***
Вездеход Стависски уже больше часа пробирался сквозь туман на предельно возможной скорости в условиях максимальной нагрузки навигационной и оптической системы. Стависски даже не хотел думать, чем обернётся ему самовольный уход с корабля. А уж за несанкционированный вывод вездехода за пределы лагеря Курт Ватергут запросто линчует его, не дожидаясь возвращения на Землю. А в НКВД командор доложит о Стависски как о без вести пропавшем. Одним человеком больше, одним меньше - будет уже не принципиально. Покинуть свою каюту и вывести вездеход из наружного ангара оказалось пустяковым делом. Стависски никто не охранял - в конце концов, не преступник ведь, да и занят был весь личный состав экспедиции либо исследованиями, либо отдыхом между исследованиями - а командор отдельного приказа о нахождении Стависски под стражей не давал. Поэтому космонавигатор вышел из корабля прогулочным шагом, и никому из встречных, которых Стависски приветствовал коротким кивком головы, просто в голову не пришло, что тот всё ещё находится под "домашним арестом". В ангаре из трёх вездеходов присутствовал один, остальные же находились "в поле". Да и этот вернулся с одной из разведывательных бригад недавно, посему следующая партия отправится в экспедицию на нём не ранее чем часа через три. Так что хватятся Стависски не скоро.
Почему он не пошёл к командору со своими подозрениями? Почему он не проконсультировался предварительно с планетологами, ведь его суждение вполне могло быть ошибочным? Стависски не мог и не хотел отвечать себе на этот вопрос. Скорее всего, обида на Курта сыграла ведущую роль. Если Стависски окажется не прав - ничего страшного, хуже, чем ответственность за человеческую жизнь, уже не будет. А, если Стависски найдёт ответ и спасёт Робинсона от чего бы то ни было, это станет его личной заслугой безо всяких там высоколобых и зарвавшихся начальников. Ишь ты, мальчишку нашёл сидеть взаперти наказанным.
Стависски притормозил и аккуратно объехал злополучный овраг, который теперь уже значился в памяти навигационной карты. Честно говоря, он немного подустал вести вездеход в сильном физическом и эмоциональном напряжении. Туман, туман. Всюду этот клятый непролазный туман. На ведущем экране вездехода границы видимости расширялись в сером цвете, но в лобовом окне плотная белизна давила непомерной массой. Хотелось выйти и расшвырять её руками, разорвать эти плотные оковы сознания. В таком тумане начинает казаться, что ничего вокруг не существует, кроме тебя самого. А картинка на экране не имеет ничего общего с действительностью. И на самом деле около тебя не туман, а само первозданное Ничто. И даже не первозданное, а Ничто, существовавшее до Создания, до всего этого Бытия, до Света, до Тьмы. А ты, непонятно как очутившийся в этом первичном бульоне творения, скоро исчезнешь, поглощённым этим Ничто, даже не исчезнешь, а просто никогда не появишься на свет. Ты один. Один. Никого и ничего нет. И тебя тоже нет. Туман. Страшный туман. Неужели всё-таки в нём скрыта угроза? Неужели эта планета оказалась, несмотря на в целом нейтральную среду, кровожадным монстром? Стависски издал короткий стон. Внутри шлема тот превратился в довольно-таки противный звук. И Стависски сосредоточился на прохождении маршрута. В объезд леса к озеру можно было подъехать почти вплотную.
Остановившись недалеко от берега, Стависски на минуту прикрыл глаза, чтобы те немного передохнули от двухчасового непрерывного бдения. Сердце Стависски бешено колотилось, разгоняя тревожную пульсацию по всему организму так, что космонавигатора потряхивало с равной периодичностью. Если он облажается - возвращаться на корабль страшно и стыдно, а если нет... Впрочем, Стависски ни малейшего представления не имел о том, что должно случиться. Но вот от этого-то и перехватывало дыхание. Мозг от панического страха пытался сжаться в маленький комочек и спрятаться где-нибудь в тёмном уголке черепной коробки. Чтобы не сходить с ума понапрасну, Стависски сделал глубокий вдох и вышел из вездехода, включив в шлеме режим ночного видения. На электронной карте, закреплённой на левом предплечье скафандра, стояла отметка, где пропал Робинсон. Прогуляться предстояло примерно метров восемьсот. Стависски был почти наверняка уверен, что идти именно на то место совсем не обязательно, но на всякий случай решил максимально исключить любую, даже малейшую, вероятность фиаско.
Добравшись до точки, Стависски осторожно осмотрелся. Как и следовало ожидать, ничего вокруг не вызывало подозрения. И, если отбросить страх перед неведомым, никакого предчувствия беды Стависски не ощущал. Как и в тот раз. Излишне медленно космонавигатор снял шлем. Без прибора ночного видения туман вновь обступил Стависски белесой непроницаемой пеленой. Голова мгновенно намокла. Не делая суетливых движений, Стависски стянул с себя лёгкий скафандр и комбинезон. Чувствуя себя немного глупо, он, секунду повременив, избавился и от плавок. "Ну, словно на нудистском пляже", - фыркнул Стависски про себя. Зато стыдливость, непонятно перед кем, вытеснила страх. Босыми ступнями Стависски по скользкой промозглой земле тихонько двинулся к воде. "Да какого чёрта!" - Махнул он на всё рукой и бросился сломя голову в мелкое озеро.
***
Стависски твёрдо знал, что не потерял сознание в привычном смысле. Скорее, он его растерял. Ни на миг не отрываясь от своего "я", Стависски растворился, распылился, разорвался, разлетелся, разнёсся, растёкся, нет, невозможно описать то состояние, в котором он очутился. Как невозможно описать ощущения, испытываемые иногда во сне, когда ты становишься одновременно крошечным, как атом, и колоссальным, как целая планета. А примерно это и случилось со Стависски, когда он с головой окунулся в воды озера. Привычные органы чувств отказали, так как у Стависски их больше не было. Он ощущал теперь окружающее как бы напрямую, как бы сразу оголёнными нервами, хотя и нервов у него также больше не было. Да и всё окружающее теперь тоже являлось Стависски. Не столько Стависски, как и не только Стависски. Но какое-то время Стависски не мог понять, почувствовать всего этого. Если бы сохранилась голова, она бы кружилась. Но и без неё всё, в том числе и Стависски, вертелось в хаотичном броуновском движении. Его как будто тошнило, но тошнить было нечем и некому. Он стал всем и одновременно никем. Его бы сейчас нещадно трясло, если бы было кому и чем трястись. Вечность или мгновение это длилось? А что мы вообще знаем о вечности или мгновении? Есть ли между ними разница? Теперь Стависски её не ощущал. А ощущал Стависски, что он - это он, но уже не один он, а он во множественном числе. И в этом "он" много кого-то ещё, таких же, как он, таких же множественных "он". И всё же он был только он. Сверх`он, супер`он, над`он, гипер`он, но он. И Стависски стал теперь чувствовать и думать как они, как множественный "он". И это были его и не его чувства. Невообразимое количество разных чувств, воспринимаемых, как свои. Невообразимое количество разных сущностей, воспринимаемых, как своя. Стависски был во всех точках планеты и одновременно нигде. Он видел всё и всех и одновременно не видел ничего и никого. Ни за что и никогда человеческий мозг не смог бы выдержать подобное в себе. Его триллионов нервных клеток не хватило бы вместить такое. И Стависски нашёл Робинсона. В себе. А Стависски нашёлся в Робинсоне. И они были одним целым. И ещё миллиарды миллиардов существ были ими. И были они одним "он". И не нужно было Стависски больше ничего понимать. Всё стало само собой разумеющимся. И не нужно было ничего объяснять. Кому? Себе? Ему? Кому ему? Кому себе? Истина. Всепоглощающая. Всеобъемлющая. Истинная.
