– Они вторгаются в гнезда лесных муравьев и крадут яйца, а вылупившихся муравьишек взращивают как собственных чад, и те становятся рабочими sanguinea. Захватчики и защитники дерутся насмерть.

– И этим похожи на людские сообщества, как и многим другим.

– Британские муравьи-рабовладельцы менее зависимы от своих рабов, чем швейцарские Formica rufescens, за которыми наблюдал Губер: он отмечает, что рабочие муравьи этого вида заняты исключительно захватом рабов; без рабского труда их племя рано или поздно вымерло бы, поскольку рабы выращивают их потомство и добывают для них пищу. Мистер Дарвин пишет, что, переселяясь в новый дом, наши рабовладельцы несут рабов на себе, тогда как более свирепых, но зависимых и совершенно беспомощных швейцарских господ на новое место переносят в своих челюстях рабы.

– Но может быть, и те и другие вполне довольны своим положением, – заметила Мэтти Кромптон. Она произнесла это равнодушно, со столь удивительной бесстрастностью, что было невозможно решить – даже если бы Вильям внимательно прислушивался к ее словам, – иронизирует она или просто из вежливости поддерживает беседу.

Но Вильям слушал вполуха: он нашел маленький, покрытый соломой муравейник и готовился произвести раскопки. Взяв у нее совок, он удалил несколько слоев земли, ощетинившихся рассерженными муравьями-воинами, усеянных личинками и яйцами. Потом в несколько приемов раскопал центр муравейника, и муравьи бешено засуетились. Следуя его указаниям, мисс Кромптон собрала несколько крупных, прослоенных листьями и былинками кусков дерна вместе с рабочими муравьями, личинками и яйцами.

– Кусаются, – кратко заметила она, стряхивая мелких вояк с запястий.

– Да уж. Прокусывают кожу, потом очень грациозно изгибаются и впрыскивают в ранку муравьиную кислоту из брюшка. Отступаем?

– Нет. Я как-нибудь управлюсь с парой кипящих праведным гневом муравьишек.

– Но ни за что не справились бы с огненными муравьями, еще их называют tucunderas; стоило мне по неосторожности их растревожить, как они несколько недель не давали мне покоя. У бразильцев есть верная поговорка: огненный муравей – владыка. От него не спрячешься, не защитишься, его не остановишь; чтобы спастись от его набегов, люди бросают дома.

Поджав губы, Мэтти Кромптон выбирала муравьев из рукавов и рассаживала их по коробкам. Вильям разрыл один из ходов и обнаружил родильную камеру матки:

– Вот и она. Во всем своем великолепии.

Мэтти Кромптон заглянула в отверстие:

– Трудно поверить, что она и ее проворные слуги относятся к одному виду…

– Еще бы. Но она не столь непомерно толста, как матка термитов: та точно пузатая бочка и кажется величиной с гору по сравнению с маленькими послушными самцами, которые все время рядом со своей госпожой, или рабочими особями, которые снуют по ней, наводят чистоту и порядок, выносят бесконечно откладываемые яйца и всякий мусор.

Матка лесных муравьев была лишь вполовину крупнее, чем ее работяги. В отличие от тускло-рыжих рабочих муравьев она была толстая и глянцевитая, а ее тело опоясывали рыжие и белые полосы. Эти полосы объяснялись тем, что распиравшие ее яйца раздвигали рыже-коричневые пластины члеников, так что в промежутках были видны более уязвимые и эластичные белесые покровы. Голова сравнительно с телом казалась маленькой. Вильям подцепил матку пинцетом вместе с несколькими рабочими муравьями, которые ухватились за ее лапки. Он посадил ее на ватную подушечку в коробку и принялся наставлять мисс Кромптон относительно того, какой величины и из какой части муравейника отбирать рабочих муравьев, личинки и яйца.

– Мы должны взять образцы почвы, растительных остатков, из которых построен муравейник, и запомнить, чем его обитатели питаются, а когда муравьи окажутся в новом доме, девочки, если им достанет терпения, смогут с пользой для себя проводить опыты, выяснять, каковы их предпочтения в пище.

– Не поискать ли нам и самцов?

