребёнком, в самой глуби его быстро развивающейся жизни.
— Ну ладно, ясно. Из тебя, как из Игоря, слова правды не вытянешь. — Ира бросила трубку.
Будни, со строгостью компьютерных файлов, с долгим утомительным сидением на одном месте, с общими обедами на работе, вечерними ужинами с мамой тянулись бесконечно. Вместе с тем они пролетали быстро — она не успевала прожить дни полностью. А за один, сегодняшний, когда, казалось, жизнь должна замереть и вовсе — под атакой снега (а может, и не снега), поглощающего воздух, она прожила больше дней, чем за предыдущие полгода.
Просмотрела пролетевшие за полгода дни, как в кино. Они накапливали усталость, притушивали праздник считанных минут, что она проводила наедине с Аркадием. Осторожны и нежны его руки, участлив голос, но — спать, скорее спать. Даже в субботы с воскресеньями иногда у Аркадия деловые встречи, проверка торговых объектов… Дни проскакивали не испитые. Её мучает жажда. Сейчас уткнуться бы в Аркашу, сказать: «Держи меня крепко. Собери меня обратно в меня». А его нет. Даже сегодня, когда все до одного — дома!
Это «сегодня»… остановило… обнажило… раскрыло… — повторяется и повторяется. Ей не по себе…
— Тебе нехорошо, доченька? Ты много пережила за сегодня…
— Мама! Как хорошо, что ты прервала… — Юля садится.
— Тебе не по себе…
— Мама, пойдём на улицу.
— Я думаю, подъезд завалило. Если тебе душно, я открою окно. — Мама укрывает её пледом, открывает окно, садится на тахту рядом, обнимает. — Ты волнуешься об Аркаше. И столько сегодня ты узнала нового… Надо выделить главное. Главное — Аркаша. Надеюсь, с ним всё будет хорошо. Ты успокойся. Но послушай… Тебе нужно сейчас быть с ним как можно больше. Я не хочу, чтобы ты рвалась между ним и мной. Пока нет ребёнка, тебе очень важно побыть с ним вдвоём, — повторяет мама одно и то же. — Аркадий лечит тебя. Приедет Бажен, мы с ним снимем квартиру. Я тебя освобожу от себя.
— Мама, что-то совсем не так, — говорит Юля.
Снег сыпется в комнату. Мама закрывает окно.
— Пойду, принесу тряпку, надо вытереть лужу.
— Потом, мама. Посиди со мной. Я хочу, чтобы ты жила со мной, чтобы всегда была рядом.
Звонит телефон. Юля берёт трубку, мама идёт к двери.
— Юлька, здравствуй. Представляешь себе, что выкинул твой братец? Сбежал от меня без объявления войны — оставил записку: «Уезжаю навсегда». Ты что молчишь? Он появился или нет?
— Нет.
— Ну и что мне теперь делать, когда вы все бросили меня? На кой чёрт мне коровы и прочая живность? Что вы там себе думаете — мне лопнуть одному?
— Ты не один.
— Любку, что ли, имеешь в виду? — Отец так громко кричит, что под его голосом мама останавливается у двери, а потом подходит ближе к телефону. — Любка много не съест и домой не возьмёт — её сын гуляет в армии. А ведь это ты, Юлька, сокрушила мою жизнь. Ты удрала, и всё рухнуло.
Юля может сказать «Ты загнал маму. Если бы она осталась с тобой, умерла бы», но мама — рядом и жива, зачем что-то говорить?
— Попроси его позвонить, когда он появится.
Юля не сказала «Он долго не появится. Самолёты не летают». Из этого следовал бы прямой вывод: ищи блудного сына под боком, у бабки с дедом, возвращай домой.
— Хорошо, — сказала Юля, — я попрошу его позвонить.
— А ты совсем не скучаешь по отцу?
Его вопрос виснет дымом над ней и мамой.
— Как чувствует себя мама? — спрашивает отец.
