— Ладно, уговорил, — решительно сказала Ольга. Отчаяние всегда придавало ей решимости.

— Садись туда же! — торопливо сказал Василий, когда они вернулись в большую комнату.

Ольга бросила на пол плед и села под включенные лампы. В первые секунды все внутри у нее сжалось.

Сначала Василий сфотографировал ее с той прической, какая была. Потом попросил распустить волосы. Потом велел ей лечь на бок и опереться на локоть. Потом — повернуться спиной и оглянуться на объектив через плечо. С каждым новым кадром его дыхание становилось все чаще и шумнее. Ольга же вошла во вкус и почувствовала себя настоящей фотомоделью.

— А теперь сядь на коленки и прижми к груди колокольчики, — он вытащил из вазы букет и протянул его ей.

Со стеблей на ноги Ольге стекала вода, но это было даже приятно. Василий сделал два дубля, а потом подошел к Ольге и вынул из букета несколько цветков. Он решил разбросать их по ее ногам и на диване рядом, чтобы слегка изменить композицию. Для этого ему пришлось наклониться к самому ее животу. Оказавшись совсем рядом с ней, он почувствовал тепло, исходящее от белой матовой кожи, и разглядел густые черные волосы в ложбинке между ног, похожие на маленький островок мха. В них блестели крохотные прозрачные капельки воды, упавшие с цветочных стеблей. И тут он сам не понял, как прильнул губами к этому островку, как принялся исступленно покрывать поцелуями Ольгины ноги, живот, руки, которыми она пыталась от него загородиться… В рот ему то и дело попадали выпавшие из рук Ольги колокольчики.

— Вася! Вася! Не надо! — в отчаянии воскликнула Ольга, но поняла, что не в силах с ним бороться.

Впервые с того вечера, как она последний раз была близка с Мишелем, Ольга почувствовала возбуждение. Но возбуждение это не относилось к Василию. Скорее Ольгу возбуждала сама ситуация — позирование обнаженной, бриллианты, цветы… Она порывисто вскочила и задернула шторы. Колокольчики, которые лежали у нее на коленях, рассыпались. Она думала, что Василий начнет раздеваться сам, но он так и остался — в джинсах и клетчатой рубашке.

— Ну что же ты… — сказала она и снова опустилась на диван.

Василий опять уткнулся лицом ей в колени и застыл. Затем он поднял на нее немигающие глаза.

— Скажи, ты из-за этих фотографий с колье? Ты думаешь, что я не сделаю их, если ты не… Ведь так?

Ольга вдруг погладила его по голове, как ребенка.

— Ну что ты молчишь? Ты ведь думала так? Так вот, я не буду с тобой… сегодня. Я знаю, ты этого не хочешь. Не думай, я не собирался воспользоваться твоим несчастьем. Я не хочу, чтобы ты так думала… — Василий снова положил голову к ней на колени.

На Ольгу словно разом снизошла трезвость. Жар, который только что щекотал ее лоно, мгновенно сменился тупой болью. По телу ее тут же пробежал озноб. Почему, почему она сидит тут совершенно голая, с бриллиантами на шее и гладит по голове мальчика, с которым три года проучилась в одной группе? До Ольги вдруг дошла вся нелепость этой ситуации. И все это происходит сейчас, когда со смерти бабушки еще не прошло сорок дней! Надо немедленно выпроводить его…

— Ну хочешь, хочешь я сожгу эту пленку? — Василий вскочил на ноги и бросился к столу, где были разложены его фотопринадлежности. — Или просто засвечу ее прямо сейчас? Я не хочу, чтобы ты думала обо мне плохо. Прости, прости меня…

— Не надо ничего засвечивать. Лучше собирайся и иди, а то не успеешь проявить пленки. Я нисколько не обижаюсь на тебя, — Ольга поежилась и завернулась в рыжий клетчатый плед. — Наоборот, я благодарна тебе за все. И обязательно сделай те, последние, слайды.

Василий быстро сложил все в свою фотосумку и направился к выходу.

— Завтра зайдешь? — спросила Ольга.

Он печально кивнул, и Ольга закрыла за ним дверь.

Она вернулась в комнату и собрала рассыпанные колокольчики.

Теперь у нее еще сильнее болела голова, к тому же неприятно тянуло внизу живота. Возбуждение, которое она испытала, так и не получило выхода. Но теперь Ольга сама подавляла в себе приливы похоти — ей казалось кощунством испытывать подобные ощущения в квартире, где стоит фотография ее бабушки.

