"Дорогая Маремьяна Романовна!

Прочитали мы с товарищами в газете "Красная звезда" ваш сказ, посвященный Красной Армии. И вот решил я написать вам это письмо.

Сила нашей армии не только в том, что мы имеем прекрасную боевую технику, но еще и в том, что мы крепко связаны со всем советским народом. Ваш сказ о силе храброй красноармейской подтверждает это еще раз. Мы знаем, что за нами стоит весь огромный советский народ. И если вороны-стервятники попытаются напасть на цветущую нашу страну, мы их сметем и сокрушим, как сокрушает былинку буря-падера. Это доказала наша Первая Отдельная Краснознаменная армия в боях у озера Хасан.

И правильны ваши слова о том, что нет на всей земле такой силы, чтобы выстояла против Красной Армии. Такой силы нет и никогда не будет! Мощь Красной Армии - это мощь всего советского народа, а советский народ непобедим.

Советский народ доверил нам самый ответственный участок дальневосточную границу, и мы оправдаем его доверие...

Передайте, уважаемая Маремьяна Романовна, наш красноармейский привет колхозникам вашего колхоза.

Н и к о л а й К р а с и л ь н и к о в".

Читаю я письмо, удивляюсь и радуюсь: будто у меня еще дети выискиваются, сыновья новые.

И думаю я: "Мало ли ребят в Красной Армии, а небось каждый мои слова тоже прочитал и каждый, как Красильников, мой сказ оценил. И любой красноармеец мне теперь вроде сына стал. Кто еще столько сыновей имеет? У какой матери теперь радости больше моей?"

Прежде многодетную семью горем считали, а у меня радость вместе с семьей прибывает.

Несколько раз письмо перечитала. К Валентине Анисимовне сходила, и она прочитала. Радуется она не меньше меня. Брат Константин приехал по делу в Нарьян-Мар, зашел ко мне в гости - и того прочитать заставила. Константин у нас немногословесный. А и он сказал:

- Хорошо, что люди твое дело признали. У тебя теперь и дальние друзья завелись.

Отписала я Красильникову, что в нем я сына нового нашла. Послала я ему приветы, пожелала добра да здоровья, велела честно служить народу, границы крепить да хранить, ворога следить. Вскоре от него снова ответ пришел.

И думаю я: "Прежде так было: говори с подушкой, а не с подружкой. А теперь я с ближними и дальними друзьями да подругами говорю..."

Поправилась я и снова пошла на работу в библиотеку. Кроме того, занималась я в неполной средней школе взрослых, а к весне, после испытаний, получила на руки свидетельство об окончании трех классов.

Весной пришла мне телеграмма. Всесоюзный дом народного творчества устраивал в Москве первый слет сказителей и приглашал меня к 20 июня. Окрисполком помог мне достать билет на морской пароход, который уходил 21 июня.

Хоть и опаздывала я в Москву, а все-таки поехала. Думаю, что хоть до Архангельска доеду.

В день отъезда, 21 июня, дул ветер-север, с ног сшибал. Ребята из-за этого и провожать не пошли. Первый раз они расставались с матерью и ревмя-ревели.

16

Два моря проехали - Баренцево и Белое. В Архангельск пароход "Вятка" пришел в четыре часа утра 25 июня.

"Куда я, - думаю, - ночью денусь? Не бывала да не видала, в город, как в темный лес, зайду".

А не успела на берег выйти, знакомых как ветром нанесло. Иду я с чемоданишком по пристани, а родня и выискалась: стоят два незнакомых человека и руку подают, именем-отчеством меня называют. Один из них директор Дома народного творчества в Архангельске Георгий Иванович Смельницкий, а другой - работник по народному творчеству Сергей Кузьмич Баренц. Повезли они меня на трамвае, отвели мне комнату и говорят:

- Маремьяна Романовна, отдыхай пока.

А мне уж не особенно спалось: в большой город попала, на трамвае в первый раз проехала, люди меня поздней ночью встретили, позаботились обо мне. Есть тут о чем подумать.

Окна в комнате большие, светлые, постель мягкая, удобная.

На второй кровати спала женщина. Утром она проснулась, узнала, что я Голубкова, очень довольна.

