- Не трусьте, - Вирджилия несильно пихнула меня локтем под ребро, - ваше само под руку ляжет.

"В конце-то концов, здешнее разнообразие сводится к регулярности, как спряжение немецких глаголов, - пришло в голову. - Трико, туника и плащ, длинное платье и пелерина, широкая блуза с шароварами и поверх них жакет".

Как-то интуитивно выбралось последнее: и практично, и легко влезать. Натянулось без особого труда, словно до того на мне ничего ровным счётом не было, и село как влитое. Кудри зашевелились на голове и стали расти, пока не достигли сборчатого воротника, грудь вздохнула свободней, талия и живот втянулись.

- Носите на здоровье, - снова поклонилась хозяйка, провожая нас обеих до двери. - И пусть моё мастерство сделает вас ещё краше.

Что за чудеса такие!

- Ваш наряд потому и ваш, что подгоняет вас под себя. Под истинный облик, - объяснила девочка, слегка посмеявшись над моей растерянностью. - Не сравнить с идеалом, но, скажем так, выглядит неплохо. По одёжке, как ни крути, встречают.

- Где?

- Хотя бы в таверне с плясками. Это называется кафешантан или я что-то путаю?

- Наверное, слово устарело. Можно сказать "кабаре". А можно и не говорить.

Мы снова сели в лифт, который опять двинулся, причём в неясном направлении - почва ушла из-под ног, но тело набрякло тяжестью.

На полупрозрачных, как стрекозиное крыло, створках заведения кто-то нарисовал витраж по мотивам Тулуз-Лотрека: улыбки, обрамлённые пышными чепцами, каскад летучих оборок, приветственно помахивающие ноги в белых панталонах, чёрных чулках и башмачках на каблуке. При виде последнего мой взгляд оборотился на мои собственные туфли - они вроде как должны были остаться прежними, но незаметно для меня превратились в нечто средневековое. Ну, почти. Впоследствии многое появлялось, едва стоило о том подумать.

Едва мы вошли, как в лицо грянул полный Орфей c Оффенбахом. И, разумеется, пока мы искали свободный столик, на эстраде отбрыкивали разудалый канкан, выстреливая обутой ногой прямо в зрителя. Девушки были несколько более раздеты, чем на входной афише, но оборки вполне себе присутствовали. Кроме того, их черно-алые ряды были слегка разбавлены двумя или тремя кавалерами, которые помешивали варево длинными ложками худощавых тел. Что ввергало нас назад в Прекрасную Эпоху.

Не успели мы сесть за столик, который освободился как бы по волшебству, как нам уже подали меню и две тарелочки с рассыпными закусками, чтобы с приятностью провести время за чтением. Мои пальцы сами собой туда потянулись, но Вирджилия...

- Вы уверены? Есть поверье, что нельзя в царстве мёртвых есть пищу мёртвых, иначе останешься там навсегда.

- Если ты там, ты уже там, и тебе по сути всё равно, - произнесли мои губы независимо от меня. Ротовая полость уже была забита чем-то жутко вкусным - снаружи рассыпчатым, внутри тягучим, от чего вконец испортилась дикция. Когда мы справились с этим, подали горячее: подобие сладкого мяса моих детских лет, запечённого в горшочке с крышкой из теста.

Когда наши глаза оторвались от хорошо подчищенных тарелок, обстановка сменилась. Лихой кордебалет плавно обернулся карнавалом, что означало, кроме самих масок, несколько большее разнообразие в рядах женского и солидную прибавку мужского пола. Кавалеры, в отличие от пестрящих всеми цветами и оттенками дам, выглядели черно--белыми денди. Метафорически можно было сказать, что мужчины заправляли балом, а женщинами заправляли ту крутую похлёбку, которая здесь варилась.

Мне пришлось некоторое время сверлить взглядом личины, чтобы понять странность.

- Из них ведь почти треть в костюмах противоположного пола.

- Почтенная традиция. Маскарад на то и создан, чтобы не узнавали, кто перед ними. Кстати, не треть, а по крайней мере три четверти: вы, новички сверху, приносите сюда свою самоуверенность и свои ошибки. Считаете, что выучились разбираться в таком с налёта.