И все же, когда она прибралась, приняла душ и легла спать, ее стали неотступно преследовать видения их бурных ласк с Мишелем. Это были даже не видения, ведь они почти всегда занимались любовью в темноте, это были какие-то отзвуки наслаждений и сладкой истомы. Нет, она не забыла его: стоило ей немного напрячь воображение, как она явственно ощущала в себе его упругий горячий фаллос. Тело еще помнило Мишеля с его удивительно гладкой кожей, шелковистыми волосами и нежным, чуть насмешливым голосом. Память вела Ольгу все дальше и дальше по темному, пропахшему керосином миру упоительных ощущений, которые они научились пробуждать друг у друга, пока Ольга, наконец, не заснула…

3

На следующий день Ольга закончила последние приготовления к поездке: уложила чемодан, отправила телеграмму маме: «У МЕНЯ ВСЕ НОРМАЛЬНО ЕДУ ПАРИЖ ОЛЯ». Взяла у Василия слайды и специальную штуку, похожую на маленький телевизор, в которую можно вставлять их и смотреть. Вечером, уже перед сном, она зашла к соседке Жанне Константиновне и отдала ей ключи от квартиры, чтобы та в ее отсутствие поливала цветы. Они с бабушкой всегда по-соседски друг друга выручали.

— Значит, в Париж, Олюшка? — своим громким учительским голосом спросила Жанна Константиновна, придерживая за ошейник виляющего хвостом Перса. — Слышишь, Серафим, Ольга завтра в Париж улетает, — крикнула она в комнату.

Однако вместо Серафима Петровича из комнаты вразвалочку вышел улыбающийся Аркадий.

— Везет же людям! — с завистью сказал он. — Надолго?

— На месяц.

— Привезешь хоть что-нибудь?

— Что?

— Ну, сувенир какой, что ли… — Аркадий засунул руки в карманы джинсов, как будто стыдился их.

— Ладно, — кивнула Ольга и повернулась, чтобы идти.

— На сорок дней-то не успеешь… — сказала вдруг Жанна Константиновна, а потом махнула рукой. — Мы сами с девочками соберемся у вас, посидим. Ты езжай, Капитолина сама ведь велела. Так и сказала перед смертью: «Пусть Ольга обязательно едет во Францию». Гордилась она тобой…

— Я пойду? — спросила разрешения Ольга. — Завтра рано вставать.

Ольга разложила на стуле одежду, которую собиралась завтра надеть — коричневые летние брюки, широкие вверху и узкие внизу, и кремовую, навыпуск, рубашку, к которой она обычно надевала деревянные бусы и такие же серьги. После этого она завела будильник на три часа ночи, легла и мгновенно уснула. Ей приснилась почему-то мадемуазель Надин, которая качалась на веревочных качелях, хохотала и выкрикивала что-то по-французски. На голове у нее был венок из колокольчиков. Потом Надин исчезла, и Ольга увидела рыжую Натали, та размахивала какими-то ножницами и игриво пыталась всех ими уколоть. При этом на лице ее блуждала маленькая хитрая улыбочка. Затем и Натали исчезла. Появился откуда-то из синей темноты Мишель — он ел ложкой из огромной тарелки и все время жалобно морщился. Ольга даже во сне почувствовала к нему необъяснимую нежность, как будто он и вовсе ее не бросал. И вдруг она увидела себя: вот она смотрится в какое-то круглое зеркало и видит, что волосы у нее стали седыми, или просто белокурыми? Она удивлена и ничего не может понять. Вглядывается в свое лицо, словно не узнает. Потом берет ножницы и отрезает себе сбоку одну прядь…

Глава четвертая

1

Ольга сидела у иллюминатора и разглядывала облака. Сначала они были белыми, как вата, потом стали розоветь по краям и, наконец, целиком превратились в куски розового суфле. Ольга заметила, что они начинают на глазах редеть и растворяться, и вдруг самолет вырвался из объятий облачных перин и понесся по голубому простору навстречу золотому солнечному свету. В эту минуту Ольга подумала, что ни за что на свете не хотела бы умирать — давно жизнь не казалась ей настолько прекрасной. В этом удивительном небесном сиянии тонуло и меркло все — Савельев, Мишель, Лилия Штраль, бриллиантовые бабочки и даже… смерть бабушки. Ольга будто взлетела над всем этим и стала чистой-чистой — как этот синий небосвод. Приятный голос стюардессы объявил, что самолет идет на посадку. До приземления в аэропорту Шарля де Голля оставалось пятнадцать минут.