- Выходит, притесняют только чужие богачи? Для объективности я бы назвал и кое-кого из наших мусульман.
- Кого? Может,- с недоверием,- Кардашбековых?
- Почему бы и нет?
- Да, но...
- Более того, - перебил, - перечисление я б замкнул именем Гаджи!
- В его газете?
- А что?
- Лишиться денежной помощи?
- Существует официальное соглашение, заверенное нотариусом, долг я верну.
- Но есть неписаные правила.
- Безнравственно не возвращать долг и менять убеждения.
- В тебе говорит отчаяние, ты рвешься в бой, чтобы не отстать от юнцов вроде Мир Сеида.
- Разве наша цель не борьба за лучшую долю мусульман?
- Но на основе национального единства! Знаю, тебе не терпится возразить: дескать, какое возможно соглашение между босяком Мир Сеидом и миллионером Кардашбеком? Между мной, тобой и Гаджи. Но убежден: идея классовой борьбы, может, для кого-то и приемлема, для нас - гибельна. Мы слишком малы перед лицом грозных держав, готовых поглотить и подчинить нас. Впрочем, мы с тобой говорим заученными книжными фразами, слишком легкие доводы и контрдоводы, поспорим, разойдемся, а жизнь идет своим чередом. Кто прав, кто не прав?
Может, назвать этих миллионеров? - завершал свои заметки Нариман, и эти его слова были выделены в газете.- Вот они: Хатисов, Манташев, Кардашбеков, Гаджи... - то ли в тот день Гаджи и Кардашбек были заняты и не заметили номера газеты с упоминанием их в ряду притеснителей народа, то ли решили не ввязываться, но ни Ахмед-бек не получил никаких упреков, ни Нариману не было высказано неудовольствие, и он продолжал будоражить публику:
Не помешало бы прибить, как подкову, слово совесть на дверях кабинетов Треповых, над кассами богачей, у входа в редакции газет, сеющих вражду между народами,- Аршалуйс, Мшак, Арач, еще одна есть, Якорь называется, умело поливает грязью инородцев. Вышить совесть на шапках лихих казаков, чьи шашки остры... Где еще - пусть читатель присылает предложения.
Не ведаем нашей истории, отнят у нас язык, чуть ли не молиться скоро будем по-русски. А что мы, мусульмане? Что ни велят - со всем соглашаемся: не нужны школы на родном языке - согласны; общества для защиты национальных прав не нужны - согласны; ваш враг, шепчут на ухо, армяне, режьте их согласны... Остальное додумайте сами до следующей нашей пятничной беседы.
Договорились созвать съезд мусульманских учителей Кавказа - вот и расскажи об этом съезде: наконец-то нашелся смельчак, бросивший вызов всесильному Гаджи!..
Август, можно даже назвать точнее: 15-е число, когда, по народным приметам, переламывается хребет жары, в ранний утренний час на Шемахинке, в зале городской школы открылся съезд - первый в истории мусульман России, в Баку прибыли учителя немногих тюркских школ, разрешенных правительством под натиском либерализации жизни.
Уже многажды разливались соловьем: дать новое движение просвещению, а впрочем, и такое приходилось слышать Нариману - не нам, мол, науку двигать, пусть займутся этим другие народы - франки, англичане, немцы, не говоря об американцах. Наш удел - кейфовать в свое удовольствие. Русские?.. Они больше озабочены тем, как сохранить империю, первые в мире вояки, нет им равных в драке.
И все же: просить власти или требовать, чтоб просвещение мусульман сдвинулось с мертвой точки, и национальный язык занял достойное место в преподавании? Вспыхнул спор между горячими головами, а среди них Нариман, он открывал съезд,- познавшими в молодости судьбу гонимого учителя и умеренными: довольствоваться тем, что едть, и благодарить власти.
Наримана некогда шокировал приказ инспектора просвещения, Левицкий его фамилия: Не вздумайте говорить на уроках по-татарски! Услышу хоть слово выгоню!
А как объяснить тюркским детям,- эта шутка могла дорого стоить Нариману,- смысл слов, которые я произнесу по-русски? При слове собака лаять, а при слове кошка мяукать?
