У последнего романа Кретьена «Персеваль, или Повесть о Граале»[6] особая судьба. Роман не был закончен, но именно он увлек Запад своими мистическими загадками и оказался у истоков мифа о Граале, столь популярного в западной цивилизации, что он проник и на территорию массовой культуры нашего времени, бесконечно расширившись в своих сюжетно-мотивных вариациях. Приходится признать, что Кретьен был творцом этого культурного мифа, и первенства у него уже никто не отнимет.
Однако в данном случае уместно уделить внимание источникам, даже если они были неизвестны Кретьену. Ведь столь универсальные по своему значению мифы никогда не возникают на почве исключительно авторского творчества.
Само слово graal этимологически неоднозначно. Оно не является неологизмом Кретьена и встречается в других текстах эпохи в значении «сосуд», «блюдо». Согласно распространенному мнению, слово graal восходит к средневековому латинскому gradalis, употребление которого отмечено с начала XI века. В провансальском языке слово получает форму grazal (grasal). В любом случае оно всегда обозначало некий предмет, используемый для сервировки стола (сосуд или большое блюдо). Такое толкование вполне соответствует контексту кретьеновского романа. Когда Персеваль впервые увидел таинственную процессию, то самым удивительным и загадочным предметом ему показался вовсе не Грааль, а кровоточащее копье. О мистическом смысле Грааля он услышит только от дядюшки-отшельника, который объяснит ему, что больной король вкушает с Грааля не аппетитные яства, а гостию, поддерживающую его дух и тело. С этого момента можно говорить о преображении вполне бытового предмета в сакральный. Существует по крайней мере три основные точки зрения на природу Грааля, которые подробно освещены в книге Ж. Фраппье (Frappier, 1972). Наиболее очевидна связь этого образа с христианской символикой (Грааль как чаша евхаристии и кровоточащее копье как копье сотника Лонгина), которая у последователей Кретьена возобладала.
Антиохийская чаша. Считалось, что внутри изящной внешней оправы находится простая серебряная внутренняя чаша. Именно она идентифицирована как святой Грааль. Оправа же была изготовлена в течение столетия после смерти Христа, чтобы почтить его и сохранить Грааль.
The Metropolitan Museum of Art
Поэтому в более поздних обработках мифа появится уже святой Грааль, а мотив его поисков, заявленный в романе Кретьена, приобретет чисто религиозный смысл. Изучались и ритуальная природа легенды о Граале, ее связь с языческими календарными культами. В связи с этим популярны и восточные параллели к сюжету о Граале (Gallais, 1972). Особенно обстоятельно исследованы связь Грааля с кельтским фольклором и процесс христианизации традиционных кельтских мотивов (магический котелок изобилия, заколдованное копье, трансформация кельтских водных божеств в образ Короля-Рыболова и проч.) (Marx, 1952; Loomis, 1963). Роман Кретьена уникален в том отношении, что в нем воссоздано становление сюжета о Граале, постепенное расширение смыслов, которое и определяет его многоуровневый характер. Поэтому ни один из источников не может стать довлеющим, и в этом сложность и кажущаяся противоречивость творения Кретьена.
Эта противоречивость интригует исследователей. Конечно, ее можно было объяснить уже тем, что Кретьен свой роман не закончил. Произведение распадается на две почти равные части: первая (до стиха 4747) повествует о Персевале, вторая – о приключениях Гавэйна. Во второй части автор прерывается только один раз, строк на триста, чтобы вновь упомянуть о Персевале (и это важнейший эпизод – встреча с отшельником, во время которой разъясняются многие тайны), а затем вновь прощается с героем – уже навсегда.
На этот счет высказывались разные предположения, которые могут быть сведены к двум основным: или после смерти Кретьена переписчик свел воедино две незаконченные рукописи, или речь идет о произведениях, написанных разными авторами, но, по неизвестным причинам, механически соединенных. Но Ж. Фраппье был уверен, что этот роман Кретьена является лучшим и достойным наибольшего признания, потому что автор «Персеваля» демонстрирует в нем тончайшее искусство контрапункта, поддерживая атмосферу тайны и недосказанности (Frappier, 1957).
