В ветреный день росы нет, в раздумьи сна нет. Кому рассказать-поведать о сомненьях своих? Казакам? Они грубнее, не поймут, засмеют. Вон Микита храпит рядом. Зойный казак. Он первый задразнит... Ермаку Тимофеевичу? Тому и так не сладко. Столько добрых товарищей потерял. Да и что говорить-то? Что враги ведут себя вероломно?.. Это он и сам видит. Что ночами приходит Марфинька и плачет жалобно?.. Как о стыдном таком скажешь?.. Воротить бы назад - не дал бы в обиду боярышню! А так... Тем паче, не до этого атаману. Не спит ночами, тоже ворочается.

Сильно потрепало войско гулянье по Сибири, лютые зимы да неприятель... Большая часть казаков костьми устелила, удобрила и без того тучную землю. Оставшиеся в живых роптали:

- Разве для погибели своей идём за Ермаком Тимофеевичем?

- Разве смертушки на чужбине желали?

- Помрём мы здесь.

- Никак не можно отступать, робяты. Побежим - догонит Кучум и не то что стрелами, камнями закидает голые спины. Тогда точно помрём, - говорил Ермак. - Терпите, братцы. До самого сердца Сибирского ханства дошли. Чего уж теперь? Впереди один Искер. Дворец Кучумов, полон злата-серебра нас дожидается. Захватим его, а уж с ханским богачеством и к царю возвращаться можно.

Казаки плыли на стругах, а по берегу их сопровождали конные разъезды. По всему было видать, что Кучум стаскивает силы и готовится к бою.

Река шла на сужение. В самом узком месте, преграждая путь, натянуты толстые цепи. Не пройти стругам. Стали приставать к берегу. На нём будто мишени выстроились вершники.

А они и есть мишени.

- Ату их!

Казаки пальнули из пищалей дружно, басурмане отступили, очистили берег, попрятались за широкой засекой.

- Давай, высаживайся! Быстрее, робяты! - командовали атаманы.

Казаки вылезали из стругов и, не размяв затёкших ног, бросались бежать в гору. Но тут же сами открывались для Кучумовых лучников. Стало темно, будто лопнула тяжёлая туча и хлынул из прорехи дождь. Так густо полетели стрелы. Кто за кустом спрятался, кто к земле приник. Да только не можно нигде укрыться - видны сверху как на ладони. Будто траву покосило воинство. Склон мёртвыми телами покрылся. Дрогнули казаки, отступили к стругам обратно. Ободрились враги. Выскочили из проломов в засеке конные и пешие, пустились в погоню. Впереди на чёрном коне - всадник в богатых одеждах, метался и прыгал лисий хвост на высокой шапке.

- Не спеши, - сказал Ермак, - пусть подойдут поближе.

Можно разглядеть уже, как сверкают злобой узкие глаза, топорщатся чёрные усы над стиснутыми зубами. Звякают доспехи. Шибает в нос едкий запах конского пота.

Атаман махнул рукой.

- Ату их! Гойда! Вот теперь либо победим, либо поляжем!

Казаки открыли огонь. Храпели и падали, скатывались с берега кони, подминая под себя седоков. На Степана надвигался вершник на чёрном коне. Акиньшин выстрелил. И будто подтолкнул кто под локоть. Промахнулся. Рухнул на скаку конь. Взметнулся к небу рыжий хвост на шапке, упал наземь и заволочился, подметая палую листву: всадник пополз проворно к своим.

- Ну, чего мажешь, девуня? - Пока Степан перезаряжал, Микита Сиволап уже выдернул копьё из спины врага.

На берегу, у самых стругов разгорелся рукопашный бой. Казаки рубились не на жизнь, а на смерть.

Потеснили басурман, прогнали с берега, ворвались за засеку, вошли в столицу. Войско татарское будто растворилось. Не видать ни конного, ни пешего. И дворец ханский пуст. Ни золота, ни изумрудов-яхонтов, ни другого богачества.

- Увезли! Снова опоздали! - бросил шапку оземь Микита Сиволап.

- Опять не успели... обманули... - галдели казаки.

- Робяты, подберите коней, которые целые, да скачите вслед. Один отряд прямо вдоль реки, а второй в обход леса. Кто нагонит Кучума, пришлите гонцов, подмогнём, - скомандовал Ермак.

***

Уставшие, не пришедшие ещё в себя после боя, злые от постигшей неудачи, казаки скакали кромкой леса.

- Гляди, следы! - крикнул Сиволап и спешился.

- Это не татары: лошади не так подкованы, - сказал Степан, разглядывая следы среди жухлой травы.

- А, мне всё равно, держитесь, вороги! Ух, зарублю! - Микита вскочил в седло и понёсся вперёд.

