– Слава Отцу и Сыну, и Святому Духу! – батюшка Афанасий добавил децибел, и мы синхронно опустившись на колени, склонили головы.

– Пресвятая Троице, помилуй нас. Господи, очисти грехи наша, Владыка, прости беззакония наша, Святый, посети и исцели немощи наша, имени Твоего ради-и-и!

Настала моя очередь. Я набрала в грудь воздуха и затянула:

– Господи помилуй, господи помилуй, господи пом-и-и-и-илуй!

Краем глаза я видела, как Яринка удивленно покосилась на меня, а батюшка, на миг замерев, словно в наслаждении прикрыл веки. Ну, еще бы! Вчера я умудрилась свалиться с дерева и разбить коленки, а стоять разбитыми коленками на жестких половицах, то ещё удовольствие. Так что трогательная дрожь в моем голосе на этот раз была совершенно искренней. Одно радовало – до конца службы оставалось совсем немного.

После того как мы гуськом покинули церковь, и, развернувшись на крыльце, опять крестились и кланялись (я при этом незаметно потирала коленки под сарафаном), Яринка дернула меня за рукав и хихикнула:

– Ну и скулила же ты на службе. Никак божья благодать снизошла?

– Тебе бы такую благодать, – огрызнулась я, и сбавила шаг. Кажется, коросты на коленках все-таки стерлись об пол, и кожа стала липкой от крови. Яринка посмотрела на мое перекошенное лицо, и сочувственно спросила:

– Больно? А почему к Марье не пошла?

Марья, пожилая и добродушная женщина с громким голосом и заразительным смехом, была нашей дежурной медсестрой.

– Ага, чтобы она рассказала Агафье, как я по деревьям скачу?

Агафья, полная противоположность Марье, высокая, прямая, похожая на сухую палку, вдруг научившуюся ходить – воспитательница нашей группы.

– Чего тебя на дерево-то понесло?

– Да так, – после недолго раздумья ответила я, – По тайге соскучилась.

Яринка примолкла. А я подавила легкие угрызения совести за то, что солгала лучшей подруге. Нет, по тайге я, конечно, очень скучала, но на дерево полезла не за этим.

Церковь осталась позади, и я позволила себе стянуть с головы платок. Яринка сделала это ещё раньше, и теперь её ярко-рыжие волосы блестели на солнце.

Мы прошли мимо стадиона, где гоняли мяч мальчишки. Я посмотрела на них с привычной завистью – нам, девочкам, такие игры запрещались. Будущей жене и матери не нужно быть сильной и спортивной, на то у неё будет муж. Женщине же положено быть слабой и кроткой, потому что именно в этом заключается истинная женская сила. По крайней мере, так говорила наша Агафья.

Я не могла с ней согласиться, потому что росла там, где сила (общая, а не какая-то женская) нужна всем. Тайга не спросит твой пол, когда ты окажешься с ней один на один. В нашей деревне охотниками были как мужчины, так и женщины. Работать на огороде и со скотиной, строить избы, колоть дрова, удить рыбу, свежевать добычу и выделывать шкуры, шить, готовить, – умели все. И детей учили всему, не разделяя на мальчиков и девочек. Потому что девочка не умеющая добыть себе еду и разжечь костер без спичек, погибнет, оставшись одна. И мальчик не умеющий приготовить добытое, и сшить себе из шкур теплую одежду, погибнет тоже.

Кому-то это может показаться преувеличением, ведь мы жили всё-таки в деревне, в домах, хоть и глубоко в тайге. Какой костёр, какие шкуры? Но это были необходимые навыки на случай, если придётся бежать. Бежать в тайгу бросив всё, когда придут те, кому неугоден наш образ жизни. Я уверена, что кому-то удалось скрыться той страшной ночью, когда прилетели вертолеты. И именно благодаря этим навыкам, уверена и в том, что они выжили.

– Эй! – из раздумий меня вывел Яринкин голос, – Ты чего так на пацанов уставилась? Влюбилась в кого?

– В Муромца, – ответила я, и мы обе прыснули. Муромцем прозвали учителя физкультуры, который полностью оправдывал поговорку о том, что мужчина должен быть могуч, вонюч, и волосат.