– В эту пору мы их не найдем. В муравейнике они бывают только в июне и июле, иногда в августе. Они вылупляются, как полагают, из яиц, отложенных неоплодотворенными рабочими муравьями, это своего рода партеногенез. После спаривания с маткой живут недолго. Их легко узнать – у них есть крылья, а глаза огромной величины; они совсем не могут обходиться без посторонней помощи, заниматься строительством или поисками пищи. Естественный отбор, очевидно, способствовал развитию у них – в ущерб остальным – тех навыков, что обеспечивают успех в брачных танцах…

– Не могу не отметить, что у людей все как раз наоборот: успех женщины в этом предприятии определяет ее дальнейшую жизнь.

– Я и сам не раз об этом думал. В мире людей наблюдается приятный парадокс: на балах молодые девушки порхают в ярких бальных платьях, а юноши – в строгих темных костюмах. В дикарских же племенах внешней красотой, как и самцы птиц и бабочек, похваляются мужчины. Но, по-моему, жизнь матки не намного слаще, чем жизнь ее многочисленных, бесполезных и всеми презираемых поклонников. Я спрашиваю себя, кто они, эти маленькие твари, которые суетятся, нежно носят и кормят друг друга, кусают врагов, – личности в полном смысле слова или, подобно клеткам нашего тела, составляют единое целое и руководимы неким разумом, духом гнезда, подвигающим всех: и матку, и слуг, и рабов, и ее партнеров по танцу – трудиться на благо всего семейства, всего вида?

– А может, мистер Адамсон, вы зададите себе тот же вопрос в отношении людей?

– Очень может быть. Я родом с севера Англии – там наши ученые, владельцы мельниц и шахт рады бы превратить людей в хорошо притертые шестеренки исполинской машины. Вот и доктор Эндрю Ур[11] в «Философии производителей» выражает пожелание, чтобы рабочих обучали коллективной слаженности, «чтобы они отказались от бессистемных навыков работы и уподобились действующим с неизменной точностью сложным автоматам». Эксперименты Роберта Оуэна[12] – самая светлая сторона этой философии.

– Любопытно, но это уже другой вопрос, – проговорила мисс Кромптон. – Волеизъявление мельников – не дух гнезда.

Вильям наморщил лоб, размышляя.

– Возможно, природа одна и та же, – сказал он, – если предположить, что, обращая рабочих в части одной машины, они, как и все остальные, выполняют волю духа улья.

– Ах, вот как, – живо откликнулась мисс Кромптон, – я понимаю, о чем вы. Ваша мысль – это кальвинизм в современных одеждах, норовящий проникнуть через черный ход или, если угодно, через леток.

– Вы много думаете, мисс Кромптон.

– Для женщины? Ведь вы хотели сказать «для женщины», но потом из вежливости воздержались. Да, я люблю думать. От размышлений я получаю огромное удовольствие – как греющаяся на солнышке пчела или муравей, который щекочет тлю. Не считаете ли вы, мистер Адамсон, что мы должны снабдить наш искусственный муравьиный рай колонией тли?

– Стоило бы. И засадить его растениями, которые любит тля… Но потерпят ли тлю в классной?

Собравшиеся вокруг муравейника девочки взвизгивали от восторга и отвращения. Муравьи с образцовым прилежанием рыли землю и обустраивали новый дом. Мисс Мид, пожилая женщина с мягкими чертами лица и редеющими волосами, из которых торчали шпильки, рассказывала девочкам о доброте муравьев: они трудятся ради общего блага, угощают сестер нектаром из своих запасов, ласково поглаживают друг друга и нянчат сестренок, не вылупившихся из яиц и личинок, а потом заботливо переносят их из одного дортуара в другой, с бескорыстной самоотдачей чистят и кормят. Маргарет ткнула Эдит локтем в бок и сказала:

– Знаешь, кто ты? Маленькая личинка, маленький червячок.

– Да вы хуже червячков, – сказала Мэтти Кромптон, – перепачкались в земле по уши.

Мисс Мид, очевидно привыкшая не обращать внимания на мелкие стычки, мечтательным голосом завела рассказ про Купидона и Психею: