– То есть, как я понимаю, – громко отчитывал его Петр Акимович, – все, чем ты занимался эти годы, все, чего ты достиг, свой талант, дарование, ты сливаешь в помойку и собираешься инженером в каком-нибудь жэке работать?! Руками!! А наука теперь тебе побоку?! – повысил еще больше голос он.

– Да не побоку?! – шумел в ответ Григорий. – И исследования продолжу, и свой проект доделаю, и периодику не отодвину и буду участвовать в научном процессе, только параллельно с делом, с делом!

– Я ужасно разочарован, внук! – вдруг ровным тоном заявил Петр Акимович. – Не ожидал в тебе такой слабости и глупости. Столько достичь, иметь блестящее дарование, талант, подавать огромные надежды, и все бросить в один момент по глупой прихоти, – и он тяжело покачал головой. – Не понимаю.

– Это ужасно, дед, что ты меня не понимаешь, – с искренней грустью сказал Григорий. – Я надеялся, что ты меня поддержишь и поймешь. Ну, хоть попробуешь.

– Я попробую, но не сейчас. Сейчас я ужасно расстроен, – ответил устало Петр Акимович и распорядился: – Иди.

И Григорий выскочил из его кабинета, как наказанный незаслуженно и обиженный мальчишка, и, стремительно пронесся через весь дом, вышел на участок, сел в родительскую машину, завел мотор и, развернувшись с возмущенным визгом шин, уехал.

Он все же старался сдерживать себя и осторожно проехал по поселку, но когда выехал на дорогу к трассе, уж тут дал себе волю и притопил педаль газа. Григорий чувствовал, как в груди клокочет почти детская горькая обида и злые слезы подкатывают к горлу.

Кто угодно, только не дед!!

Пусть не поймут все вокруг, пусть что угодно говорят и думают, пусть даже отец не поймет, но только не дед!! Он был уверен, что когда объяснит свои мотивы и желания Петру Акимовичу, изложит последовательно и обоснованно, тот поймет его и поддержит!! Уверен был!

«А я изложил свои мотивы? – вдруг подумалось Григорию. – Я привел весомые аргументы? Я объяснил, что именно меня гнетет и не устраивает и чего мне хочется на самом деле?»

И вдруг отчетливо понял, что он просто кричал, сетовал на положение науки в стране, высказывая возмущение. А о своих выстраданных личных мотивах и желаниях, потребностях реализации таланта никаких аргументов не привел. Получалось, что все, о чем он кричал деду, выглядело так, словно он жалуется, что не может легко и просто получать патенты на изобретения и поэтому уходит из науки. А еще «назло кондуктору пойду пешком!» – мол, из страны не уеду, но и здесь наукой из принципа заниматься не буду!

Так, что ли?

Получается, что так! Хреново получается.

Вершинин скинул газ, медленно подрулил к обочине, остановил машину и, задумавшись, откинулся на спинку кресла.

Первый раз в жизни они так поспорили. Григорий бездарно и непродуктивно что-то доказывал и ужасно расстроил деда.

Не, он так не хочет! Надо помириться и попробовать объяснить все спокойно и обоснованно, так, как это видится ему самому, как всегда учил его дед.

И, развернув машину, Григорий поехал назад.

Он вбежал в дом, первой встретив бабулю, которая шлепнула его накрахмаленной столовой салфеткой, что держала в руке:

– Вы что тут устроили с дедом, а? Что за крик на всю усадьбу? Все гости прослушали скандал в благородном семействе! Позор! – и шлепнула символически еще раз, посмеиваясь и явно глубоко игнорируя любые скандалы и ничуть не смущаясь гостей, услышавших их. – У Петра Акимовича юбилей, а ты такое устраиваешь!

– Все, бабуль. – Он схватил ее в охапку и чмокнул в щечку. – Бегу исправляться и извиняться! – и спросил: – Дед где?

– В кабинете, – пояснила она. – Выходил ненадолго, угрюмый, расстроенный. Поговорил с твоим отцом, потом с Виталием его фирменный кофе попили, и вроде чуть подуспокоился. Но ушел обратно в кабинет.

Григорий стучаться не стал, а решительно распахнул дверь и вошел в кабинет в Петру Акимовичу.

