Он шел мимо того места, где паслась лошадь, и снова услышал ее: храп, мягкие удары копытами, хруст пережевываемой травы -- казалось, это человек с хрустом жует сельдерей.

-- Привет, лошадка!-- крикнул он в темноту.-- Лошадка, привет!

Неожиданно он почуял, как за спиной у него раздались шаги -- кто-то настигал его медленными большими шагами,-- и он остановился. Остановился и тот, другой. Он обернулся, вглядываясь в тьму.

-- Добрый вечер,-- сказал он.-- Это опять ты? Он услышал, как в наступившей тишине ветер шевелит листья в изгороди.

---- Ты опять за мной идешь?-- спросил он. Затем он повернулся и продолжил путь вслед за собакой, а человек пошел за ним, ступая теперь совсем неслышно, будто передвигался на носках. Он остановился и еще раз обернулся.

-- Я не вижу тебя,-- сказал он,-- сейчас так темно, Я тебя знаю?

Снова тишина, и прохладный летний ветерок дует ему в лицо, и собака тянет за поводок, торопясь домой.

-- Ладно,-- громко сказал он.-- Не хочешь -- не отвечай. Но помни -- я знаю" что ты идешь за мной.

Кто-то решил разыграть его.

Где-то далеко в ночи, на западе, очень высоко в небе, он услышал слабый гул летящего самолета. Он снова остановился, прислушиваясь.

-- Далеко,-- сказал он.-- Сюда не долетит. Но почему, когда самолет пролетает над его домом, все у него внутри обрывается, и он умолкает и замирает на 'месте, и, будто парализованный, ждет, когда засвистит-закричит бомба. Да вот хотя бы сегодня вечером.

-- Почему это ты вдруг пригнулся?-- спросила она тогда.

-- Пригнулся?

-- Да. Чего ты испугался?

-- Пригнулся?-- повторил он.-- Не знаю, с чего это ты взяла.

-- Ладно уж, не прикидывайся,-- сказала она, сурово глядя па него своими голубовато-белыми глазами, слегка прищурившись, как это бывало всегда, когда выказывала ему презрение. Ему нравилось, как она прищуравается -- веки опускаются, и глаза будто прячутся, когда презрение переполняет ее.

Вчера, лежа рано утром в кровати,-- далеко в поле как раз только начался артиллерийский обстрел -- он вытянул левую руку и коснулся ее тела, ища утешения.

-- Что это ты делаешь?

-- Ничего, дорогая.

-- Ты меня разбудил.

-- Извини.

Ему было бы легче, если бы только она позволила ему по утрам, когда он слышит, как грохочут пушки, придвигаться к ней поближе.

Скоро он будет дома. За последним изгибом дорожки он увидел розовый свет, пробивающийся сквозь занавески окна гостиной, он поспешил к воротам, вошел в них и поднялся по тропинке к двери. Собака все тянула его за собой.

Он стоял на крыльце, нащупывая в темноте дверную ручку.

Когда он выходил, она была справа. Он отчетливо помнил, что она была с правой стороны, когда он полчаса назад закрывал дверь и выходил из дома.

Не может же быть, чтобы она и ее переставила? Вздумала разыграть его? Взяла ящик с инструментами и быстро переставила ее на внутреннюю сторону, пока он гулял с собакой, так, что ли?

Он провел рукой по левой стороне двери, и в ту самую минуту, когда его пальцы коснулись ручки, что-то в нем разорвалось и с волной ярости и страха вырвалось наружу. Он открыл дверь, быстро закрыл ее за собой и крикнул: "Эдна, ты здесь?"

Так как ответа не последовало, то он снова крикнул, и на этот раз она его услышала.

-- Что тебе опять нужно? Ты меня разбудил.

-- Спустись-ка на минутку. Я хочу поговорить с тобой.

-- Умоляю тебя,-- ответила она,-- успокойся и поднимайся наверх.

-- Иди сюда!-- закричал он.-- Сейчас же иди сюда!

-- Черта с два. Сам иди сюда.

Он помедлил, откинул голову, всматриваясь в темноту второго этажа, куда вела лестница. Он видел, как перила поворачивали налево и там, где была площадка, скрывались во мраке. И если пройти по площадке, то попадешь прямо в спальню, а там тоже царит мрак.

-- Эдна!--кричал он.--Эдна!

-- А, иди к,черту!

Он начал медленно подниматься по ступеням, ступая неслышно и касаясь перил,-- вверх и налево, куда поворачивали перила, во мрак. На самом верху он хотел переступить еще через одну ступеньку, которой не было, однако он был готов к этому и шума не произвел. Он опять помедлил, прислушиваясь, и хотя и не был уверен в этом, по ему показалось, что далеко в поле опять начали стрелять из пушек, в основном из тяжелых орудий, семидесятцпятимиллиметровых, при поддержке, наверно, пары минометов.

Теперь -- через площадку и в открытую дверь, которую легко найти в темноте, потому что он отлично знал, где она, а дальше -- по ковру, толстому, мягкому, бледно-серому, хотя он и не чувствовал, и не видел его.

Дойдя до середины комнаты, он подождал, прислушиваясь к звукам. Она снова погрузилась в сон и дышала довольно громко, со свистом выдыхая воздух между зубами. Окно было открыто, и занавеска слегка колыхалась, возле кровати тикал будильник.

Теперь, когда его глаза привыкали к темноте, он уже мое различить край кровати, белое одеяло, подоткнутое под матрас, очертания ног под одеялом; и тут, будто почувствовав его присутствие в комнате, женщина пошевелилась. Он услышал, как она повернулась, потом повернулась еще раз. Дыхания больше не было слышно. Лишь слышно было, что она делает какие-то движения и один раз скрипнули пружины, точно кто-то прокричал в темноте.

-- Это ты, Роберт?

Он не сделал ни одного движения, не издал ни единого звука.

-- Роберт, это ты здесь?

Голос был странный и весьма ему не нравился.

-- Роберт!-- Теперь она совсем проснулась.-- Где ты? Где он раньше слышал этот голос? Он звучал как-то резко, неприятно, точно две высокие ноты столкнулись в диссонансе. И потом -- она не выговаривала "р", называя его имя. Кто же это был, кто когда-то называл его Обетом?

-- Обет,-- снова сказала она.-- Что ты здесь делаешь?

Может, то была санитарка из госпиталя, высокая такая, белокурая? Нет, это было еще раньше. Такой ужасный голос он должен был помнить. Дайте-ка немногкко подумать, и он вспомнит, как ее зовут.

В эту минуту он услышал, как щелкнул выключатель лампы, стоявшей возле кровати, и свет залил сидевшую в постели женщину в розовом пеньюаре. На лице ее было выражение удивления, глаза широко раскрыты. Щеки и подбородок, намазанные кремом, блестели.

-- Убери-ка эту штуку,-- говорила она,-- пока не порезался.