...Все ушли, а они вдвоем с сыном, Гюльсум и Наджаф, у могилы стоят. Как жить дальше? Наджаф мал, не понимает, что произошло, но взяла с собой, чтоб запомнил. Вернутся домой и, будто кто вынул из ящика и положил на стол,- исписанные рукой Наримана листки. Письмо к сыну. Тут же, не снимая шубы, стала читать. Читает и плачет. Спрятать! Пока никто не увидел. Написать такое: и большевизма не будет!.. Сунула в сумку, потом в шкаф - под бельё. Ещё куда-то, затем новый переезд... Так спрячет, что и сама не найдет. А когда обнаружит снова, после гибели сына на войне... - но кому они теперь нужны, умерли все (и её самой нет).

И, собирая со стола накопившиеся в связи с похоронами бумаги, Авель хотел сдать в архив и линованный тетрадный лист, на котором, готовясь к выступлению, набросал вехи жизни Наримана, хронологию его деяний, да забыл, срочный вызов к Кобе, и лист, сброшенный сквозняком под тумбу доставленного сюда из царских палат стола, был подхвачен новым дуновеньем и, качаясь, будто на крыльях, взлетел и спикировал в щелочку, оттуда в подпол, долго прятался там, в своем подполье...

пока я, забредший в этот особняк, который давно снесен, не

обнаружил листок, он разворачивался как свиток, обычная

хронология, покрытая пылью, никакого труда сдуть её:

1870-1925, даты рождения и смерти, а меж крайними датами,

когда перевел гоголевского Ревизора (1892),

сочинил историческую трагедию Надир-шах, маленький роман Бахадур

и Сона (1896 и 1899);

вступил в Российскую социал-демократическую партию с непременной

детализацией, что речь о бакинском Гуммете (осень 1905);

заключение в Метехский тюремный замок, группа бакинской

интеллигенции посылает в мусульманскую фракцию при

Государственной Думе петицию об освобождении знакомого бакинцам

доктора Нариман-бека Нариманова, шесть месяцев в Метехском замке

без предъявления каких-либо обвинений;

ссылка в Астрахань, губернатор штрафует редактора тамошней газеты

Бурхани-Таракки на двести рублей с заменой, в случае

несостоятельности, тюремным заключением на два месяца - за

помещение полной автобиографии ссыльного доктора;

амнистия (все это с марта 1909 по июль 1913),

недолгое конфликтное комиссарство в Бакинской коммуне с апреля по

июнь 1918,

красиво округленная мысль, что с участием Ленина + плюс добро

Сталина + ходатайство Реввоенсовета 11-й Красной Армии во главе с

Тухачевским, упомянутым вскользь, но чей призыв крылат: штыком

осчастливить человечество, а в подмогу к штыку - ядовитые газы,

чтоб выкурить из лесов белые партизанские банды, Политбюро

удовлетворяет просьбу т. Нариманова, о срочном выезде в Баку

следом за частями славной Красной армии, где Нариманов, будучи

ещё в пути, уже избран первым председателем Ревкома Азербайджана

(апрель 1920);

и пока я читал, на листке проступали новые даты, после смерти,

расшифровка была облегчена интуицией, искусно инкрустированной

иррациональной изобретательностью, игровой импровизацией,

имитирующей изгойство,

1934, дважды подчеркнуто с учётом выстрела первого декабря:

имеется в виду, что в ходе пересмотра роли фигур на доске

шахматных кавказских баталий (атака! руби! ура! музыка!) имя

Нариманова было внесено в чёрный забвенный список

национал-уклонистов, враждебных большевизму, чей закат Нариманов

предрекал (естественно, в силу исторической

ограниченности) и потому подвергся посмертной репрессии.

1956, восклицательный знак, тут особой проницательности не

требуется: реабилитация.

1970, знак вопроса, имеется в виду, что столетний юбилей

Нариманова не отмечен, помешал юбилей вождя большого, и вовсе

забыто за давностью лет, оно к лучшему! что некогда оба вождя

гляделись рядом, мировой и восточный, их рисовали похожими, как

братьев-близнецов, и народный ашуг, или ашыг, прижав к груди

трехструнный саз, пел вдохновенно на хлопковом поле, чайной

плантации, у нефтяной вышки на измазанном мазутом пятачке: К нам

шагает с доброй вестью,

к нам стремится издалека седовласого Востока Ленин

Нариманов, вождь-учитель с ясным взором.

