Н и н а. Поверьте мне, это - дурак и болтун.
В е р о ч к а (возмущённо). Это прекр[асный] человек.
Н и н а. Вы увлекаетесь им, - да?
В е р о ч к а. Да!
Н и н а. О, боже мой! Но, милая моя, это смешно!
В е р о ч к а. Пусть будет смешно...
Б у к е е в (входит). Что - смешно?
(Верочка поспешно уходит.)
Б у к е е в. Что такое? Чего она убежала?
(Жан на террасе прячется за дверь.)
Н и н а. Я с ней беседовала о Якове Сергеиче.
Б у к е е в. Да. Ну, так что же?
Н и н а. Мне кажется, она увлекается немножко...
Б у к е е в (кивая на дверь Богомолова). Им?
Н и н а. Да.
Б у к е е в. Гм... (Задумался.) А - он?
Н и н а. Что?
Б у к е е в. Он тоже увлекается Верой?
Н и н а. Вам это интересно?
Б у к е е в. Нет... но...
Н и н а. Но?
Б у к е е в. Всё-таки - племянница, родственница...
Н и н а. Это ли интересует вас?
Б у к е е в. А что ж ещё?
Н и н а. Может быть, нечто другое? Или - некто другой?
Б у к е е в. Ну... кто - другой?
Ж а н (с террасы, озабоченно). Вы не видели учёного, а?
Б у к е е в. Нет.
Ж а н. В какую щель земли провалился он?
Н и н а (подозр[ительно]). Зачем вам его?
Ж а н. Там пришли с работ.
Н и н а. Вы где были сейчас?
Ж а н. Я? Везде! Ника, надо бы, дорогой мой, решить вопрос о плотине для пруда и о барражах в овраг, а? Наш водопроводчик очень беспокоится...
Н и н а. Вы будете говорить о делах?
Ж а н. Немножко.
Н и н а. Тогда я уйду...
Б у к е е в. Чего же тут решать? Пусть строит.
Ж а н (дождавшись ухода Нины). Вовремя я пришёл?
Б у к е е в. Что?
Ж а н. Она, кажется, начинала кислый разговор?
Б у к е е в. Похоже. Скучная женщина. Да, так пускай строит... что ж...
Ж а н. Ничего не нужно строить, - к чему тебе вся эта канитель с водой, если ты решил продать имение? Ведь у тебя цель - удержать здесь его жену, и только для этого затеял ты орошение и всю чепуху?
Б у к е е в. Ну, не совсем для этого. С водой за имение дороже дадут.
Ж а н. На кой тебе чёрт - деньги!
Б у к е е в. Денег мне не нужно, это верно.
Ж а н. Вот видишь! Уговаривайся с нею и махай за границу...
Б у к е е в (расхаживая). С ней так нельзя... нельзя, брат!
Ж а н. Отчего? Почему?
Б у к е е в. Ты не понимаешь. Я, брат, серьёзно влюбился... кажется...
Ж а н. Когда ж ты влюблялся несерьёзно?
Б у к е е в. Ты сам говорил, что последняя женщина - как сороковой медведь...
Ж а н. Мало ли что я говорю! А ты - не верь. Я, брат, не хуже водопроводчика могу говорить на все темы, потому что я человек вдохновенный и фантастический. Водопроводчик говорит, что жизнь есть непрерывное движение и все мы несчастны, потому что не чувствуем этого, а всё стараемся остановить движение, уцепившись за что-нибудь, укрепив себя...
Б у к е е в (задумчиво). Опоздал я укрепиться.
Ж а н (не слушая его). Это он верно говорит. Пускай всё движется, дело и мысли. Я не знаю, что сделаю завтра, но сегодня я хочу хорошо пожить...
(Ладыгин и Богомолов с террасы.)
Л а д ы г и н. Ну и ветер!
Ж а н. Стремление, движение...
Б о г о м о л о в (с досадой). Дядя Жан, когда же привезут бетонные трубы?
Ж а н. Едут трубы!
Б о г о м о л о в. Послушайте, - это не годится! Мы тратим бесполезно такую массу времени и денег... Никон Васильевич, - вы бы распорядились построже.
Б у к е е в (кивая на Жана). Это вот всё он...
Б о г о м о л о в. За два месяца с лишком мы ничего не сделали... Если на днях не будет труб, я должен буду прекр[атить] бурение...
Ж а н. Беспок[ойный] вы человек, Яков Сергеич!
Б о г о м о л о в. Да вы поймите - скоро пойдёт вода.
Ж а н. И прекрасно.
Б о г о м о л о в. Вы шутите?
Б у к е е в. Ты бы, Жан, того... в самом деле...