О продуманном плане романов Кретьена де Труа можно говорить, имея в виду понятия, которыми пользовался сам автор в предисловиях к романам «Клижес» и «Ланселот, Рыцарь телеги»: matiére (материал; может быть, фабула), sens (смысл), сonjointure (соединение, или в переводе на язык современных понятий – композиция) (Kelly, 1966). В совокупности эти три элемента составляют, по Кретьену, авторское искусство.
Мемориальная доска со святым Павлом и его учениками. Ок. 1160–1680.
The Metropolitan Museum of Art
Апелляция ко всякого рода источникам – характерная черта средневековой учености, по природе своей «цитатной». В последнем романе связь материала с универсумом рыцарской жизни, уже созданным Кретьеном, совершенно очевидна, а ссылка на конкретный предшествующий источник явно имеет технический характер. Персеваль, как рыцарь Круглого стола, упомянут уже в «Эреке и Эниде», первом романе автора, причем, как говорится, в хорошей компании: в замке Кардиган Эрека с Энидой встречает король Артур, а за ним появляются в обозначенном порядке Кей, Персеваль Валлиец и блистательный Гавэйн (ст. 1513–1515).
Значит, персонаж уже был известен Кретьену, хотя обрел свой сюжет только в последнем романе. Так что материалом Кретьен вполне мог располагать и до полученного от Филиппа Эльзасского заказа – почерпнутым из преданий, устных рассказов, которые могли дать толчок его творческой фантазии.
Но в предисловии четко обозначен смысл, и он принципиально нов для романов Кретьена, что само по себе говорит об особой роли «Персеваля» в творчестве писателя. До этого Кретьен никогда не начинал романный текст с цитаты (в вольном переложении) из Священного Писания: «Кто мало сеет – мало жнет. / Кто добрых урожаев ждет, / Тот должен бросить в землю зерна, / Чтоб те взошли в ней благотворно».
Это вполне узнаваемый фрагмент из Второго послания к коринфянам апостола Павла. Затем возникает значимое противопоставление Филиппа Эльзасского и Александра Македонского, причем в пользу первого. Это не только выражение традиционной придворной лести с расчетом на вознаграждение – скорее демонстрация новой концепции героизма. Для европейского Средневековья Александр Македонский был героем абсолютным. Свидетельство тому – романы античного цикла, в частности анонимный «Роман об Александре» (плод творчества многих авторов), который создавался с середины XII века. В этот период определяются два соперничающих персонажа – король Артур и Александр Македонский, которые предстают не только как романные персонажи, но и как воплощение определенных качеств, близких рыцарскому миру. История Александра вошла в соответствующий историко-культурный контекст. Во всяком случае, для Кретьена и его современников этот абсолютный герой должен был быть не просто знаком, а традиционно безупречен. Поэтому заявленное в предисловии противопоставление, несомненно, призвано пояснить смысл романа.
Вполне вероятно, что Кретьену известны были и многочисленные недостатки/пороки Александра Македонского, касающиеся и его натуры, и его деяний. Соответствующие сведения могли быть почерпнуты автором из античных источников.
Если перевести проблему в план важных для эпохи понятий, то вполне естественно, что язычник Александр противопоставлен христианину Филиппу. Поэтому представление добродетелей патрона обрамлено цитатами из Священного Писания, а сам автор уподобляет себя сеятелю из знаменитой евангельской притчи. Собственно, не имеет особого значения, соответствовал ли реальный Филипп Эльзасский очерченному Кретьеном образу. Впрочем, у графа была репутация вполне достойного человека, образованного и покровительствовавшего искусствам. К тому же он погиб в крестовом походе, то есть, по понятиям эпохи, за веру. Кретьен, сочиняя предисловие, еще не мог об этом знать, но он жил в этом историческом сюжете, и, вероятно, намерения Филиппа отправиться в Святую землю ему могли быть известны. Указанное противопоставление призвано прояснить смысл романа, так как заявлено абсолютное значение нового критерия рыцарского (и человеческого) достоинства – христианского милосердия. Ради уточнения стоит сказать, что в рыцарский кодекс неизменно включалась щедрость, подразумевавшая богатые дары по определенным случаям: как акт гостеприимства, как награда в турнире, как королевское пожалование за особые заслуги. Но в христианском толковании милосердие не равно публичной щедрости: это некое сокровенное и тайное пожертвование. Во всяком случае, так трактует эту добродетель Кретьен со ссылками на Писание: милосердие, в отличие от щедрости, творится тайно.
