Он открыл глаза и откинул покрывало. В палатке было темно и очень душно, голова налилась свинцовой тяжестью, мысли ворочались лениво и тяжело. Артем никак не мог прийти в себя, понять, сколько времени он проспал, пора ли вставать и собираться в путь или можно просто перевернуться на другой бок и посмотреть сон повеселей.
Тут полог палатки приподнялся, и в образовавшемся отверстии показалась голова того самого пограничника, что пропускал их на Кузнецкий Мост. Константин… как же было его отчество?
– Михал Порфирич! Михал Порфирич! Вставай скорей! Михал Порфирич! Да что он, помер, что ли? – и, не обращая внимания на испуганно таращившегося на него Артема, он пролез в палатку и принялся трясти спящего старика.
Первым проснулся Ванечка и недобро замычал. Вошедший не обратил на него никакого внимания, а когда Ванечка попытался тяпнуть его за руку, отвесил ему приличную затрещину. Тут, наконец, очнулся и старик.
– Михал Порфирич! Поднимайся скорей! – тревожно зашептал пограничник. – Уходить надо! Красные тебя требуют выдать, как клеветника и вражеского пропагандиста. Говорил ведь, говорил я тебе: ну хоть здесь, хоть на нашей паршивой станции не рассказывай ты про свой Университет! Послушал ты меня?
– Позвольте, Константин Алексеевич, что же это? – растерянно завертел головой старик, с кряхтением поднимаясь с лежанки. – Я ведь и не говорил ничего, никакой пропаганды, боже упаси, так вот, молодому человеку рассказал только, но тихонько, без свидетелей…
– И молодого человека с собой прихвати! А то ты знаешь, какая у нас тут станция рядом. На Лубянку отведут и кишки там на палку намотают, а парня твоего к стенке сразу поставят, чтоб не болтал лишнего! Давай же быстрей, что ты мешкаешь, сейчас они придут уже! Они пока там совещаются еще, чего бы у красных взамен выторговать, так что поспеши!
Артем к этому моменту уже стоял на ногах, и рюкзак был у него за спиной. Не знал только, доставать ли оружие или все обойдется. Старик тоже засуетился, и через минуту они уже торопливо шагали по путям, причем Константин Алексеевич лично зажимал Ванечке рот рукой, мученически морщась, а старик с беспокойством поглядывал на него, опасаясь, как бы пограничник не свернул мальчику шею.
В туннеле, ведшем к Пушкинской, станция была укреплена намного лучше. Здесь они миновали два кордона, за сто и двести метров до входа. На ближнем – бетонное укрепление, бруствер, перерезающий пути и оставляющий только узенький проход у стенки, слева за ним – телефонный аппарат и провод, тянущийся до самого Кузнецкого Моста, наверное, в штаб, ящики с боеприпасами и дрезина, патрулирующая эти сто метров. На дальнем – обычные мешки с песком, пулемет и прожектор, как с другой стороны. На обоих постах стояли дежурные, но Константин Алексеевич провел их сквозь все кордоны, вывел к границе и устало сказал:
– Пойдем, пройдусь с тобой пять минут. Боюсь, нельзя тебе сюда больше, Михал Порфирич, – говорил пограничник, пока они медленно шли к Пушкинской. – Они тебе еще и старых твоих грешков не простили, а ты снова-здорово. Слышал, товарищ Москвин лично интересовался? Ну да ладно, что-нибудь придумаем. Ты через Пушкинскую-то осторожно! – напутствовал он, отставая от них и растворяясь в темноте. – Побыстрей проходи! У нас, видишь, боятся их! Ну, бывай!
Пока что спешить было некуда, и беглецы замедлили шаг.
– Чем это вы им так насолили? – спросил Артем, с любопытством оглядывая старика.
– Я, видите ли, просто очень их недолюбливаю, и когда война была… В общем, понимаете, мы в кружке нашем некоторые тексты составляли… А у Антона Петровича, он тогда еще на Пушкинской жил, доступ был к типографскому станку – стоял тогда на Пушкинской типографский станок, какие-то безумцы притащили из «Известий»… И вот он это печатал.
– А граница у красных безобидно выглядит: стоят два человека, и висит флаг, ни укреплений каких, ничего, не то что у Ганзы… – вдруг вспомнил Артем.
– Разумеется! С этой стороны все безобидно, потому что у них основной натиск на границу не снаружи, а изнутри, – ехидно улыбнулся Михаил Порфирьевич. – Вот там и укрепления, а здесь так, декорации.