1972, реплика ха-ха, курьёз с установкой в Баку памятника

Нариманову: кто-то бдительный измерил, что памятник этот на

несколько вершков выше памятника Миронычу, нельзя допустить, чтоб

свой превысил нашего! это местнические амбиции, национализм! а

громче всех кричали гянджинцы, де, мы - кировабадцы и не дадим

Кирова в обиду! Решили укоротить, пожалев ноги Наримана, а тем

более не за счёт головы, пьедестал, нарушилась пропорция,

надстройка, собственно фигура, деформировала базис, - шифрованный

стиль времен недавних, когда песнопенья в честь идолов.

впрочем, памятника Миронычу уже нет: сняли голову с плечами и

гигантской рукой, что была больше всей фигуры, и грабасто

распростиралась над бухтой, владея небом и морем; долго торчали

на пьедестале ноги-обрубки, пока их не убрали.

1991, нескончаемые манифестации у памятника доктору N, который

вздумал было, сколько их, докторов! лечить больное общество,

страну, государство, и памятник вовсе не похож на оригинал

реального Нариманова, выкрики:

долой!

предался чужим!

призвал красные войска!

раздарил земли, якшаясь с мстительными, которые

пролили столько тюркской крови!

дым ест глаза, толпа кричит, скандируя:

убрать!

снести!

и цепью, накинутой на фигуру, сдавило шею... - лишь шевеленье

губ, но кто слышит? нахмурилось чело:

он вовсе не желал торчать тут, где свирепые ветры!

и тягач, натужно ревя...

1995, но дата подвижна, бег последней цифры достиг нуля,

сменилась вся цепочка, обозначив новое тысячелетие, жизнь

повествования Доктор N продлилась.

впрочем, кто теперь читает романы, к тому же исторические, дабы

уроки прошлого... - о Боже, эти банальности и тривиальности,

вроде летящей птицы или струящегося света.

О Всемогущий и Сокрытый от всех взоров, Всевидящий, Вычисляющий судьбы и Открывающий истину, Благородный и Терпеливый, прости палачам, хоть и ведали, что творили, ибо на то Твоя воля, Ты Сведущ и Мудр, и жертвы успокой, чтоб не страдали, - и тех, кто сам мог быть палачом, останься в живых, и тех, кто ни в чем не повинен.

И, предлагая читателю во облечение

КАТАЛОГ ИМЕН

некоторые из тех, кто упомянут или чей дух присутствует в романе, каюсь в грехах, если по недомыслию или поддавшись безотчетному гневу, возвел на кого напраслину, запамятовав, что есть у них дети и свято родительское имя.

Абашидзе Ламия, аджарка, знаменитая бакинская активистка женского движения из уплотненного большевиками углового дома миллионера Кардашбека.

Авакян Багдасар расстрелян в числе бакинских комиссаров, не будучи им, оказался с вождями Коммуны в одном тюремном списке.

Агамали-оглы славен лозунгом: Вы нам из Урсиета (России) революсия качай-качай, а мы вам из Баку нефть качай-качай.

Азизбеков Мешадибек расстрелян как бакинский комиссар, 2-ой в символической четверке 26-ти, олицетворяющей дружбу народов: он тюрок, Шаумян армянин, Джапаридзе грузин Фиолетова русский.

Айолло Гриша - бакинец, рисковый покерист, первая скрипка в оркестре Диктатуры Центрокаспия: власти, которая сменила Бакинскую коммуну. Сам себя вытащил из революционного болота за волосы, как выразился однажды в Лондоне, куда бежал и где умер, тоскуя по Баку.

Алиев - тюрок, в совершенстве освоивший армянский язык, незаменимый в делах бакинской жандармерии для слежки за армянами, переводчик на русский устава боевой дружины партии Дашнакцутюн.

Альтман, поэт, с эллином был эллин, с красными - красный, приветствовал большевиков в Баку, клялся в любви к Персии, грозился: Шах и мат дадим мы шаху! и далее: С каждым днем он ближе к краху.