Л а д ы г и н. Хорошо бы чаю выпить!
Ж а н. Сейчас распоряжусь...
Б о г о м о л о в (смеясь - Букееву). Если смотреть со стороны, так вся эта затея - чужое дело для вас...
Б у к е е в. Н-да... Чужое дело? Вот вы, батенька, обо всём думаете... и говорите... А вот - скажите мне: что значит - моя жизнь? То есть не моя, Букеева, жизнь, а вообще когда человек, - вы, например, - говорите: моя жизнь!
Б о г о м о л о в. Позвольте - не понимаю.
Б у к е е в (слегка раздражаясь). Ну - как не понять? Я говорю: моя жизнь, а - что в ней моё? Вот у меня имущество, о нём заботиться надо, а мне - лень. Или - племянница - о ней тоже надо заботиться, а я не умею... (Раздр[ажённо].) Вообще - что в моей жизни - моё? Ничего нет, кроме забот!
Л а д ы г и н (смеётся). Курьёз! Да вы раздайте имение нищим...
Б у к е е в. Я говорю серьёзно!
Л а д ы г и н. И я тоже.
Б у к е е в (Богомолову). Ну-с? Как же?
Б о г о м о л о в. Вы сегодня дурно настроены. А вот когда эта огромная ваша земля будет орошена, когда везде вокруг насадят сады, парки, возникнет образцовый курорт, первый в России, и когда весной всё зацветёт, заиграет на солнце, появятся в аллеях и около куртин цветов женщины, дети, - тогда вы скажете: это мною сделано...
Б у к е е в. И - только? Ну-у... Это будет через двадцать пять лет. А я хочу сейчас чего-нибудь... для себя, для одного себя, вот этого, такого вот.
Л а д ы г и н. Очень верно! Что вы скажете, философ?
Б о г о м о л о в. Ничего не скажу. Но - если вы серьёзно говорите, это несчастие.
Б у к е е в. То-то вот и есть, что серьёзно.
Б о г о м о л о в (убежд[ённо]). Тогда - вы несчастный человек. Для счастия необходимо чувствовать радость труда, творчества...
Б у к е е в. Мужик трудится всю жизнь, а радости - не видать в нём.
Б о г о м о л о в. Потому что его труд изнурителен, подневолен и ничтожен по результатам. Он съедает всю свою работу, и это не даёт ему возможности чувствовать себя исторической личностью, человеком, украшающим землю для радостей будущего.
Б у к е е в. Радости будущего! Какое мне дело до них?
Л а д ы г и н. Совершенно верно! Мы люди сегодняшнего дня, и - только!
Б у к е е в (упрямо встр[яхивает] головой). Нет, батенька, ваша философия - не для всех. Вот бог - для всех. Но в бога мы не верим... то есть не то что не верим, а забываем о нём. И получается у нас не жизнь, а так себе что-то... И лучше не философствовать...
Л а д ы г и н. Да. Это никого не приводит к добру. У меня был роман с курсисткой, она тоже занималась спортом, но - такая странная! - ужасно любила рассуждать.
Б о г о м о л о в (смеясь). Как вы рассказываете!
Л а д ы г и н. Это - правда, уверяю вас! Бывало, в самые неподходящие моменты она вдруг спрашивает: "А почему ты меня любишь?" Я говорю ей: "Потому что ты женщина..."
Б у к е е в. Да. Конечно. (Усмех[ается].)
Л а д ы г и н. Но ей этого мало: "Есть, говорит, много женщин и мужчин, но почему ты любишь меня, а я - тебя?" и так далее! Ужас! Я потерпел эту философию месяца три и написал ей: "Прощай, Ирочка! В любви не философствуют, а кто занимается этим, тот - глуп!" Страшно обиделась!
Б о г о м о л о в (хохочет]). Да - неужели?
Л а д ы г и н. Уверяю вас! Книжки ужасно портят их...
Б у к е е в (усмех[аясь]). Простой ты человек, Борис, очень я люблю тебя за это. В Харькове был жеребец - Гамилькар, кажется, - двести тысяч за него заплатили. Издох. Он, я думаю, был похож на тебя...
Л а д ы г и н. Ну, брат, - сравнил!
(Богомолов смеётся.)
Л а д ы г и н (вдруг). Я считаю ваш смех неуместным.
Б о г о м о л о в. Почему же?
Л а д ы г и н. Так. Мне он не нравится.
Б о г о м о л о в. Очень жаль, но иначе смеяться я не могу.
Л а д ы г и н. Я прошу вас не смеяться.
Б о г о м о л о в. Никогда?
Л а д ы г и н. Прошу...
Б у к е е в. Полно, Борис! Ты с ума сошёл...
