От скрипа коек проснулся Старый. То лежал, смотрел на них, но спал, а сейчас зашевелился — разбудили.

Костя протянул ему челим, Старый принял его в мозолистую корявую руку. Ни у кого в роте таких граблей не было, как у Старого. Отпустил бы его капитан Дощинин на волю, чего он к нему пристал?..

— Хочешь, я с Лысодором поговорю за тебя? — спросил Костя.

— При чем Лысодор, он без кэпа не решает, — ответил Старый и вернул Косте челим. — Не хочу. А Дощинин не отпустит.

Он достал обычную папиросу и, видимо с отчаяния, так сильно дунул в нее, что выдул весь табак на Эдика Штайца.

— Констанц, оставь мне бушлат, — попросил Старый.

— Тебе зачем?..

— О чем говорить! — кивнул Костя. — Заметано.

Костя вдруг осознал, что дембель завтра, вот он, рядом. И даже покрылся испариной. И встал.

— Чего ты? — спросил Женька.

— Пойду помогу, ребята возятся, Фишка с Нуцо…

— Сиди! — Женька за ремень потянул его вниз. — Только кайф сломаешь. Сиди.

Люсенька закемарила. Женька подсунул ей под голову свою подушку и надвинул фуражку, чтоб скачущий язычок пламени не мешал глазам.

Потом Женька встал посреди прохода и обеими руками шлепнул по двум верхним койкам. Койки заскрипели, отозвались не по-русски.

— Не надо, Жень… — вяло запротестовал Костя. Но Богдан уже сдернул с верхних коек одеяла.

— Егорка, Максимка!..

Сверху свесились ноги в подштанниках, и на пол спрыгнул сначала крепенький Егорка, а затем нескладный, многоступенчатый полугрузин Максимка. Оба чего-то бормотали, каждый по-своему.

— Подъем, подъем! — повторял Женька, похлопывая их по плечам. — Задача: одеться по-быстрому — и в сортир. Там Ицкович и Нуцо, скажут, что делать. Вопросы? Нет вопросов. Одеться — двадцать секунд.

Егорка и Максимка стали невесело одеваться.

— Не здесь, не здесь, — Женька вытолкал их на проход.

— Торчит! — Коля Белошицкий тронул Женьку, показывая на Люсеньку. — Людмила Анатольевна!

— А-а… — донеслось из Люсеньки.

— Насосалась, кеша кожаная… — проскрипел Миша Попов. — Слышь, Богдан, гадом буду, куруха под окнами шарится, ктой-то ползает.

— Ты давай, давай! — отмахнулся от Миши Женька, но на всякий случай прислушался. Было тихо.

— Же-еня-я… — прошептала Люсенька.

— Что с тобой? Плохо?

— Тошнит…

— Сукой быть, ктой-то ползает под окнами, — бухтел свое Миша Попов.

— Мам-ма… — простонала Люсенька. — Тошнит…

— Вкось пошло, — улыбнулся Эдик Штайц. — Точняк блевать будет!

— Давай ее на улицу, — предложил не заснувший еще Старый. — На свежачок…

— Не надо… — стонала Люсенька. — Ма-ма…

Костя протянул руку к окну — из щели бил холодный воздух.

— Сюда ее, к стеклу, похолодней, — сказал он. Люсеньку передвинули к окну, она уперлась лицом в холодное стекло.

— Ага-а… — простонала она. — Лучше-е…

— Блевать будет, — уверенно повторил Эдик. — Сейчас бу…

Эдик не успел договорить — Люсеньку вырвало прямо на стекло. Консервная банка упала на пол, свечка потухла. Люсенька привалилась щекой к окну, тихонько постанывая.

— Тряпку! — рявкнул Женька, оборачиваясь к проходу, где мялись уже почти одетые Егорка с Максимкой.

— Богдан! — прорычал дальнего угла разбуженный Сашка Куник, кузнец второго взвода. — Кончай базар!

— Отдыхай лежи! — заорал Женька, ощерившись.

В ответ в углу звякнули пружины — Куник встал.

— Я кому сказал: тряпку! — Женька хлопнул в ладоши.

За окном мелькнула тень, зазвенело разбитое стекло, голова Люсеньки дернулась.

— А-а! — закричала Люсенька, хватаясь за лицо руками.

— Свет! — взвыл Женька на всю роту. — Бабай! Свет!

— Рота, подъем! — спросонья заорал Бабай и врубил в казарме общий свет.

4

Разбили еще одно окно с другой стороны. Костя судорожно рванулся к выходу.

— Куда?! На место! — Куник затолкал Костю в проем между койками. — Подъе-ем! — орал он тонким голосом не соответствующим его огромному волосатому туловищу, — Подъем!..