Вскоре показался обоз. Его сопровождало всего несколько человек, одетых в одежды-балахоны. Увидев мелких нескладных людишек, а не воинов, казаки налетели сходу. Чужаки бились горячо, да неумело. Которых порубили, которых связали.

Сиволап откинул шкуры, под ними на телеге в плетёных корзинах лежали гладкие плиточки, похожие на глиняные плинфы, из коих на Руси складывали храмы, только помельче - с ладошку детскую. Казак озадаченно повертел плинфу в руках, попробовал на зуб.

- А ведь это золото! Не какие-то бабские цацки, не кубки с блюдами. Чистое золото!

- Как бы не отбили его у нас, - сказал с тревогой Акиньшин.

- А вот мы с тобой и покараулим. - Он обернулся к казакам: - Скачите за подмогой, братцы, порадуйте Ермака Тимофеича!

Двое казаков ускакали, Акиньшин, Сиволап и Федя Клин начали обходить телеги, проверяя поклажу.

Когда Микита подошёл к молоденькому пленнику, прятавшему глаза под шапкой, и схватил пятернёй за лицо, тот забился, пытаясь выпутаться из верёвок, закричал что-то на непонятном языке. Шапка слетела, из-под неё будто змея размоталась, упала до земли чёрная коса.

- О, да это баба! - зацокал языком Сиволап. - Ох, ты сладкая! Я по нежному мясу дюже изголодался! - Микита с рычанием начал сдирать с девушки одежду.

- Не трогай её! - сказал Акиньшин.

- А чего? Сам хошь попользоваться? - заржал зойный казак, не переставая лапать пленницу. - Так это опосля...

- Не трогай девчонку! - крикнул Акиньшин и с силой опустил бердыш.

Из рассечённой шеи хлынула кровь.

Подскочил Клин:

- Эй, ты чего, девуня? Из-за басурманской девки товарища зарубил?!.

Схватка была недолгой.

Акиньшин положил казаков рядышком, закрыл им глаза.

Распутал пленников. Два старика и малец лет двенадцати, ребёнок.

- Ну, ну, не плачьте. Никто вас больше не обидит.

Девушка упала на колени и, продолжая всхлипывать, вздрагивала худенькими плечами.

Её звали Мараш. Она была дочерью старого шамана и по поручению отца везла золото Богу Неба. Отец всех мужчин с ней отправил, остался в улусе с женщинами да детьми. Мужчины - кузнецы да золотых дел мастера, не воины. Охраняя обоз, все погибли.

- Сначала татары напали, теперь - вы, - Мараш смотрела прямо в глаза Акиньшина.

- Где он, этот ваш Бог? - недоверчиво спросил Степан.

- На небе, - невозмутимо отвечала Мараш и вздохнула.

"Ну да, на небе, где же ещё? Наш Христос тоже на небе", - подумал Акиньшин и перекрестился.

- Куда же направляемся мы? На небо? - спросил он и снова перекрестился.

- В Небесный Храм, - шаманка восприняла это "мы" как само собой разумеющееся.

- И зачем ему столько золота?

- Не нашего ума дело. Каждые пятьсот лет Бог Неба спускается в средний мир. Все правители земли Сибирской посылают ему дары. Чтобы успеть к сроку, надо торопиться. Не то придёт Большая Беда.

Больше Мараш ничего не сказала, а велела запастись дудками бесколенного зонтичного растения, похожего на дягиль. И вскоре они двинулись в путь.

Старики и девушка управляли лошадьми, сидя на телегах с дорогой поклажей. Степан и мальчишка, верхами, то обгоняли обоз и вели дозор, а то отставали, чтоб заметить возможную погоню. Ехали, не останавливаясь, по едва различимой каменистой дороге среди могучих пихт, с которых свисали длинные бороды седого мха. Чтобы утолить жажду, пили - тянули воду из каждого ручья - прямо на ходу, не слезая с коней, при помощи трёхаршинных дудок. Дорога пошла вверх, и теперь её окружали скалистые горы.

Мараш подала знак остановиться.

- Приехали.

Степан оглянулся, но не увидел ничего похожего на храм.

Девушка подошла к горе, которая ничем на вид не отличалась от других, и трижды ударила в бубен. И тут же скалы начали раздвигаться, словно большие ворота. Вошли в них, ведя лошадей под уздцы. Кругом тишина, не видно ни единой живой души. У дороги возвышалась огромная баба, гладкие бока лоснились жирным блеском, руки сложены на большом животе. "Старуха! - осенило Степана, - идол из чистого золота! В животе - сын, в сыне - внук..." А вокруг звуки - будто трубы завыли тихонько. Мальчишка остановился и, открыв рот, глазел на золотую старуху. Мараш дёрнула его за руку: