Законы классической стратегии сформулированы сегодня в форме, вполне абстрактной и часто даже математической. Например, темп можно определить, как оператор Гамильтона для системы «операция», а связность – через теорию функционалов. В современном языке принципы стратегии точны, афористичны, парадоксальны, интуитивно понятны и в известном смысле просты.

Они очень красивы. Они иллюстрируются десятками исторических примеров, да и каждый успешный человек найдет им подтверждение в своем личном опыте.

Но действительно ли эти утверждения и эти принципы носят всеобщий характер?

Являются ли они фазовым инвариантом?

Являются ли они видовым инвариантом?

Являются ли они культурным инвариантом?

Выполнялись ли они во всех без исключения известных войнах человеческой истории?

Гарантирует ли скрупулезное (и при этом творческое) выполнение законов стратегии успех в современной войне?

Для того чтобы найти ответы на эти риторические вопросы, проанализируем законы военного дела в логике фаз развития (главы 1.1 и 2.2).

Архаичная фаза

Войны архаической фазы развития продолжались, вероятно, сотни тысяч лет. Мы можем судить об этих войнах, отчасти опираясь на архаичную мифологию и древнейшие сказки, отчасти по их известным нам результатам. Этих результатов два: становление человечества, то есть социосистемы, построенной Homo Sapiens Sapiens, и захват этим видом «монополии на Разум».

В палеолите было несколько «проектов» человека: на базе «орангутанга», на базе «шимпанзе» и т.д. И лишь к концу его остался один вид. Остальные были уничтожены.

Причем, что характерно, человечество не стало «есть» ни лемуров, ни других обезьян – они существуют и поныне.

Может быть, потому, что не претендовали на полный синдром разумности?

Разумно заключить, что установление «монополии на Разум» было целью архаичной войны. Что эта война была выиграна видом Homo Sapiens Sapiens именно потому, что война стала для него социосистемным процессом, то есть форматом существования.

Понятно, что ни о какой военной теории архаичной фазы говорить не приходится – ни априори, ни апостериори.

Итак, для архаичной фазы развития:

• война – критический социосистемный процесс

• цель войны – установление «монополии на Разум»

• содержание войны – биоцид, физическое уничтожение видов-конкурентов, убийство человеком нечеловека.

• инструменты войны – люди, их физическая сила, их организованность

• оружие – камни, дубины, на поздней стадии – луки и стрелы, копья, топоры

• принципы стратегии – неизвестны.

Понятно, впрочем, что с учетом цели и инструмента войны архаичная война ни при каких условиях не подчинялась закону минимизации критического ресурса.

Мезолитический кризис и неолитическая революция, фазовый барьер

Впервые проявляется острая нехватка пищи и становится допустимой борьба за нее как формат борьбы за существование. Возникает практика убийства – и не только «иного» или «чужого», но и «своего».

Цель войны: физическое выживание, в современном языке – стабилизация архаичной фазы развития и возврат к «добрым старым временам».

Содержание войны – убийство человека человеком.

Инструменты войны и оружие – те же, что в предыдущей фазе.

Принципы стратегии – разумеется, неизвестны, но уже начинают выполняться. Это относится, прежде всего, к принципу минимизации критического ресурса, которым является пища: война должна приносить ее больше, нежели потребуется затратить на войну.

Мезолитическая военная катастрофа

«Сейчас я вижу следующий сценарий:

1. Распространение мезолитических племен на Ближнем Востоке и, возможно, в Северной Африке (сделать такое расширение позволяют те немногие знания по додинастическому Египту, которые мы имеем) приводит к истощению биоты, которое усугубляется локальным похолоданием в период 6-5 тыс. л. до н. э. Это приводит к кризису мезолитической системы хозяйства, основанной на охоте с применением дистантного оружия. Катастрофа происходит достаточно быстро, на протяжении нескольких поколений.

2. Это само по себе является поводом к неолитизации, но неолитизация требует овладения несколькими барьерными технологиями, в т.ч. отгонного скотоводства. Поэтому гораздо проще решить проблему через систему беспощадных войн на уничтожение между мезолитическими племенами.

3. В рамках таких войн мужчины становятся самым важным ресурсом племени, и конкурентное преимущество приобретают племена, сумевшие в мирный период вырастить и воспитать в соответствующем духе и подготовить большее количество молодых мужчин. С этого момента, собственно, начинается военное искусство и военная организация, которая сменила бытовавший в палео- и мезолите первичный культ плодородия (в широком смысле).