– Дед, прости! – с порога повинился он. – Я наговорил тут тебе всякой фигни, вместо того чтобы спокойно поговорить и объяснить свою позицию, свое решение.

– Ты тоже извини, внук, – поднялся ему навстречу из кресла Петр Акимович. – Я тоже кричать взялся, обвинять.

Григорий сделал два больших шага деду навстречу, и они обнялись, постояли так какое-то время, а потом Гришка, у которого снова подкатил к горлу какой-то комок, вдруг сказал:

– Дед, я тебя люблю. Ты самый замечательный дед на свете. Самый лучший.

А Петр Акимович прослезился, не удержался, как Гриша, и, чуть отстранившись от внука, заглянул ему в лицо и признался в ответ:

– Я тоже тебя люблю, внук. Очень люблю. Оттого и переживаю, и расстраиваюсь безмерно.

– Я понимаю, – кивнул Григорий.

– Ну, ладно, – решительно отстранился от него Петр Акимович, смахнув ладонью выступившие слезы, и предложил деловым тоном: – Давай-ка сядем, а ты обоснуешь свое решение и постараешься убедить меня в своей правоте.

– Давай, – улыбаясь, согласился Григорий.

И он попробовал спокойно объяснить то, что угнетало его, заставляя размышлять и искать свое место в науке, в жизни. О чем он размышлял напряженно ночами, не в силах заснуть.

– Понимаешь, дед, последние несколько лет я все чаще стал ловить себя на мысли, что меня, как барана, загоняют в узкие рамки, в некий коридор, и приказывают по нему идти: вот сказано туда, туда и двигайся и даже не думай куда-то сворачивать, получишь током по башке. Чем больше я анализирую, пытаюсь разобраться в ситуации, тем отчетливей прихожу к выводу, что наука все больше и больше лишается реального смысла. Почитать работы наших ученых, так просто диву даешься, дуреешь от той туфты, что там написана. И защищаются же, и опусы выдают. А на самом деле все, что имеет настоящий, реальный смысл и серьезное направление, что на самом деле необходимо человечеству, все искусственно, но жестко запрещается, а направления закрываются. Взять те же пресловутые альтернативные источники энергии и механизмы, работающие на них. Это должно было серьезно разрабатываться лет тридцать, а то и больше назад, а сейчас уже реально работать и основательно войти в нашу жизнь и экономику. Но любые разработки этого направления объявляются бредом и немедленно пресекаются и изымаются. Тут даже намекать на теорию заговора не требуется: давно и всем понятно, что он есть и кому он выгоден. Как и то, насколько выгодно изничтожить в нашей стране науку как таковую. Возьми, например, тот факт, что из всех технических вузов в девяностые годы были удалены такие дисциплины, как логика и научный анализ. Зачем? А затем, что нас искусственно загоняют в те самые рамки бессмысленных исследований и разработок, которые устаревают еще на стадии моделирования. То есть выпускаются ученые, которые не владеют базовыми навыками того, как выстраивается научный поиск и разработки. Это все равно, что машина без ходовой части – мотор работает, а куда она заедет, ему пофиг: в любые дебри, ей же никто не управляет и не знает как. Базовым навыкам не учат и не прививают, не развивают мозг умением в первую очередь логически мыслить и анализировать. Я вот не поленился, сходил в архив, в библиотеку, взял учебники по этим курсам и проштудировал. Так обалдел, чего нас лишили. Обалдел! Да-а, чего говорить! – он расстроенно махнул рукой. – А всякие бредовые идеи и лжеученые, на которых строятся наши якобы базовые знания! А-а-а! – Снова махнул он от досады рукой. – Последнее время меня это просто задавило, мне порой кажется, что дышать трудно в этих ограниченных рамках. Я не хочу участвовать в процессе нивелирования нашей науки, в сведении ее до простого ремесла из серии «не высовывайтесь».

Они проговорили минут двадцать, и Григорий видел, что дед явно устал и как-то резко осунулся, но все выдвинутые аргументы внука выслушал внимательно и согласился по большей части с ними и под конец разговора спросил:

– Куда-то конкретно собрался или пока раздумываешь?

– Конкретно. Помнишь отцовского друга Дмитрия Балкина? Ну, дядь Митю, с которым мы перегонный аппарат соорудили?