Это был камень в мой огород, но пришлось отпарировать миролюбиво:

- Неважно: лишь бы каждый сам понимал, кто он есть под всеми наслоениями.

Имелась в виду моя трепетная личность, но Вирдж словно вспыхнула и загорелась:

- Думаете, они хорошо в этом разбираются? Только пробуют. Пытаются. И себя пытают.

- Каким образом?

Она, кажется, только и ждала моего вопроса:

- Вы взаправду хотите знать? Тогда пошли, и скорее, время не терпит. Только люди могут терпеть, и то не все.

Снова она забрала мою руку в свою, и мы отправились. "Жаль, что лишь мимолётно на красотищу глянули, - подумалось мне. - Всё бегом, а куда спешить - не знаю".

Снова лифт, снова парение.

- И куда я теперь хочу, по-твоему?

- В дом терпимости, - проговорила Вирджил, звоня в широченную - как говорится, три пьяных в дребезину гусара верхом проедут - и высокую дверь с готической аркой наверху.

- Э, а не рановато ли тебе?

Она рассмеялась:

- Придётся выдать тайну, если вы до сих пор не догадываетесь. Я родом из античности. Древний Рим, представляете. И вот ещё беда: на само пороге перехода вляпался в женское тельце, причём махонькое, и не знаю, что теперь делать. Говорят, медитациями его можно изменить через век-другой, но ведь оно такое потешное и даже милое. И успело меня к себе приспособить.

О том, годится ли внедряться в бордель именно мне, какая ни будь у меня свита, речи не шло.

Дверь крякнула, покряхтела, словно потягиваясь всеми костями, и отворилась.

Внутри не оказалось ни потолка (разве что свод, выраженный весьма туманно), ни стен, за которые сходил частый кустарник, посаженный по всему периметру. Периметр, кстати, имелся. И беседки посреди осенней рощи, выдержанной в багряно-охристых тонах.

Народу было немного, атмосфера показалась мне вполне благопристойной: одни люди прогуливались, другие сидели прямо на земле, укутавшись в вуали. На моих глазах фланёр протянул руку женщине (или кому-то похожему), поднял, поцеловал и увёл в одну из беседок.

- Вот и славно: радость обоим, - тихо сказала мне девочка (или взрослый сочинитель). - Эти двое с собой определились или на пути к тому. Двойной орешек. Две стороны одной монеты. А по виду ведь какие разные!

- То есть это не лупанар, - мне пришло на мысль употребить словцо из его родного языка, чтобы получить конкретный ответ. - Не бардак и не публичный дом.

- Нет. Только дом, где все друг к другу терпимы и стараются постичь и принять отличие чужака, - кивнул он. - Вы называете такое толерантностью.

- А почему секс? Или я ошибаюсь?

- Да потому что это последний порог, который надо преодолеть, и последняя точка преткновения, - усмехнулся Вирдж. - Вспомните, кто вас окружал последние двадцать лет.

Ну ладно, чужие ценности, только ведь есть правила насчёт того, кого и как можно затаскивать в постель. Постель - это святое.

Должно быть, Вирджилий, существо, не соответствующее самому себе, так сказать, в квадрате, понял мои чувства с одного взгляда. Его ведь явно обучали быть поводырём или - как это? - психопомпом.

- Вы бы не прочь сейчас убраться отсюда, верно? - сказал он.

- Если начистоту... - меня так и тянуло признаться в своём страхе, но с губ сорвался встречный вопрос:

- Ты нарочно предупредил. Паниковать надо было либо раньше, либо уж никогда. Но поинтересоваться, какие способы ведут к успеху, - дело вообще-то не лишнее.

Далее все события напоминали сапоги всмятку. Будто само пространство скомкалось от жары и потеряло по крайней мере три единицы измерения. В подобии лаборатории или НИИ, куда мы перенеслись, сотрудники долго и со смаком объясняли действие пеньковой верёвки, пули, ножа и топора, ядов - от исторически прославленных до неожиданных в своей заурядности - и изящно подстроенных несчастных случаев. Описывая все тонкости, они производили изрядный гвалт и суматоху, так что голова у меня закружилась и окончательно съехала с катушек. То есть с плеч, но фигурально.

- Ничто из этого стопроцентного успеха не гарантирует, - заключил я в финале. - И удовольствие ниже среднего.