4. И вот тут-то начинается самое страшное. Мало того что с этого момента человечество вынуждено вести войну с самим собой на уничтожение, но ВЫСОКИЕ СОБСТВЕННЫЕ ПОТЕРИ совокупно с ВЫСОКИМ УРОВНЕМ РОЖДАЕМОСТИ становятся конкурентным преимуществом! Потому что прокормить 20 мальчиков проще, чем 10 взрослых мужчин. Иными словами, каждый воин становится, в общем-то, одноразовым орудием. Отсюда и миф о Кроносе, глотающем своих детей, и «живые убитые», и похищение сабинянок, поскольку после каждой такой войны необходимо максимально быстро восстановить численность человеческого материала мужского типа. Тут в ход идет и человеческий материал женского типа, оставшийся от побежденных. А теперь от чужого человеческого материала до своего – один шаг. Женщина становится производительной силой и машиной для убийства и жертвой этого убийства в одном лице. То есть мы одновременно потеряли табу на убийство мужчин и насилие над женщинами, не важно побежденными или своими.

Я вот это сейчас пишу, и это вызывает у меня очень сильную эмоциональную реакцию, что в какой-то мере подтверждает мою правоту. Гипотеза о мезолитическо-неолитических войнах такой реакции не вызывала. Золотой век кончился. На место Закона: «Мы одной крови – ты и я», пришёл другой: «Каждый сам за себя». Вспомни, что приказ «Каждый сам за себя» был последним эскадренным приказом в Цусимском сражении»^[252].

Мама и жена из разных поколений, вообще не похожие друг на друга мои любимые женщины были до краев согласны с этим условным Шиловым из незнакомой мне Реальности. Они твердили мне, что амазонки, феминистки, лесбиянки и прочие отклонения от христианской традиции или традиции прежней русской нормальности – это горе нашего мира, а не блажь несостоявшихся теток. Наскоро перекроенная после грехопадения жизнь женщины так и не сделала ее тем, что является половинкой мужчины-творца, который рвется к небесам, чтобы повторять за Ним или хотя бы выйти в космическое Ничто и придать этому Ничту смысл. Нам бы пристало позаботиться о своих подругах и матерях. Но как? Большинство моих коллег имели смутное представление о том, чего хочет женщина, мы защищались образцами модных товаров, видов отдыха и слов комплимента, многие дошли до того, чтобы дать возможность женщине работать не на заработок, а для души. Эти паллиативные меры имели результат, но что-то ускользало. Ускользали и женщины. В моем отделе число разводов было равно числу мужчин. Мой женский штаб был представлен одной замужней дамой и тремя одинокими сердцами. Моя мать фактически жила с отцом в разных городах. У меня было все прекрасно с Кристин, но мне не было понятно, чем я это заслужил. Я твердо знал, что отцу следовало бы опираться на женщин больше и вовлекать их в это странное питерское Будущее, он им не доверял, хотя слыл в молодости дамским угодником седьмого уровня. Я не мог ничего советовать отцу – где я, а где он? Но печаль по поводу неисповедимости Путей я испытывал. Еще в Америке Альберт говорил мне: женщины – это большая редкость. Я списывал это на то, что негритята сидят в традиционной фазе, там действительно не нужны были женщины, как подруги, половинки, персоналинки твоего особого входа в блаженство и единство. Когда я сказал ему это с трудом на английском, он смеялся и потом спел мне негритянскую песню о матери, и я могу вернуться в эту песню до сих пор. Я понял одно, что в наших Революциях было какое-то бегство от удивления миром, который подарен нам в отношениях. И прав был старик Хеллингер, что счастье пугает. Кристин смеялась и говорила, что Хеллингер – обычный современный святой, ну и юродивый, конечно. И что он – тайный русский. Отец рассказывал мне, что из мезолитического рая идти в погоню за технологиями через бедность хлебопашества было не обязательно, и мы сделали виток рабства. Мне нравился мой технологический рай. Я не хотел отступать до оснований. Но что-то в этой игре с миром было такое, что я, подолгу играя с ребенком, понимал, что дети знают вход туда, и девочки Ани свободно и достойно говорят: «Доброе утро, мистер Бог» и делают это в присутствии взрослых, специально отворяя для больших маленькие двери. А взрослые думают, что только через «Алису в стране чудес» и прочие странные вневременные книжки, и только один раз в жизни, можно войти в мир белого кролика.