– Бывали случаи, что и очень богатые люди теряли все свое состояние, а их близкие были вынуждены приспосабливаться к новым условиям, – продолжала взывать к моей совести журналистка. – Например, разорится банк или начнется война! Не окажутся ли и члены вашей семьи однажды кандидатами в доноры?
– Если начнется война, то и без моих родных будет достаточно доноров! – раздраженно огрызнулся я, давая понять этой выскочке, что ей не удастся достучаться до моей совести.
Я уже начинал жалеть, что согласился на это чертово интервью. Одна только мысль, что жизнь моих детей или внучки может подвергнуться опасности, приводила меня в стойку очковой кобры с открытым капюшоном, готовой броситься на источник угрозы.
Журналистка нервно улыбнулась. От возникшей поначалу между нами симпатии не осталось и следа. Мы оказались по разные стороны баррикад. Я – способный купить всё и всех богач. Она – обреченная на участь донора для таких как я.
Обдав меня ледяным взглядом с дежурной улыбкой на лице, Кэрол задала свой следующий вопрос:
– А как ваши близкие отнеслись к такому непростому решению?
– Сын будет здесь с минуты на минуту, и, возможно, сам ответит на этот вопрос. Мы очень близки с Джимом, я бы даже сказал, что ближе его у меня никого нет. Он с самого начала знал всё о проводимых исследованиях, понял и полностью поддержал мое стремление создать лабораторию, хотя и отговаривает от операции. Сын считает, что на данном этапе риск слишком высок и нужно продолжать эксперимент. А дочь сейчас переживает новую влюбленность где-то на Сейшелах. Для меня она по-прежнему остается маленькой девочкой, поэтому я пока не стал ее волновать и посвящать в свои планы.
Дочь – точная копия своей матери. Красивая, ветреная и, как ни прискорбно это осознавать, глупая и легкомысленная. Она словно кошка, может быть ласковой, если хочет что-то получить от хозяина, но без раздумий выпускает когти, если не в духе. Джес обладает лихорадочно-экзальтированным характером, требующим постоянных наслаждений. Ее интересуют только модные вещи, драгоценности, мужчины и различного рода реалити-шоу, которые она обсуждает с подругами по телефону по несколько часов подряд. Она постоянно в кого-то влюблена, но даже я, имея феноменальную память, не успеваю запомнить имя ее бойфренда на текущий отрезок времени.
Джесика родилась, когда мне было уже сорок восемь лет, и я наслаждался столь поздним отцовством как подарком судьбы. Сразу после окончания школы дочь перебралась жить на Манхэттен. Звонила очень редко. Каждый ее телефонный звонок начинался с непрерывного щебетания о том, как она меня любит и скучает, а заканчивался просьбой внепланово пополнить баланс ее кредитной карты. Она никогда не интересовалась моим здоровьем. В Нью-Йорке Джесика чудом закончила Джульярдскую школу актерского мастерства, но как актриса оказалась невостребована, и тогда дочь решила стать звездой светской хроники, с чем и по сей день великолепно справляется. Я пытался привлечь ее к делам корпорации, но все попытки поговорить об этом заканчивались слезами и упреками в том, что я хочу заставить ее работать, поскольку мне в тягость ее содержание. С юных лет последней точкой во всех наших спорах был ее шантаж, что в противном случае она переедет жить к матери. Поэтому, опасаясь дурного влияния бывшей жены, я был вынужден уступать наследнице во всем. Я поздно понял, что безделье входит в нее постепенно, как болезнь, и избавиться от него спустя годы будет уже просто невозможно. Сам того не желая, я вырастил из нее потребителя, и винить в этом мог лишь самого себя.
– Вы допускаете, что после операции можете стать неполноценным человеком в плане здоровья? – осторожно поинтересовалась журналистка уже более мягким тоном.
– Да. Вы, Кэрол, сейчас озвучили мой кошмарный сон. Я стараюсь гнать от себя прочь подобные мысли. Уж лучше умереть, чем жить как овощ. Если такое все же произойдет, я попросил Джима не мучить меня. Думаю, он сможет справиться со своими чувствами и отпустить меня, ведь перед ним будет тело уже не отца, а постороннего для него человека.
Говорить о возможной ущербности не было желания, и, поерзав в кресле, я пробурчал:
– Какой там у вас следующий вопрос?
