— А как же жена, она, между прочим, тоже инженер? — спросил я.

— А ваша жена нам не нужна, — сказал директор. — Можете снять квартиру, если у вас есть деньги. А жена ваша, может быть, тоже устроится куда-нибудь, но не к нам.

— А сколько вы будете мне платить? — поинтересовался я.

— Восемьсот рублей, — ответил директор.

— Так я же не смогу платить за квартиру! — сказал я.

— Не сможете, — сказал директор.

— Ну и что делать? — спросил я.

— А вы к нам не приезжайте, — посоветовал директор.

— А вы напишите на направлении, что я вам не нужен! — предложил я.

— Это с превеликим удовольствием! — сказал директор, тут же написал отказ и отпустил меня на все четыре стороны.

Я сдал отказ в Минрадиопром в Отдел молодых специалистов. Там взялись за голову.

— Нам сейчас не нужны никакие специалисты, — пожаловались они мне. — Дан строгий приказ всех отправлять на целину. На вас этот приказ не распространяется, так как вы должны три года отработать по специальности. Но куда вас деть, мы не знаем. Нет ли у вас у самого каких-нибудь соображений?

Я сказал, что соображения есть. Моя жена окончила институт на год раньше меня, работает тут же в Москве на авиационном заводе, и Минавиапром согласен меня принять, и нас обоих устроить на работу, не в Москве, конечно, но тут недалеко, в Подберезье, как раз за сто первый километр от Москвы.

После некоторых колебаний Минрадиопром согласился и отпустил меня. И Минавиапром нас начал перераспределять в Подберезье.

Не приходилось ли Вам, читатель, в юном инженерном возрасте оказаться безработным? Сейчас такая счастливая возможность представилась многим, но тогда я был, наверное, единственным в стране советским безработным. И хотя это счастье длилось всего полтора месяца, запомнил я его на всю жизнь.

Каждый день до 8 часов утра я должен был уйти из катиного общежития, в которое в соседнюю комнату к парням из ее же завода она меня устроила, и вернуться мог только после 11 вечера, чтобы не попадаться на глаза коменданту — суровой бабе, строго следившей за порядком. В течение всего дня, а это был холодный промозглый март и начало апреля, я мог совершенно свободно гулять по Москве и заходить в любой магазин погреться. Денег не было, ел я только вечером у ребят, которые меня приютили. По-возможности, меня подкармливала моя молодая супруга, но я старался ее не обременять, потому что она сама далеко не роскошествовала. И так полтора месяца.

Но вот нас, наконец, оформили, и мы поехали в Подберезье Калининской области на новое место работы.

Нам сразу дали комнату в двухкомнатной квартире, метров 10, в которую мы должны были проходить через другую комнату, чуть побольше, в которой жили такие же молодые специалисты, муж и жена. Они построили в своей комнате стеночку, так что получился коридорчик, и теперь у нас были изолированные комнаты. Я приделал к настольным часам контактную систему, и по утрам они включали электроплитку и радиоприемник, так что мы всегда утром пили горячий чай и слушали хорошую музыку. А потом бежали на работу в свое ОКБ, мы с Катей работали в разных бригадах — я в бригаде электриков по общему оборудованию, она в бригаде электриков по приборному оборудованию. Наша задача заключалась в проектировании кронштейнов и соединительных жгутов. А когда все это по нашим проектам было уже сделано — в прозвонке этих жгутов на самолете.

Я все ждал, когда же эти проклятые жгуты кончатся, а они все никак не кончались. А я окончил институт по специальности автоматики и хотел, как мне и было обещано, заниматься разработкой автоматики, а не кронштейнов и жгутов для нее. Но это не светило ни в какие ближайшие годы. И тогда, посоветовавшись с Катериной, потребовал перевода, забыв к этому времени, что такое бездомность и безработица.

Мне сказали, что, во-первых, из нашего ОКБ еще никто не уходил, потому что так, как платят у нас, не платят нигде. Во-вторых, вы должны отработать три года. А в третьих, ладно уж, вот проведете летные испытания нашего изделия, тогда отпустим.

Надо сказать, что это ОКБ было исключительно высококвалифицированным ОКБ. За полгода до нашего там появления оттуда уехали немецкие конструктора-ракетчики, которые в качестве пленных были вывезены из Германии. Они были высокомерны, презирали русских, но работали тщательно и грамотно и научили «этих русских швайне» работать так же. Типовым выражением было: «такой чертеж, как ваш, только ж… подтирать!». Про немцев рассказывали всякие истории, но уважали за работоспособность и педантичность. И этот стиль сохранился надолго, халтура не допускалась.

Я выторговал себе право на перераспределение, если в составе бригады нормально проведу испытания, и после выполнения всех подготовительных работ отправился в Феодосию проводить испытания. А случилось это уже глубокой осенью.

Следует заметить, что в Феодосии хорошо и приятно только летом. А поздней осенью и зимой это отвратное место, в котором холодно и противно, дуют ветры, а вам еще надо ехать на аэродром, находящийся в нескольких десятках километров от города по крымской степи, которая тоже никакого отношения к курортам не имеет. На аэродроме в мороз надо сидеть в палатке, в которой установлена аппаратура, и ждать команды на вылет. Но команды не будет, ибо погода не та. Это было известно еще вчера и утром подтверждено, но все равно за нами приходит машина, и мы, матерясь, едем на аэродром. А потом возвращаемся в город в холодную гостиницу. Ребята идут в кино или в ресторан, а я — в номер добивать домашние задания по факультету усовершенствования ВЗЭИ — Всесоюзного заочного энергетического института, в который поступил перед отъездом.

Так мы прокантовались до апреля месяца, когда, наконец, выглянуло солнышко, и в апреле мы быстренько выполнили всю программу. Но и здесь не обошлось без приключений.

Суть испытаний заключалась в том, что наш самолет с дополнительной аппаратурой должен выйти на крейсер, пройти над ним и затем по его наводке отправляться к щиту, установленному на барже, которую в море выволакивал буксир. Летчик должен был вовремя включить автопилот и вовремя его выключить, иначе он разнесет щит и сыграет роль камикадзе. Тогда его опыт уже никому не пригодиться. А управляло полетом в той аппаратуре телефонное реле типа РП-5. Однажды именно у этого реле в момент включения автопилота заварился контакт, и самолет свечой ушел вверх. Если бы заварился не этот контакт, а другой, самолет ушел бы вниз с высоты 400 м., и от самолета и от летчика осталось бы одно воспоминание. Слава Кириллов, летчик, успел отключить автопилот и ушел на аэродром, промазав мимо полосы, откуда самолет потом вытаскивали тягачами. К нему прибежало начальство устраивать разнос, но он никого слушать не стал, послал всех и ушел. А вечером мы выпили за его чудесное спасение. От полетов его не отстранили, так как все всё понимали.

Были и другие случаи. Когда мы работали, то к программе подключалось до десяти тысяч человек. Это был крейсер с командой, два сторожевых корабля, два истребителя сопровождения с полным боезапасом, два аэродрома — наш и запасной, в нашей зоне прекращались все полеты и хождения кораблей и еще работали всякие службы. И вот, вся программа выполнена, полет прошел прекрасно, все довольны, осталось посмотреть запись на КЗА — контрольно-записывающей аппаратуре, ради чего все и делалось. И тут техник от ЛИИ, отвечающий за эту аппаратуру, бьет себя по лбу и сообщает, что он забыл ее включить. И так шесть раз подряд! Халатность или умысел? У нас был подполковник, старший по бригаде, который ему это все простил, правда, сказав, что если еще раз… А я, как представитель головной организации, пообещал этому технику, что в следующий раз я его вот этой самой рукояткой. Но, в целом, программа была выполнена, и я поехал в родное ОКБ требовать перевода на другое место работы, где меня будут использовать по специальности.

В ОКБ были удивлены моему упорству и отказали в увольнении. Тогда я написал письмо Булганину, он тогда был очень большим начальником, и поступила команда нас с женой перераспределить по специальности. В Министерстве тоже были удивлены, но команда есть команда, ее надо выполнять, поэтому нам дали три возможных места новой работы, из них два в городе Жуковском — в ЛИИ и в ЦАГИ, посоветовав съездить в Жуковский и разузнать что и как. Мы сели в электричку и приехали на станцию Отдых. Автобусы тогда не ходили, но на станции стоял какой-то маленький служебный автобус. Куда он идет? — поинтересовались мы. В ЛИИ, — ответили нам. Мы сели в автобус и оказались в ЛИИ. Нас тут же зачислили в 4-й комплекс, который через несколько лет стал Филиалом ЛИИ по авиационному бортовому оборудованию. Интересно, что было бы, если бы автобус шел не в ЛИИ, а в ЦАГИ?