– Я не смог, Лилит, не смог бросить тебя одну в таком состоянии. Я не мог больше слушать то, что ты говорила, то, как ты рыдала. В какой-то момент мне показалось, что ты без поддержки погибнешь…

– Кого тут поддерживать? Это всё я! Я должна была позвонить, съездить к ней!

– Лилит, послушай меня. Здесь нет ничьей вины, ни твоей, ни её. Просто пришло время. Твой приезд или звонок, ничего бы не изменил. Она умирала бы у тебя на руках, или ты бы слушала из трубки слабеющий голос, из которого уходит жизнь. Поверь мне, это было бы отнюдь не лучшим вариантом.

– Но она даже сама не позвонила, наверное, потому что была обиженна на меня, или просто уже не могла встать и дойти до телефона. Вдруг это была мучительная, и уж действительно, одинокая смерть! А в этом виновата только я!

– Милая моя, я тебе могу сказать точно, что неважно какая смерть, одинокая или тебя кто-то за руку будет держать в это время, всё равно, умирать страшно и не хочется. А когда умирает старый человек, проживший долгую, насыщенную жизнь, ему может и не надо, чтобы его внуки запоминали картину, художник которой – Смерть. Они хотят, чтобы у детей оставались только светлые образы и воспоминания о них. Поэтому она тебе не позвонила. Умирать, лежа одному в постели, конечно, страшно, но когда ты уже понимаешь, что это всё, конец, какая разница, кто с тобой будет рядом. Я имею в виду, что принимать смерть одному или чтобы тебя кто-то держал за руку в такой момент. Тем более старые люди, они боятся костлявой руки, так же как и все. Но в глубине души, они устают быть больными, старыми и скрюченным. Старость – это всегда болезни, чувство ненужности, тяжесть в жизни, чувство того, что ты отягощаешь своих же детей. А от всего этого есть только одно лекарство – смерть. В глубине души, они ждут тетку с косой, они ждут её не как убийцу, а как спасителя. Лилит, это правда. Очень тяжело прожить столько лет и хотеть жить дальше. Организм стареет, быстро изнашивается, мозги совсем уже не молодые, появляются признаки какого-то безумия, и у каждого оно своё. Я вечно молодой, у меня редко что-то болит, мне ничего не нужно, и то, я устал жить. Не зря я тебе говорил о вечности – это очень страшно. Старики, тело не гнется, внутри всё болит, постоянные головные боли, дряблые мышцы…а они помнят себя молодыми. Им очень тяжело в таком возрасте. Даже если ты придешь к ней, будешь вести всё хозяйство, ей всё равно будет больно внутри. И тайком, улыбаясь детям и внукам, они ждут свой последний час, последний рассвет и последний вздох. Они сами ждут этого, Лилит, ты ничем бы ей не помогла. Я уверен, что она не хотела отрывать тебя от твоей молодости, не хотела просить тебя сидеть и смотреть на то, как она умирает. В противном случае, она бы позвонила… – Левиафан гладил её по голове, прижимая к себе и пытаясь успокоить.

Он прекрасно понимал, что идти ей было больше не к кому, кроме как к нему, потому что он был единственный любимый для неё человек, который остался рядом с ней. И он не мог позволить себе бросить любимую женщину в такой не легкий для неё час. Он действительно её любил…

На следующий день Лилит встала с жуткой головной болью из-за вчерашней истерики. Левиафана в постели не было. В окно светило яркое солнце, оно было почти весенним. Лилит взглянула на календарь – солнечный февральский день.

Она услышала шум, доносящийся с кухни. Тихонько, Лилит выглянула из-за угла на кухню.

На столе стоял огромный букет бордовых роз, бутылка шампанского и два фужера. Левиафан вертелся у стола. Он был одет с иголочки. Черный костюм, галстук, цветочек в нагрудном кармане, его волосы были уложены лаком и на них, поблескивало солнце. Обстановку грела классическая музыка…скрипки…трубы.

«Как красиво», Лилит подумала про себя, так же тихо она развернулась и пошла назад в комнату одеться подобающе столу, подкрасить зареванные глаза. Она не заметно пролетела в ванную. Девушка взглянула на себя в зеркало, на отражение своих глаз.

– Бабушка! – прошептала она, – ты прости меня, если сможешь. Я, правда, тебя очень любила и мне искренне жаль, что я не успела побывать у тебя перед смертью, и что я не успела позвонить. Я не знала…я забыла, что мы не вечные. Мне и в голову не могло прийти, что ты можешь взять и умереть…Я всё-таки хочу жить дальше, бабушка! Прости мою безалаберность! Я люблю тебя!

Лилит брызнула холодной водой на лицо и попыталась смыть следы горя из глаз. Получалось не очень хорошо, но она старалась.

Лилит подкрасила глаза, распустила волосы, и вышла к Левиафану в черном, до колен платье. Она смотрела в пол, на лице все также жила печаль, как бы ни хотелось ее убрать. Девушка не могла и не хотела окончательно и бесповоротно забывать о бабушке. Она хотела, чтобы бабушка осталась жить в её сердце. К счастью, для того случая у Лилит был припасен кусочек живого сердца.

Левиафан подошёл к ней и слегка улыбнулся.

– Даже с тоской на лице, ты прекрасно выглядишь!

– Левиафан, я должна кое-что тебе сказать! – она медленно подняла взгляд, вампир повел бровью в сторону.

– Я хотела сказать… Левиафан, я прошу прощения за своё мерзкое поведение, я прошу прощения за свои гадкие слова, которые мой рот посмел произнести. Я хочу, чтобы ты простил меня за танцы и за наркотики и никогда больше не вспоминал об этом. Я хочу, чтобы ты простил меня за всю ту боль, которую я тебе причинила за те три дня. Я была полностью не права. За те три дня я прошу у тебя прощения. Прости меня, пожалуйста…Я извиняюсь сейчас перед тобой, потому что поняла, что люблю тебя, поняла свои ошибки, поняла что за такие поступки надо хотя бы извиниться, ибо больше мне нечего сказать в своё оправдание…

Пока Лилит говорила, эго Левиафана поднимало растоптанное лицо из грязи, восстанавливало кости и кожу, отряхивалось от пыли и оскорблений. Смахивая с плеча частички унижения, эго гордо вскинуло бровями, запустило вновь цепкие пальцы в душу и сердце Левиафана.

«За все свои поступки, жестокие и не очень, мерзкие и иногда правильные, но обидные, за все свои интрижки, мстительные и безрассудные, за все свои слова, приятные и не очень, это первое извинение. Первое осознание и понимание собственноручно сделанной глупости, первое, но ещё такое слабое, еле трепещущееся чувство вины за содеянное. С каждым разом она всё больше и больше заслуживает уважения. Но вот что меня пугает. Она осознала свою ошибку, после того как узнала о смерти бабушки, после того, как я сам пришёл к ней. Видимо это первый и последний раз, когда Лилит извиняется, потому что у неё больше некому умирать, чтобы этой смертью заставить ее задуматься о совершенных поступках. А глупости и подлости она явно не в последний раз творила».

Левиафан обнял её, улыбнулся и прошептал:

– У нас всё будет хорошо. Сегодня такой день… я хотел бы преподнести тебе маленький подарок, который будет тебе напоминать обо мне. Хотя я и зарекался никогда ни одной женщине не дарить этого…

Он достал ювелирную коробку и протянул её Лилит, но девушка продолжала стоять, не шевелясь, и только удивленными глазами смотрела на него и на коробку. Левиафан вздохнул и открыл коробку.

В ней, на бархате лежала маленькая золотая вазочка с цепочкой, где-то полсантиметра в длину. В середине вазочки находился прозрачный куб то ли из стекла то ли, из какого-то камня, а в нём виднелось что-то бордово-серое.

– Это кусочек моего сердца, настоящего сердца, Лилит. Хотя бы этот маленький кусочек должен быть всегда рядом с твоим сердцем, – Левиафан опустил голову и едва слышно продолжил говорить, – когда ты меня решишь бросить, по настоящему, приди ко мне, сними его с шеи, брось на пол и растопчи ногой, прямо перед моими глазами. И тогда я пойму, что это настоящий конец и исчезну из твоей жизни. Я уйду туда, где никогда не смогу больше тебя услышать, где не смогу больше почувствовать тебя и твоё тепло. Обещай мне, что ты сделаешь то, о чем я тебя прошу.

Лилит подняла глаза и печально посмотрела на вампира.