В 11 часов дан был сигнал: "спуститься на неприятеля". Адмирал Спиридов с авангардом тотчас начал спускаться; а за ним в кильватере прочие. В исходе 12-го передовой корабль, "Европа", подошел на выстрел, и неприятель открыл сильный огонь со всех кораблей: но наши молчали и, подошедши на пистолетный выстрел, вдруг стали приводить вдоль неприятельской линии, осыпая ее ядрами. Так делали и все прочие корабли наши, оборачиваясь лагом против турок. В половине первого все корабли уже вступили в жаркое дело.
Скажем теперь слово о некоторых кораблях наших порознь.
Авангард и кордебаталия в особенности смело напирали. Корабль "Европа", подойдя вплоть, привел и положил марсель на стеньгу; но когда следовавший за ним "Евстафий" стал напирать, то "Европа" должен был уступить ему место, наполнил марсель и вышел вперед крайнего, наветренного неприятельского корабля; затем он поворотил на другой галс, спустился и, заняв место позади "Ростислава", вступил опять в самый жаркий бой.
"Евстафий", при быстрой и меткой пальбе, в свою очередь также вышел вперед тем же путем, также хотел поворотить, но из-за сильных повреждений в рангоуте не успел в этом, увалился под ветер и навалил на передовой турецкий корабль ("Реал-Мустафа"). При самой свалке пушечный и ружейный огонь не умолкал: турки стали бросаться за борт и достигать вплавь берега; но "Мустафа" загорелся, пламя пошло по снастям и парусам и перешло на "Евстафий". На нем был адмирал Спиридов и граф Федор Григорьевич, родной брат главнокомандующего; они едва успели спастись на шлюпке, как горящая грот-мачта упала на "Евстафий", и этот взлетел на воздух. Это сделалось так скоро, что шлюпки со всего флота, посланные тотчас на помощь "Евстафию", опоздали и успели только снять капитана Крюйса и двух человек с остова взорванного корабля.
Граф Алексей Григорьевич не знал о спасении брата своего до конца сражения: он считал его погибшим.
"Три-Святителя" за "Евстафием" лег борт о борт с неприятелем и громил его ядрами. Увидев участь "Евстафия" и рассудив, что, держа марсель на стеньге и потеряв ход, также поворотить против ветра не сможет, решился поворотить через фордевинд, для чего и должен был прорезать неприятельскую линию: при этом он утлегерем своим снял флагшток у одного из турецких кораблей, прошел между обеих линий неприятельских и, осыпая их ядрами, вправо и влево, благополучно поворотил и вышел на простор.
За ним шел "Св. Януарий": он стрелял залпами, проходя мимо, по каждому кораблю и не потеряв ходу, когда, шедший перед ним "Три-Святителя" должен был спуститься, поворотил против ветра на другой галс.
За "Януарием" шел "Три-Иерарха": чтобы не упасть на неприятеля, он бросил якорь против турецкого флагмана и отнес корму на шпринге. Он до того одолел капитана-пашу страшным пушечным и ружейным огнем, что тот, обрубив канат, бросился на берег: но второпях и в страхе он позабыл обрубить кормовой шпринг свой; поэтому корабль уклонился носом к берегу, а кормой стал против борта "Трех-Иерархов"; с четверть часа этот громил его продольными выстрелами и разбил в пух.
За флагманом следовал "Ростислав": он также положил марсель на стеньгу и, оставаясь на одном месте, осыпал неприятеля ядрами. За ним следовали уже три арьергардные корабля, которые также сделали свое, но не подходили на такое близкое расстояние к неприятелю, как первые шесть кораблей, и были менее в деле.
Покуда оба флота были в этом тесном и жестоком бою, где каждое ядро пробивало оба борта навылет, а "Св. Евстафий", навалив на наветренный неприятельский флагманский корабль, взял его абордажем, причем сам адмирал турецкий, Гасан-Бей, был ранен, бросился за борт и едва был спасен турецкой шлюпкой, а вслед за тем "Евстафий" вместе с неприятелем загорелся, турецкие корабли, будучи все под ветром, стали думать только о своем спасении: все они стали рубить канаты, ставить паруса и уходить без оглядки в Чесменскую бухту. Страх обнял их, чтобы горящие корабли с наветру на них не навалили.
