Как далекий Иран и Китай, —

Мы бы радостно приняли их…

Не было б тут непонятных слов.

Именно по причине радиофонной основы советского звукового пространства эти строчки имеют важное значение, так как в них отражается эффект непосредственной коммуникации, распространяющейся на далекие геополитические пространства. Если судить по другим примерам, то эта тенденция распространяется и на вполне интимную сферу частного пространства казахского аула или юрты — как метафоры для обозначения соотношения с географическими просторами Советского Союза:

Какая страна! Сколько светлых чудес

Под юртой высоких советских небес!

Маршалл Маклюэн называл эффекты современной электрифицированной коммуникации общим термином «глобальная деревня» (global village). Под этим термином в данном случае нужно понимать и эффект, формирующий в значительной мере мотивы и нарративы социалистического реализма и устойчиво связываемый в текстах Джамбула с фигурой Сталина, играющего роль настоящего автора этой интимно-советской коммуникации.

— Ь) Дематериализованная, свободная от всех мешающих означающих интимная коммуникация накапливается в текстах Джамбула в форме органически-телесной метафорики, характерной для советской культуры конца 1930-х годов. Так, например, Бугославский в радиостатье предлагает свое видение советской империи и метафорически представляет коллективное тело, в котором течет живительная кровь советской идеи:

Там, где звезды как заря,

Вождь народов Сталин живет.

Силы вливая в жилы страны,

Ясной свечой за нее горя,

Он Москву и казахский аул

Крепко-накрепко соединил.

Схожим образом описывается органическая сила советской идеи в стихотворении «Столица родины»:

Во все концы, во все края

По жилам Родины моей

Все мысли, чувства и мечты

Расходятся от стен Кремля.

Органические образы формулируют смысл и понимание как психофизиологические акты. Не существует больше никакой двусмысленности или оттенков смысла. Для успешной коммуникации нет необходимости в культурно-технических средствах. Смысл и понимание становятся физиологическими, аффективными, эмоциональными явлениями. Тексты Джамбула свидетельствуют именно о такой характерной для советского идеологического пространства коммуникации, только такую коммуникацию они предлагают принять слушателям.

Успешность этой коммуникации одновременно объявляется исключительной особенностью внутренней, эмоциональной языковой функции. Таким образом, можно говорить о так называемых «слепых» текстах^[269]. На мотивном уровне «слепые» тексты убеждают слушателя или читателя в естественной, органической компактности и единстве уровней языкового выражения и содержания. Поэтому дискурсивный и герменевтический анализ этих текстов приравнивается к «святотатству» и означает исключение из советского коммуникативного пространства. На поэтическом уровне «слепые» тексты рассказывают о табу их собственной интерпретации и анализа.

— c) В наполненном песнями и звучанием советском коммуникативном пространстве существует также особая форма видения — видения, зависящего от слова. Слово управляет взглядом, и именно от слов исходит неестественное сияние, придающее всему мирскому форму и смысл. Решающим при этом является то, что это метафизическое свечение слов не заслуга самого Джамбула. Как и в остальных коммуникативных актах, о которых рассказывается в этих текстах, источником и целью этого сверхъестественного движения выступает фигура политического вождя:

Песня о выполненной клятве

Светлому Ленину песню свою,

Самую звучную песню я лью.

Солнечный облик его вспоминаю,

Слово лучистое я подбираю,

Слово, рожденное вместе с вождем

И сбереженное в сердце моем.

Песня жемчужине яркой равна,

Поднятой в море с глубокого дна.

Вождь мой, тебе запевает струна,

Облик твой — зарево, взор твой — луна;

Ты пред глазами моими стоишь,

Ты, как гора золотая, горишь,

Тьму и туманы с земли разгоняя,

Светом немеркнущим мир озаряя.

— d) Многочисленные прямые или метафорические указания на язык и коммуникацию, которые мы находим в текстах Джамбула, создают искусственную коммуникацию, не имеющую индивидуальной поэтологической речевой или голосовой инстанции. Джамбул всегда фигурирует как медиальное средство, сравнимое по функции с громкоговорителем. Он лишь усиливает звучание, распространяет песни, голоса и слова, уже завладевшие пространством:

Сегодня — праздник, с самого рассвета

Поет, звенит нарядная страна.

Священен труд Верховного Совета,

Ему судьба народов вручена.

И я, Джамбул, весельем окрыленный,

Не отнимаю пальцев от струны.

Желаю всем посланцам миллионов —

С народом быть всегда и неуклонно

И оправдать доверие страны.

Благодаря медиальным способностям Джамбула можно услышать голос самого Ленина:

Джамбул слушает Ленина

Твой голос я слышу всегда,

Как будто во мне он возник…

Течет, как живая вода,

Как быстрый и чистый родник…

Выполняя «песенный заказ» народа, певец также выступает как медиальное средство:

Народ призывает, как друг, меня,

Народ уселся вокруг меня.

Чтоб голос мой, как сарыч, парил.

Дети настраивают домбру.

И я раздуваю перо моих крыл

Кто же противиться станет добру?

Народ мой! Исполню просьбу твою!

«Пой», — сказал. И вот я пою.

В приведенном стихотворении примечательна деперсонификация голоса певца, обыгранная орнитологическим стереотипным образом. В той мере, в какой певец воспринимает звуки, заполняющие пространство, резонирует и усиливает их, голос певца отделяется от его тела и царит в пространстве как метафизическая сущность. Деперсонификация голоса повторно подкрепляется нарративом двойственного происхождения певческого искусства Джамбула. С одной стороны, Джамбул является казахским народным певцом, ставшим профессионалом в условиях своей культуры, но потерявшим в уже преклонном возрасте силу голоса и вдохновение под феодально-капиталистическим царским гнетом. Истории его жизни противопоставляется другая, в которой происходит второе рождение певца и то, как он снова обрел свой голос. Сталин-отец, воплощающий в себе высшую культурную инстанцию, вдохновил Джамбула к новому творчеству. Мистическое советское возрождение певца выражается также в традиционном образе омоложения. Примером может служить «Песня о жизни», соединяющая два жизненных этапа певца — время молчания и пробуждение новой поэтической силы голоса: