В Чикаго таких - хищных - домов больше. Чикаго объединяет все хищные, агрессивные черты Нью-Йорка. В Нью-Йорке же это только часть домов, часть домов, в большинстве своём эклектичных.
Я, не замечая того, становлюсь философом. Я не могу разобраться в назначении архитектуры, я вижу, как все преупевают лучше меня, как прошлое ускользает, словно линия горизонта. И тогда я начинаю размышлять с целью восстановить смысл. Так бывает всегда, что человек, не в силах объяснить простое, начинает усложнять проблему и объяснения. Это закономерный этап развития человеческой мысли.
Вчера на бульваре я видел мальчика, который продавал газеты. Он произносил длинную тираду вместо того, чтобы просто предложить товар. Дело шло у него хорошо. Проезжие бойко раскупали "Newswеек" и "New-Уork Тimеs".
Здесь, на высоте, нервы всегда на пределе. То ли это происходит потому, что в комнате, где я нахожусь, мало предметов, то ли потому, что высота держит человека в напряжении. Да, вот ещё что. Окно влечёт меня как непреодолимая сила. Я часто был принуждён наблюдать как бабочки и другие насекомые стремятся на свет. Нечто подобное происходит со мной.
0 н и летят, тычутся, сталкиваются с источником света, бьются о стекло, летят навстречу бегущему автомобилю. Меня тянет к себе окно. Мне хочется очутиться в нём, раствориться в нём. Я тщетно пытаюсь обьяснить это чувство. Оно было мне неведомо раньше.
Кто сказал, что у человека пять органов чувств? У него десятки, сотни, тысячи органов чувств. Почему бы нам не предположить, что у человека есть чувство боковой линии, как у рыб? Почему бы нам не представить человека, принимающего радиоволны Вселенной без помощи приборов и устройств, почему бы... Впрочем, это не так уж занятно. Гораздо занятнее небо, усеянное мельчайшими огнями, свечение окон, реклама у Эквитебл Билдинг. Звёздное небо, небо, покрытое ночными огнями, сияние ореола ночи влечет меня гораздо сильнее. В нём я вижу что-то непреходящее, вечное, порою жестокое. Окно влечёт меня, как магнит притягивает кусочки железа.
На улице сейчас, определённо, душный, тесный воздух, небо видно только кусочком лазури, но я непременно хочу охватить всё это. Жёлтые листья когда-нибудь опадут с каштанов, закружатся, завертятся в опалённом свечением воздухе. Тёмные лужи, как загустевшая кровь, налягут, наложатся на тротуары; изо рта при выдохе будет идти пар. А пока я сижу на пятьдесят седьмом этаже и вспоминаю о солнечном лете Греции. Время бежит, движется к тому периоду, когда все сходства будут преодолены. К тому периоду, когда всё вокруг будет покрыто белой и холодной пеленой, когда холодные и густые сумерки повиснут над спящим ночным городом. Лето кончится.
У каждого есть в жизни своё лето. Моё лето на исходе. И уже стучит своим неумолимым стуком приближающаяся и молчаливая осень. Листья опали. И так же как опадают листья с молчащих деревьев - с каштанов, с осин и клёнов - опадают с души усталые и промокшие листья. Время света и иллюзий кончилось. И гонит душу в сырую, промозглую осень, чтобы потом, под снегом, догнивало в конвульсиях, находило конец то, что предназначено было для л е т а, что когда-то назначено было для бурных и великих свершений, что, как нежные цветки олеандра, распускается в душе в пору лета. И свершения эти будут забыты и погребены под снегом, который осыпается с молчаливых небес, раньше,чем оторвётся и упадёт на землю последний пожелтевший листок ранее зелёного и могучего древа. Время иллюзий кончено. Время утешений обречено на провал. Лето кончилось.