Не один Нариман сражался с Левицким, и гянджинец Рафибейли: Пока нет национальных школ, не будет и национального воспитания. А Левицкий то ли чтоб поиздеваться, то ли по глупости, мол, нельзя ли, чтоб ваши дети учили русский перевод Корана, замечательный есть перевод, Саблуковым выполнен, в русских школах, а затем работали у вас ахундом, муллой и эфенди? Рафибейли ему резко: Нельзя ли так, чтобы ваши русские дети получали образование и воспитание на еврейском языке, выучив перевод Евангелия, замечательные есть переводы, затем проповедовали его в ваших церквах?
- Не просить, а требовать! - бросил в зал Нариман. По рядам прокатился шум, кто-то захлопал.- Да, указать четко: съезд требует! Требует, а не просит! Свободное развитие национального языка и обучение на родном языке, уравнивание учителей-тюрок в правах с учителями других национальностей, открытие учительского семинария наряду с Гори, что в Грузии, и на территории Азербайджана, в Баку или Гяндже, для подготовки собственных учителей.
- Можно, конечно, и потребовать,- заметил почтенный Зардаби (он болен, еле говорит, почти не слышно), - но не думаю, что это пойдет нам на пользу и понравится наместнику. Мы здесь с одним Левицким справиться не можем, пристало ли тягаться с наместником и его свитой?
Зал зашумел.
- Что ж, давайте голосовать поправку Наримана,- предложил Зардаби, убежденный, что она не пройдет.- Кто за?
Разом вскинулись руки, а тут еще кто-то выкрикнул из зала:
- Прав не тот, кто старше, а тот, кто мудрее!
Утром на съезд явился Гаджи, встали с мест, приветствуют его, и он, опираясь на палку, направился к трибуне:
- Мне передали, что вы тут вчера изрядно расшумелись, а решение, которое вы приняли, указывает, что съездом руководят... - поискал глазами Наримана, показал на него своей палкой, - недальновидные люди, вроде Наримана Наджаф-оглы. Вы что же, не знаете, кто такой Нариманов?! Он в кармане не имеет ни одной копейки, учится на мой счет, а здесь, при всем народе,- и обвел глазами президиум и зал,- смеет сеять анархию, произносит революционные, антиправительственные речи, вводит вас в заблуждение! Прошу образумиться, нет, не прошу, я требую отменить вчерашнее решение! Неужели не понимаете, что оно бросает тень на всю нашу нацию перед правительством, которое так много делает для процветания края? Не требовать у него мы должны, а просить! И не забывайте, что мы живем в русском государстве, да, да, господа, в русском государстве! - и, сойдя с трибуны, направился к выходу.
- Гаджи, постойте, выслушайте меня!
Гаджи недоуменно оглянулся, остановился на миг, не зная, идти или нет, но тут к нему услужливо подошли из партера и пригласили сесть.
Нариман стоял на трибуне:
- Господа! Наш уважаемый Гаджи прав: в числе его стипендиатов нахожусь и я и, к слову сказать, благодарен за его помощь! Но я не знал,- и тут Нариман повернул лицо к залу, избегая взгляда Гаджи,- что господин Тагиев помогает бедным учителям для того, чтобы не имели своего мнения. Если до сих пор господин Тагиев помогал студентам для того, чтобы жить только мнением господина Тагиева,- Нариман волновался,- то я не могу из-за своего прошлого омрачать позором и настоящее: молчать там, где нужно кричать. Никому я не давал права и не позволю за презренный металл заставить меня молчать, когда в это же самое время не только открыто говорят, но и проливают кровь за освобождение угнетенных народов от оков самодержавия! Перед всем съездом я с радостью отказываюсь от стипендии господина Тагиева, чтобы жить свободным от тиранов нашего времени и чтобы впредь потомки наши не продавали себя за презренное золото!
По рядам прокатился гул, в дальнем углу раздались аплодисменты. Гаджи встал и молча покинул заседание.
И этим будет хвастать: "Не просить, а требовать!"? Тут была важна решимость! Идея превыше. Превыше чего? Тогда он из прошлого глядел в будущее с великой надеждой, ныне - из будущего в прошлое, и смена знаков. Дни закрыли годы.
Гаджи велел конторщику поехать к Нариману домой на Кладбищенскую и дать ему знать, что выпады против себя оставляет на совести Наримана, договор нарушать не намерен. Передали также каллиграфическим почерком написанную копию договора, пусть Нариман не забывает,- помнит наизусть это долговое обязательство:
