— Мы здесь с первого дня жизни людей. Мы захватили их тела себе и прожили в этом мире намного дольше, чем положено гостям. Но если так… — Тео улыбнулся рубиновому яйцу, и Чарльз почувствовал, что этот гамаюн не имеет ни малейшего понятия о том, как именно было создано подобное существо, в то время как он сам не смог бы забыть, что похожая на рубин скорлупа не что иное, как затвердевшая матка погибшей женщины. Она, должно быть, погибла так же, как и та, что он видел в записях Гамота. В страхе и муках. И этот детеныш так же был вырван из ее мертвого тела. Понимай это Тео, он не смог смотреть на него с такой нежностью и надеждой. Но он не знал этого, и Чарльз чувствовал это в его воспоминаниях. — Пусть уж лучше в этом мире останутся наши потомки, которые будут принадлежать этому миру, а не искать способ… способ за него удержаться.
— Что? — Гамот тихо рассмеялся и уткнулся носом в плечо Тео. — Ох, какой же ты наивный, мой милый, — проворковал демон и, когда Тео обернулся, чтобы взглянуть на лицо огромного пернатого гамаюна, в чьих когтистых лапах он был словно крохотная добыча в когтях коршуна, тот соизволил пояснить. — О, нет. Мне не нужны приемники на этой земле. Мне нужна тушка, способная существовать в обоих мирах. И это существо уж всяко будет сильнее, чем то пернатое уродство, что вылупилось из недоделанного сосуда после того, как Нимон вместе с остатками своих сил смылся во тьму.
— Ты не можешь!
— Что? Плоть моей плоти, сила двух гамаюнов в одном теле. Это всего лишь парадный костюм. Доспех, — пожал плечами Гамот и погладил склизкую скорлупу, разглядывая зародыш внутри, задумчиво облизнул тонкие губы.
Все потонуло в пелене, и Чарльз чувствовал, как Тео повел его по своим воспоминаниям. Он словно сидел на спине огромной птицы, которая бесшумно несла его над дымкой прошлого. И за это время Чарльз смог ощутить неприятную тяжесть от новых знаний. Осознание того, что все те полулюди в подвалах инквизиции были потомками этой пернатой твари… То, что они продолжение одного из его экспериментов, давило на него тяжелым грузом. А затем он вновь оказался все в том же подвале, только теперь Гамота не было рядом, и Чарльз чувствовал панику и страх Тео…
— Ты не видел его? Он уже несколько дней как не показывался, а слуги видели его в последний раз здесь, — приглушенный голос Дварокс доносился откуда-то из-за стен и закрытых дверей.
— Я не слежу за этим юнцом. Ты уверена, что он не смылся втихую? Его вечно тянет странствовать.
— Он бы сообщил.
— Хочешь, чтобы я бросил все и отправился на поиски?
— Прости меня, — прошептал Тео. Чарльз чувствовал его слабость и страх, его болезненную решимость, когда Тео положил когтистую белую, словно кость, руку на яйцо и ощутил, как ускорился в его теле поток силы. — Прости меня, но это все, что я могу сделать для тебя, — прошептал сухими губами Тео. Он все еще слышал, как говорят за дверью Гамот и Дварокс, но знал, что времени совсем не осталось.
Рубиновая скорлупа начала едва заметно светиться и пульсировать под ладонью демона в такт крохотного сердца существа, заточенного внутри. Тео зашипел от боли, чувствуя, как по жилкам, тянувшимся к яйцу, все быстрее течет его собственная жизнь, но он знал, что нужно еще совсем немного. Еще пара вздохов. Еще немного сил, которых было так много в его теле. Все для создания, что должно было родиться живым. И он ощутил это. Почувствовал, что малыш насытился, впитал так много, окреп достаточно. И еще несколько капель силы, что забирали человеческий облик Тео. Жилки, резавшие болью его бок, начали иссыхать на глазах, бледнеть и вянуть, пока не стали тонкими и ломкими, а затем и вовсе отпустили свою добычу, отломившись от изуродованного бока, оставив его кожу покрасневшей и обожженной со вздутыми широкими венами, а по самой скорлупе пошли трещины. Тео чувствовал это. Он видел, как создание внутри распирает от жизни, и рубиновая темница больше не может его удержать.
Тео дрожащими руками достал из яйца крохотного ребенка, и в одно мгновение весь страх, волнение и даже мысли исчезли, стоило ему только услышать первый чуть сиплый вздох новорожденного гамаюна, увидеть, как он приоткрыл сияющие глаза. Сердце забилось тяжело, и глаза резануло от влаги. Тео не выдержал и прижался губами к младенцу, торопливо завернул его в свой плащ.
— Я не позволю ему добраться до тебя, — пообещал Тео, и Чарльз ощущал, как все существо гамаюна словно разрывалось на части от желания во что бы то ни стало выполнить обещание.
— Стой! Что ты наделал?! — взревел Гамот, и Тео успел обернуться, увидеть искаженное гневом лицо гамаюна и то, как он раскрыл свои огромные крылья, не в состоянии взлететь в помещении, но прыжком кидаясь на своего пленника, а от перьев демона вдруг пошел серый дым с черным роем искорок, словно он распадался прямо в воздухе. Но Тео плохо разглядел то, что произошло дальше, прижал к груди младенца и сжался, закрывая его от всех невзгод, а мир вокруг стал холодным, пронизанным ледяным ветром.
Он не делал этого никогда прежде и, помня, как Идрис зашелся кровавым кашлем, переместившись лишь на пару часов вперед, уже знал, что будет с ним. Но часов мало. Нет, это не спасет плачущего у его груди малыша, который только-только осознал, что жив. Часов мало, и дни его не спасут. Пусть даже сам Гамот был пронизан Тьмой настолько, что жить ему оставалось в этом мире недолго. Но насколько? Месяц? Год? Тео не мог так рисковать и ринулся так далеко, как только мог, выжимая все, что было в его теле и душе, несясь через серый дымчатый поток времени, чувствуя, как от боли ломает все тело, как когти становятся все длиннее, а перья покрывают все его тело, растут и ширятся, уничтожая все сильнее человеческий облик. А затем они начали сгорать. Тео едва не взвыл от боли, но смотрел лишь на малыша с сияющими голубыми глазами и пытался ему улыбнуться. И эта улыбка не сходила с его лица, даже когда тело его начало обращаться в прах и время уже было ему неподвластно. Его полностью покрытые перьями, больше похожие на птичьи, ноги начали осыпаться легчайшим пеплом, и он рухнул на влажную после дождя траву, надеясь, что смог отнести малыша достаточно далеко, чтобы Гамот не дожил до того дня, когда он мог бы впиться в него своими когтистыми лапами.
Тео уложил малыша у самого колодца и, пока еще осознавал самого себя, наклонился и очень осторожно поцеловав малыша в лоб.
— Прости меня… Фрэнсис. Прошу тебя, живи, — едва слышно проговорил Тео, прежде чем и его лицо, последнее, что выдавало в нем тень человека, развеялось по ветру и исчезло, словно дым, а где-то вдалеке послышались какие-то голоса.
Наступила тишина. Чарльз думал, что видение его отпустит, но перед его взглядом все еще лежал младенец. А узнав в голосах собственных покойных тетушек, он едва не сорвался с места, забыв, что это всего лишь воспоминание. И, вместо того чтобы увидеть их, он ощутил, как Тео очнулся на влажной гладкой поверхности черного озера. Пустой и раздавленный, в человеческом облике, который то и дело сменялся дымчатым образом. Он рухнул на твердую гладь и тихо зашелся смехом на грани рыданий, все еще чувствуя тепло почти своего ребенка на руках.
Удар. Оглушающий, словно гром над самой головой, и Тео поднял взгляд, увидел синее пламя под куполом и огромную черную тень с алыми глазами.
— Предатель! Ты уничтожил всех нас!
Чарльза резко вытолкнуло из воспоминаний, и он охнул, пошатнулся и сел на корягу, пораженно смотря на Тео, который улыбался ему измученной улыбкой, а его черные глаза блестели от слез.
— Ты так вырос, Фрэнсис. Я надеялся, что ты никогда здесь не окажешься.
— Я… как я могу быть… им, — Чарльз хотел спросить это, но сам только что видел, понимал, и все внутри него противилось этому. Он не просто обладал силой… Он даже не был человеком.
— Теперь ты все знаешь, дитя мое, и запомни. Ты попадаешь сюда, когда становишься сильнее, когда используешь свой дар, черпая силу этого мира. Но он поймает тебя здесь.