- Я, - говорит, - вас, Маремьяна Романовна, знаю: читала ваши сказы. Моя фамилия - Рождественская. Я из Москвы на реку Пинегу еду, сказки да песни собирать.

Расспросила она меня про печорские песни да плачи, сказы я ей свои рассказала.

На прощанье Рождественская дала мне свой адрес.

- Будешь в Москве, - говорит, - ищи меня, в гости заходи...

Утром пришел Смельницкий.

- Ты, Маремьяна Романовна, в Москву уже опоздала, к шапочному разбору туда приедешь. Пока лучше погости у нас, а мы хотим устроить тебе путевку на курорт.

На комиссии признали у меня и ревматизм и болезнь нервной системы, дали путевку на курорт в Сольвычегодск.

Тем временем вернулись из Москвы со слета северные сказительницы Крюкова и Суховерхова**.

Крюкова остановилась в одной комнате со мной. Смотрю я на нее - такая же она, как и все мы, только орден от других отличает. Встретила я ее, как знакомую, обняла, поцеловала, а она удивилась: какой, думает, человек ее так почетно встречает?

Сели мы чай пить. Тут же и Суховерхова сидит. Стала я у них про Москву расспрашивать. Слушаю, как они на слете выступали, какие там сказители были: Барышникова**, Морозова**, Конашков**, Ковалев**.

А потом стали про свои родные места рассказывать. И я свое место помянула. Марфа Семеновна прислушалась и переспросила:

- Откуда ты?

- С Печоры, - говорю.

- А как твоя фамилия-то?

- Голубкова, - говорю.

- Да что ж ты не сказывала нам? Я не думала, что это Голубкова так меня встречает.

Обняла меня в охапку и поцеловала. Суховерхова тоже удивилась:

- Да как же ты молчала? Ведь мы тебя хоть и не видали, а много слышали да поминали.

Прожили мы вместе больше недели. Познакомились да породнились с Марфой Семеновной. Говорила я ей свои сказы, похвалила она:

- Хорошо, - говорит, - сказано. Слушаешь - и пуще слушать хочется.

Хоть и одобряет она мою работу, а я знаю, что еще много надо мне поработать, чтобы люди оценили.

Пришло время отправляться на курорт. С Марфой Семеновной как хорошо мы встретились, так и распростились. Поехал со мной Сергей Кузьмич Баренц: все он мне показывал да рассказывал.

Дорога на пароходе - сначала по Двине, а потом от Котласа по Вычегде - хороша. Погода тихая, ехать спокойно, Двина-красавица местами на нашу Печору похожа - и берегами, и песками, и разливами, и наволоками.

По воде лес плывет, пароходы идут. На песках чайки греются. Из-за мысков развернется Двина, в ширину разольется, как доброе море.

На иной пристани выйдем в луга, пройдем по густым травам, цветы рвем. Кругом все солнцем облито, воздух вкусный, как масленый, пахнет молоком, анисом, черемухой.

Ехали мы около трех суток.

Приехала я в Сольвычегодск и начала лечиться.

Ходила я иногда прогуливаться за город. Там первый раз увидела я большие поля с высоким хлебным колосом. Места за Сольвычегодском красивые, леса дремучие, высокие, берега на Вычегде песчаные, ровные да гладкие.

Пробыла я в Сольвычегодске месяц, поправилась. Перед отъездом выступала я на вечере самодеятельности со своими сказами.

В Архангельске меня ждала телеграмма: зовут в Москву на двадцать дней. Достали мне билет, посадили на поезд и отправили в Москву.

17

В Москве на вокзале встретил меня Леонтьев. Не подумала я, что и в Москве вышла, все равно как в Нарьян-Маре. В Архангельск ехала - напрасно страшилась, а и тут никакой заботы, как домой приехала. Увез меня Леонтьев на дачу в Раменское. Там для меня уже была снята комната, и зажила я по-домашнему.

Пошли мы с Леонтьевым Москву смотреть. Я говорю:

- Веди меня на сельскохозяйственную выставку: больно много про нее сказывают.

Билет на выставку мы не сразу достали: народу съехалось многое множество, со всех концов да со всех краев. Поехали мы тогда в редакцию выставочной газеты. Получили там пропуск на выставку и весь день ходили да смотрели.