Дальше они шли в тишине, каждый думал о своем. Артем прислушивался к своим ощущениям от туннеля. Но, странное дело, и этот, и предыдущий перегон, ведший от Китай-Города к Кузнецкому Мосту, были какими-то пустыми, в них совсем ничего не ощущалось, их ничто не наполняло, это была просто бездушная конструкция…
Потом он мысленно вернулся к только что виденному кошмару. Подробности его уже стирались из памяти, оставалось только смутное пугающее воспоминание о детях без лица и каких-то черных громадах на фоне неба. Но вот голос…
Довести мысль до конца так и не удалось. Впереди послышался знакомый мерзкий писк и шорох коготков, потом потянуло удушливо-сладковатым запахом разлагающейся плоти, и, когда несильный свет фонаря достал наконец до того места, откуда доносились звуки, перед глазами предстала такая картина, что Артем засомневался, не лучше ли будет вернуться к красным.
У стены туннеля лицом вниз в ряд лежали три вспухших тела, и руки их, связанные за спиной проволокой, были уже сильно обгрызены крысами. Прижимая к носу рукав куртки, чтобы не чувствовать тяжелого сладковато-ядовитого духа, Артем нагнулся к телам, посветив на них. Они были раздеты до нижнего белья, и на их телах не было заметно никаких ран. Но волосы на голове каждого были склеены запекшейся кровью, особенно густой вокруг черного пятна пулевого отверстия.
– В затылок, – определил Артем, стараясь, чтобы его голос звучал спокойно, и чувствуя, что сейчас его стошнит.
Михаил Порфирьевич прикрыл рот рукой, и глаза его заблестели.
– Что делают, боже, что же они делают! – сдавленно произнес он. – Ванечка, не смотри, не смотри, иди сюда!
Но Ванечка, не проявляя ни малейшего беспокойства, уселся на корточки рядом с ближайшим трупом и принялся сосредоточенно тыкать его пальцем, оживленно мыча.
Луч скользнул выше по стене и осветил кусок грубой оберточной бумаги, наклеенной прямо над телами на уровне глаз. Сверху, украшенный изображениями орлов с распростертыми крыльями, шел набранный готическим шрифтом заголовок: Vierter Reich, а дальше уже значилось по-русски: «Ни одной черномазой твари ближе трехсот метров от Великого Рейха!», и был сочно пропечатан тот самый знак: «Прохода нет» – черный контур человечка в запрещающем круге.
– Сволочи, – сквозь стиснутые зубы выдавил Артем. – За то, что у них волосы другого цвета?..
Старик только сокрушенно покачал головой и потянул за шиворот Ванечку, который увлекся изучением тел и никак не хотел вставать с корточек.
– Я вижу, наш типографский станок все еще работает, – грустно заметил Михаил Порфирьевич, и они двинулись дальше.
Путники шли все медленнее и медленнее, так что только через две минуты показался намалеванный на стене красной краской силуэт орла и надпись «300 м».
– Еще триста метров, – заметил Артем, с беспокойством вслушиваясь в отголоски собачьего лая, раздающегося вдалеке.
Метров за сто до станции в лицо ударил яркий свет, и они остановились.
– Руки за голову! Стоять смирно! – загрохотал усиленный громкоговорителем голос.
Артем послушно положил обе ладони на затылок, а Михаил Порфирьевич поднял обе руки вверх.
– Я сказал, всем руки за голову! Медленно идите вперед! Не делать резких движений! – продолжал надрываться голос, и Артем никак не мог разглядеть, кто же говорит, потому что свет бил прямо в глаза и от резкой боли приходилось смотреть вниз.
Пройдя маленькими шажками еще какое-то расстояние, они опять покорно замерли на месте, и прожектор наконец отвели в сторону.
Здесь была возведена целая баррикада, на позициях стояли двое дюжих автоматчиков и еще один человек с кобурой на поясе, все в камуфляже и черных беретах, набекрень надетых на обритые головы. На рукавах у них красовались белые повязки – некое подобие немецкой свастики, но не с четырьмя концами, а с тремя. Чуть поодаль виднелись темные фигуры еще нескольких человек, у ног одного из них сидела нервно поскуливающая собака. Стены вокруг были изрисованы крестами, орлами, лозунгами и проклятиями в адрес всех нерусских. Последнее немного озадачило Артема, потому что часть надписей была сделана по-немецки. На видном месте, под подпаленным полотнищем с силуэтом орла и трехконечной свастикой, стоял уютно подсвеченный пластиковый знак с несчастным черным человечком, и Артему подумалось, что это, наверное, у них красный уголок.
