- ... Одна лишь теплая фраза: Я, весь разбитый, стою одной ногой в могиле..., а судит судом истории, будто ему ведом её ход. Но ты читай!
Мамед Эмин дочитал письмо, пригодилось в разговоре с Нариманом и во время встречи с Кобой, когда тот вызволил Мамед Эмина Расулзаде из Баиловской тюрьмы и увёз в спецвагоне в Москву.
... Охранник вошел в камеру, уже под вечер было:
-Следуйте за мной, Расулзаде. - Уходившие в вечерние часы больше не возвращались, это время расхода.
Пошел впереди по темному коридору, а охранник за ним. И - в комнату, где Мамед Эмина допрашивали. Человек в красноармейской форме, это был Коба, подошел к нему, и первый его вопрос Мамед Эмину, без объятий и рукопожатий, будто вчера расстались, и он, благополучно выпроводив Кобу из отцовской мечети, посадил на пароход, отплывающий в Порт-Петровск.
- Узнаете меня, Расулзаде?
- Как не узнать, Коба! Но мы, помню, всегда были на ты. - Сократить разделяющее их расстояние.
- В тяжелые времена мы были вместе, а теперь стали врагами. И не Коба, а Сталин.
- Понимаю, - не сдается. - Тогда вы были солдатом, теперь генерал.
- Нарком, а не генерал.
- Что ж, такова жизнь. В ней всё бывает. - Молчи!
- Ознакомился с вашим досье. Неважные у вас дела.
- Не трудно догадаться, когда вероломно нарушена большевиками былая договоренность.
- Что за договоренность такая?
- Условия ультиматума и наш ответ, в составлении которого я лично участвовал.
- А лидеры бежали!
- В свете последующего можно ли их упрекнуть?
- Ваш ответ! - усмехнулся Коба.- Диктовали условия мы!
- Но торжественно обещали принять и наши условия: что сохраняется полная независимость Азербайджана, управляемого Советской властью.
- Признали Советскую власть?
- Да. И что созданное правительство Азербайджанской коммунистической партии будет временным органом.
- Ну, это решать было не вам!
- Коммунистическое правительство гарантирует неприкосновенность жизни и имущества членов правительства и парламента. И что же? Мусаватистов расстреливают пачками!
- А их лидер жив!
- Но дни его сочтены!
- Это ваши внутренние проблемы, мы за них не в ответе.
- Ясное дело. - Ни слова лишнего: отвечать на задаваемые вопросы! Но это - Коба, обязанный ему многим, и потому порой забывает, что перед ним верховная власть: захочет - казнит, захочет - помилует.
- Да, дни сочтены, это вы точно заметили, Мамед Эмин. Потому я и прибыл сюда, чтобы спасти тебя.
- Спасибо.
- Долг платежом красен, так, кажется? - Чуть помолчав: - О встрече с тобой я сказал только доктору Нариманову. Он заявил мне, что товарищи требуют твоего расстрела, но что этого не допустит. Или продержать в тюрьме до конца жизни, а здесь долго не проживешь. Ты мой старый товарищ по борьбе с царизмом и нужный революции человек. Тебя нельзя ни расстреливать, ни гноить в тюрьме.- Неторопливый дружеский разговор, хотя будут и угрозы, впрочем, их можно принять за упреки или назидания.- Ты получишь свободу.Пауза. Ждет благодарности? Мамед Эмин молчит.- А там смотри сам. Хочешь оставайся здесь, а хочешь - поедешь со мной в Москву. Я лично советую последнее. Учти: здесь тебе не дадут спокойно жить и, придравшись к чему-нибудь, снова схватят. Предлагаю сотрудничать с нами.
- После всего, что случилось?
- А что случилось? Ты о Коммуне?
- Не только.
- Да,- свел разговор к Коммуне.- Нам не следовало посылать сюда Шаумяна. Это была ошибка, мы не учли вашей с ними вражды и антитурецких инстинктов армян, отсюда и все последствия.
- Дело разве в Шаумяне? Силой навязали нам революцию и чтобы мы жили, как вы хотите. Ни к чему хорошему это привести не может.
- Да? - удивляясь смелости и еще не решив, как реагировать.
- И ваш приезд сюда был не нужен! - Не забывайся!
- Смотри, какой гордый: я его спасаю, а он дерзит! - усмехнулся.
Освободит ли?.. За дверью - охранник, приведший его сюда. Нет, не смеет не освободить! Забыть, как я его спасал, а однажды - от неминуемой смерти (ведь утопили бы в нефтяном чане!)?
- Представь, что немцы вторгаются в Москву и устанавливают у вас свою власть. Не думаю, чтобы это понравилось русскому народу. Почему должно понравиться нам, что ведете себя у нас как хозяева?
-Ладно,- насупился,- не будем ворошить прошлое. Но скажу: мы не сами пришли, нас Нариманов пригласил.
- Не надо объяснять, разве не понимаю?
- Да, ты прав. Преувеличивать роль Нариманова не надо. К тому же не он нам диктует, а мы ему.
- Я так и думал, спасибо.
- Вам одним не прожить, должны опереться на нашу поддержку.
- Это захват, а не поддержка.
- Кончим. Что ты намерен делать?
- Выйти с вашей помощью, если не раздумали, на волю.
- Чтобы снова бежать и прятаться?
- Нет. Чтобы ехать с вами.
- Узнаю разумного Мамед Эмина.
- Но чтобы освободили и моего двоюродного брата Мамед Али, который, кстати, нас с тобой познакомил, он из-за. меня сидит. И друга Аббасгулу, нас вместе взяли.
- Велю разобраться,- заключил разговор. Две недели пути из Баку в Москву в спецпоезде Кобы.
С остановкой в Дербенте: дельце одно дагестанское,- сказал Мамед Эмину,- провернуть.
- Новые расстрелы?
- Иначе горцы нас не поймут,- ответил.- Они привыкли к жестокости, уважать нас больше будут.
И долгие разговоры в пути:
- Чего добились за полтора года правления? - наступал Сталин.- Что дали народу, кроме пустых обещаний, красивых деклараций?
- Я не был властью.
- Отрекаешься?
- Нет. Но я всего лишь был председателем партии.
- Мусаватской, правящей! И несешь полную ответственность за вакханалию сгинувшей власти.
Мамед Эмин, не желая подлаживаться под логику Кобы, хочет выговорить то, что обдумывал, сидя в камере. Отчего-то жила в нем уверенность, что его не смеют казнить, хотя теперь всё равно: уцелела б работа, в которую вложил сокровенное, создавал как последнюю, итоговую, надеясь, что сочинению суждена долгая жизнь, будут читать, пока жива нация... Нет, иначе, с красной строки:
- Мы многого сделать не успели, ты прав, Коба.
- Не забывай, что отныне я Сталин!
- Пусть так, товарищ Сталин. Но сумели дать почувствовать народу, что такое свобода, чуть-чуть вкусить этой самог свободы.
- Ерунду говоришь! Свобода - это когда все собрано в кулак, свобода это сила, а не пустая болтовня!
- Мы сберегли для народа нефтяные промыслы, они теперь служат вам, предотвратили их уничтожение, на котором с Лениным настаивали!
Телеграмма была Шаумяну, а перед тем записка Ленина, еще в начале июня восемнадцатого, когда Коммуне ничто, кажется, явно не угрожало (?), чтоб передали в Баксовнарком, лично председателю его ЧК Тер-Габриэляну, Теру, как он назван в записке: подготовить все для сожжения в Баку в случае нашествия турок или британцев.
Но ведь не сожгли! - возразил Нариман, когда уже в Москве Мамед Эмин упрекнул Наримана за его идеализацию Тер-Габриэляна. Нариман не знал, хотя в те дни был в Баку, ни о записке, ни о телеграмме, возражение вырвалось невольно, но - не скроет - внутри что-то оборвалось, сомнение вкралось в душу: возможно ли такое нелепое повеление?
- ... А восстановление выведенного из строя нефтепровода Баку - Батум? Начало строительства железнодорожной ветки, соединяющей Баку с Джульфой, южной точкой на границе с Ираном?
- Ну да,- это Коба,- извечная ваша мечта: воссоединение с братьями-тюрками в Иране, дескать, разделены по сговору между царской Россией и шахским Ираном.
- Разве нет?
- Но кто вам поверит? И тамошние земли, и вы сами - все это было Ираном.
-...Новые школы, учительская семинария, наконец, университет, открытый нами! Профессора из голодного Петрограда, европейские умы!
- Да,- с издёвкой,- назовут когда-нибудь имени Мамед Эмина Расулзаде, длинно и неблагозвучно.