Миновав стадион, мы направились к столовой – за воскресной службой следовал обед. На крыльце, поджав губы, высилась Агафья, поджидающая свою группу. На группы в приюте делили по возрасту. Восьмая группа – восьмилетние дети, девятая группа – девятилетние, и так далее. За каждой группой закреплялся свой воспитатель. Это не то, что учитель. Это, как нам объяснили, вторая мама. Хотя и я, и большинство девочек из нашей группы одиннадцатилеток, предпочли бы не рождаться вовсе, чем у такой матери. Не то чтобы Агафья была злая или особо противная. Строгая – да, но надо признать, что в большинстве случаев строгая справедливо по здешним меркам. Проблема заключалась в другом – Агафья ни разу никого не приласкала и не похвалила. Если девочка вела себя хорошо или делала какие-то успехи, Агафья её просто не замечала, но вот стоило провиниться… Из всех воспитателей приюта Агафья чаще всего наказывала своих питомцев розгами. Ибо сказано в Священном Писании: «Урок же ему урок, лоза же ему лоза».

Мне розог еще не доставалось. Благодаря всё тому же своему нерушимому правилу – слушаться и хорошо себя вести. Но когда мы приблизились к крыльцу, и я увидела, что Агафья, не замечая других девочек, неотрывно следит за мной, у меня зародилось нехорошее подозрение, что шанс отведать «лозы» наконец-то появился. Ноги ослабли, я невольно замедлила шаг. Что если Агафья узнала о том… о том, зачем я вчера лазила на дерево? Ой…

– Дарья, – сухой голос Агафьи заставил меня замереть на ступеньках крыльца, когда я уже думала, что все обошлось, – Дарья, задержись.

Вообще-то никакая я не Дарья. Родители дали мне имя Дайника. Дайка. У нас в деревне никого не называли именами, распространёнными за её пределами. Мы не хотели иметь ничего общего с тем, что принято там. Поэтому родители просто придумывали имена своим детям, или брали их из прочитанных ранее книг и просмотренных фильмов. И те, кто не родился в деревне, а пришел в нее уже взрослым, тоже переименовывались, как хотели. Получалось очень интересно и весело, не то, что здесь, где у каждого в приюте насчитывалось по несколько тёзок, и для того чтобы различать этих детей приходилось добавлять к имени фамилию.

Но через пару месяцев после того, как я попала сюда и начала привыкать к местным порядкам, Агафья отвела меня в церковь, где батюшка спросил, не хочу ли я принять крещение в православную веру? Вопрос был риторический, – не желающим креститься место только в тюрьме, как иноверцам, или того хуже – атеистам.

И меня окрестили Дарьей.

Я остановилась, уважительно склонив голову.

– Да, сударыня?

Агафья молчала пока все мои одногруппницы не прошли мимо, и не скрылись за дверями столовой. Потом сухо бросила:

– Приподними подол.

– А… что?

– Ты слышала, Дарья. Приподними свой подол.

Недоумевая, я ухватилась обеими руками за ткань сарафана и приподняла его, открыв ноги до середины голени.

– Выше, – велела Агафья.

И тут я увидела. На подоле двумя пятнами проступала кровь. Очевидно во время ходьбы, мои коленки начали кровоточить сильнее, а я и не заметила. Но делать нечего – пришлось поднять подол выше и продемонстрировать Агафье боевые раны. Она несколько секунд молча их разглядывала, потом спросила голосом, не предвещавшим ничего хорошего.

– Что с тобой произошло, Дарья?

– Я упала…

Мысли метались в голове, как вспугнутые воробьи под куполом нашей церкви. Сейчас Агафья спросит, где я упала. А если она уже знает? И тогда моя ложь станет ещё одним поводом для наказания, да ещё каким! Уж что-что, а ложь наша воспитательница карала со всей строгостью.

– Где ты упала?

Решив – будь что будет, я принялась врать.

– Вчера после обеда я вернулась в дортуар, чтобы взять тетрадь по истории… Потому что… потому что утром её забыла. А потом, чтобы не опоздать на урок очень торопилась, споткнулась и упала на дорожке.

Это походило на правду, в приюте дорожки между строениями были вымощены крупным гравием, и чтобы, упав на них содрать колени в кровь, особых стараний не требовалось.

– Допустим, – так же холодно продолжала Агафья, – почему сразу после этого ты не обратилась в медпункт?