Женька сидел на корточках возле Люсеньки, пытаясь отодрать ее руки от лица. Сквозь пальцы высачивалась кровь и текла в рукава голубой кофточки.

— Люся, Люся, — задыхаясь, бормотал Женька. — Ну, чего ты?.. Покажи, Люсенька… посмотрим…

Стекла лупили с разных сторон. Пряжки ремней, проламывая стекло, заныривали в казарму и исчезали, вытянутые наружу. Сразу стало холодно. В разбитые окна летели камни и мат.

Бабай метался по роте.

— Чего такое?! — Он подскочил к сидящему на корточках Богдану, вцепился ему в плечи. — Чего?!

— Воды! — отшвырнул его Женька. — Воды дай!

Куник вырвал у Бабая из рук графин, выскочил из казармы. И тут же ворвался назад, держась рукой за окровавленное плечо. В другой руке было зажато отбитое горлышко графина.

— Вторая рота. Блатные, падла! — рычал он.

Подъе-ем!.. Без гимнастерок!..

Холодная казарма гудела. Молодые соскакивали с верхних коек и испуганно одевались, не попадая в штанины. Двоих залежавшихся Куник сдернул сверху.

— Кому не касается?! — орал он. — Без гимнастерок! Строиться! Ремни на руку, вот так!

— Рота, отставить! — всунулся было Брестель, вспомнив, что он за начальника.

— Кыш, шушера! — Куник дал ему по башке.

— Дай ему, чтоб на гудок сел! — посоветовал прояснившийся уже Миша Попов, стаскивая узкую перешитую гимнастерку. — Раскомандовалась, сучка квелая…

— Холодно без хэбэ! — вякнул кто-то.

— Кому холодно?! — обернулся Куник. — Строиться! Рота, слушай мою команду!..

За окнами с одной стороны казармы стало светло — врубили прожектора на плацу.

— Уходят! — радостно заорал молодой у окна. Костя рыпнулся в ту сторону: действительно, солдаты бежали через плац к казарме второй роты.

— Суки! — ощерился Куник, подстегнутый неожиданным отступлением нападавших. — Четвертая рота! За мной!.. На плац!.. Без гимнастерок!..

Выход казармы был узкий, в одну половину двери, и четвертая рота вытекала наружу в холодную ночь тонким ручьем. Оба пожарных щита у выхода уже разобрали и сейчас со щитов срывали красные конусные ведра.

Раздетая, в белых нижних рубахах, четвертая рота скучилась у торца казармы. Впереди был пустой, ярко освещенный бетонный плац, подернутый ночным ледком.

— Одесса! — заорал Куник. — Музыку вруби!

Коля Белошицкий вылущился из гудящей толпы и послушно полез по железной лестнице в кинорубку.

Над плацем женскими голосами громко заныли битлы.

Белошицкий вниз не спустился.

Костя лихорадочно перебирал глазами роту: «Фиши нет, Нуцо нет, а я, я-то почему здесь? Зачем я-то? Мне ж домой!..» От зависти к отсутствующим Фишелю и Нуцо у Кости схватило живот. Он чувствовал: будет что-то страшное, о чем пока не знает этот волосатый идиот Куник, и Богдан не знает, и Миша Попов. Только он, Костя, знает…

«Господи, — стонал про себя Костя, — ведь убьют!..» Анашовый кайф вылетел из его головы, как и не было. Просто так убьют, ни за что! Пусть они все передохнут: Куник, Богдан, Миша… Он же к ним не относится. Он же не с ними. Он другой! Другой!

А Нуцо был здесь. Выпорхнул из-под руки Куника и стал с ним рядом. С лопатой, к которой прилипла уже знакомая вонь. Он преданно смотрел на Куника, ожидая команды, и улыбался.

— Фиша где?! — крикнул ему Костя. — Где Фишка?

— За губарями побег! Валерка велел! — блеснул зубами цыган.

Поджарый Нуцо нетерпеливо прыгал вокруг огромного Куника.

— Пошли! Чего стоим? Холодно!

«Тебя кто звал?! — стонал про себя Костя. — У тебя ж отмазка!..»

Темная казарма второй роты молчала вдалеке, казалась спящей.

Над трибуной полоскался распяленный кумачовый транспарант: «Военный строитель! В совершенстве овладей своей специальностью!»

— За мно-ой! — Куник крутанул в воздухе ремнем, как шашкой, и двинул по диагонали плаца ко второй роте.

Четвертая с лопатами, ломами наперевес, галдя, повалила за ним, пряжки мотались у колен.