Кэрол понимающе кивнула:
– А следующий вопрос о ваших родителях. Какими они были?
Я закрыл глаза, возвращая свою память в тридцатые годы прошлого века. Мой голос наполнился теплом от нахлынувших воспоминаний. И я, не спеша, с расстановкой, начал восстанавливать хронологию событий, послуживших причиной моего появления на свет:
– Отца звали Джон. Невысокий коренастый весельчак с ежиком густых черных волос, покрытых равномерными вкраплениями седины. От близоруко прищуренных глаз лучиками отходило множество мелких морщинок. Голос был густой, басовитый. Занимаясь ремонтом машин, отец обычно напевал что-нибудь себе под нос. Помню его хорошо, хоть мне и было всего четыре года, когда он погиб. Знаете, Кэрол, я всех людей по внешности и повадкам ассоциирую с представителями животного мира. Так вот, мой отец был типичный енот-полоскун. Только не смейтесь! Разрез глаз и форма бровей придавали ему внешнее сходство с этим зверем. Суетливый и жизнестойкий. Его руки были постоянно заняты каким-то делом, будь то деревянный свисток для меня, который он мастерски вырезал ножом, или же ремонт обуви любого из членов семьи.
Журналистка улыбалась. Нам вроде удалось восстановить статус-кво. Враждебность исчезла с ее милого личика, и она слушала меня, накручивая на палец прядь длинных волос. Оператор почти всё время снимал крупным планом мое лицо и практически не поворачивался к Кэрол, что давало ей возможность держаться расслабленно, чего уж точно нельзя было сказать обо мне.
– А с каким животным вы бы сравнили меня? – в ожидании комплимента лукаво улыбнулась девушка, снова продемонстрировав двух чертиков в голубых глазах.
– Еще не определился. Если брать в расчет только внешние данные, то вы напоминаете мне быстроногую лань. Об этом говорит миндалевидный разрез глаз, длинные ноги, грациозный изгиб тела. Но за полчаса невозможно понять характер и внутренний мир человека, а без этого нельзя делать выводы. Уверен, это животное из дикой среды, так как, я думаю, вряд ли вам характерна кротость и стремление к тихой семейной жизни.
– Интересное сравнение, – лицо Кэрол осветила задумчивая улыбка. Вероятно, она нашла в моих словах лестные для себя эпитеты. – Давайте всё же вернемся к вашему отцу. Кто он был по профессии?
– Автомехаником от Бога, и неиссякаемая очередь к нему была лишним тому подтверждением. Помню его пропахший насквозь бензином пиджак, с отяжелевшими карманами, в которых он постоянно таскал какие-то болтики и гайки. Долгие годы запах бензина ассоциировался у меня с отцом. У него были крупные жилистые руки, которыми он зарабатывал на жизнь для нас с мамой, а также для своих родителей и двух братьев, оставшихся на ферме в Миннесоте. Как и любой мальчишка, он с детства грезил морем, которое видел только на картинках. И в поисках приключений на борту рыболовецкого судна по исполнении совершеннолетия приехал в Глостер. Но тут бриг его грез разбился о подводный риф действительности в самом непредсказуемом месте. Оказалось, что он страдает морской болезнью, которая делала невозможным его пребывание на корабле длительное время. Однако о возвращении на ферму не могло быть и речи. Поэтому, потерпев неудачу на одном поприще, отец без особых раздумий отправился в гараж при таксомоторном парке, где в полной мере и раскрылся его талант. Там он работал, пока не началась война. Отец выполнил долг перед Родиной и вновь вернулся в Глостер в тот же таксомоторный парк. А в начале двадцатых годов, когда сухой закон вступил в силу, он, поддавшись на уговоры друга, стал бутлегером. Дело это было рискованное, но, безусловно, прибыльное. Глостер оказался друзьям тесен для такого рода занятий, и они перебрались в Бостон. С появлением легких денег как-то незаметно обнаружилось и много приятелей с общими интересами, которые включали в себя посещение ресторанов, ипподромов при неизменном эскорте красивых девушек. Надо отдать ему должное: во всей этой круговерти веселья он не забывал о стариках и регулярно отправлял им добрую часть заработанных денег. Жизнь казалась прекрасной, но тут на Америку обрушился небывалый по своим масштабам экономический кризис. Сухой закон отменили, и вскоре, промотав остатки былых накоплений, отец был вынужден вернуться к ремонту машин.