Как только турки пошли на побег, то главнокомандующий, обрубив и сам канат на "Трех-Иерархах", поднял сигнал: "гнаться За неприятелем" - и турецкий флот в такой тревоге и беспорядке тискался в бухту, что корабли давили и ломали друг друга.
У нас не было брандеров, которые бы легко было пустить на неприятеля, бывшего в таком расстройстве; граф Орлов велел всем кораблям бросить якоря, а сам стал у самого входа в бухту, на пушечный выстрел от неприятельского флота. Граф Алексей Григорьевич тотчас послал в самую бухту командора Грейга, на бомбардирском судне "Гром", чтобы в неурядицу эту бросать бомбы и каркасы; в то же время приказал он снарядить брандерами четыре греческие судна, бывшие при флоте. Это поручено было бригадиру Ганибалу.
Все замечательное дело это (24-го июня), за которым следовало, как мы увидим, еще славнейшее, длилось не более как полтора часа. В два часа пополудни турки уже стояли в бухте. Мы потеряли, конечно, много; на одном только погибшем "Евстафий": офицеров, морских и сухопутных 35, нижних чинов 473. На прочих кораблях: всего 13 убитых и около 25 раненых. Турки стреляли так бестолково, что все ядра шли через верх и одно только шальное ядро попадало в корпус. На флагманском корабле избиты были все три мачты, бушприт, реи; но этим турки, конечно, не могли унять пальбы нашего флота. О потере у турок ничего даже близкого к делу не знаем, но она, как видно по всему, была очень велика.
До самой ночи корабли наши чинились и снаряжали брандеры; во все время это "Гром" бросал снаряды свои на турецкий флот, беспокоил его и держал в страхе. Он уже и не смел более отстреливаться. Брандеры, под надзором бригадира Ганибала, поспели только на другой день (25-го июня) к вечеру.
Между тем турки также чинились и строили на берегу батареи; шесть больших кораблей поставили они поперек, против входа в бухту; остальные по бокам и за первыми, против промежутков. В этом положении ожидали они нашего нападения; уйти им было некуда. Ветер дул NW, нам попутный в бухту, которая была битком набита турецкими кораблями, транспортами, гребными галерами и далее купцами; при самом же входе в бухту можно было стать не более как трем кораблям в ряд.
По всему этому назначены были для приступа четыре корабля: "Ростислав" - командир Лупандин; "Европа" - командир Клокачев; "Нетронь-Меня" - командир Безенцов, "Саратов" - командир Хметевский; два фрегата: "Надежда" - командир Степанов; "Африка" - командир Клеопин; затем бамбардирное судно и четыре брандера. Начальство над отрядом поручено командору С.К.Грейгу и ему приказано: войти лунной ночью с эскадрою в Чесменскую бухту, поставить суда как можно ближе к неприятельским, разгромить их пушками и сжечь брандерами. Командирами брандеров назначены были охотники: капитан-лейт. Дугдаль, лейтенанты Мекензи и Ильин и мичман князь Гагарин.
В 11 часов ночи 25-го июня командор Грейг поднял фонарь на гафеле, чтобы не встревожить неприятеля выстрелами; это был условленный сигнал "сняться с якоря". Корабли эскадры, идущей в дело, ответили фонарем на кормовом флагштоке: "готовы". Командор поднял три фонаря: "идти на неприятеля".
"Европа" в полночь бросил якорь в самом близком расстоянии от турок, они открыли по нем с кораблей и с береговых батарей сильный огонь; он стал на шпринг и отстреливался взапуски от кораблей и от батарей. Вскоре подоспел командор и бросил якорь с "Ростислава" на самой середине бухты, в полукабельтове от "Европы", оставив его справа, "Нетронь-Меня" в то же время бросил якорь левее "Ростислава", в полукабельтове от него. Фрегаты стали еще левее, противу береговых батарей.
Час с четвертью длилась страшная пальба, от которой земля и море стонали. Тогда каркас, или зажигательное ядро, брошенное с бомбардирного судна, упал в рубашку грот-марселя турецкого корабля; парус был из бумажной парусины, сухой, как порох; пламя обняло его мигом, и перегоревшая грот-стеньга упала на палубу и обдала огнем весь корабль. Страх объял турок, и командор, не упуская времени, подал сигнал брандерам: "Спуститься на неприятеля и, сцепившись с ним, зажечь их".
