— Выходит, его Алексеем звали?

— Да? Стало быть, так… И уехали. Вот и все, мой любезный…

Краснов достал из чемодана блокнот, стал записывать. Лукерья обеспокоенно спросила:

— Ты не на Якова в чемодан-то собираешь?

— Нет, Лукерья Ефимовна…

— Смотри, сынок. На него не надо. Что белогвардеец, так он только слово на себе носил… Хороший человек. Увидишь, привет передавай: «Лукерья, мол, кланяется…»

— А какая фамилия у ординарца была?

— Стерлось все… Да и зачем она тебе?..

Работа чекистов строится на связи с народом, в расчете на полную его поддержку. Не обо всем рассказывается сразу: преждевременное разглашение может нанести ущерб делу, однако там, где это возможно, сотрудники госбезопасности посвящают советских людей в свои задачи. Вот почему Краснов ничего не скрыл от Лукерьи Ефимовны. Он рассказал ей о розыске фельдфебеля, закончив свой рассказ словами:

— Знай мы фамилии солдат, сначала нашли бы их, а потом и его самого…

Старушка тут же собралась поехать в Тупилино. Оказалось, там, в ее доме, были записаны имена «белогвардейцев»: конники Шевылева, когда ставили лошадей на двор, вбили в бревно гвозди и вешали сбрую, седла, уздечки на них. Во избежание путаницы каждый солдат написал на бревне свою фамилию.

На следующее утро в Тупилине никто из ребят не пошел за грибами. Вся деревня высыпала на околицу. Пришли плотники, стали разбирать постройку, вернее, то, что от нее осталось.

Наконец оно было найдено, это бревно, с черным шрамом продольной глубокой трещины, с «гвоздочками», под которыми сохранились сделанные химическим карандашом надписи.

— «Сухов, Федоров, Иванов, Скрыль, Горб», — прочитал Краснов на бревне. Остальные подписи было невозможно разобрать.

«Конечно, искать у нас Иванова, Федорова, что в Корее Кима… Но Скрыль, Горб да и Сухов — это уже реально!» — мелькнуло в голове.

— Гляди, сынок, не обманула я тебя, — сказала Лукерья Ефимовна.

Николай обеими руками крепко сжал ее шершавую ладонь:

— Спасибо, мать, большое спасибо…

Человек по фамилии Скрыль, бывший подчиненный Шевылева, а потом власовец, отбывший после войны заслуженное наказание, отыскался в Псковской области.

На следствии в свое время Скрыль и словом не обмолвился о Шевылеве, о своей службе под его началом, рассказав лишь о пребывании в так называемой «Русской освободительной армии» Власова.

Подходя к дому, где жил Скрыль, Николай услышал скрежет рубанка. Когда же он завернул во двор, эти звуки сменил громкий стук. Хозяин, невысокий, плотный, выколачивал из инструмента набравшиеся туда стружки.

— Степан Григорьевич? Здравствуйте, — сказал Краснов, ставя чемоданчик на землю и протягивая руку.

— Он самый, — хмуро ответил тот, в сердцах бросая рубанок на доски и неохотно пожимая ладонь капитана, — 1917 года рождения, беспартийный, судимый в 1945 году к восьми годам военным трибуналом 2-го гвардейского танкового корпуса, наказание отбыл, судимость снята по амнистии… Что еще от меня нужно?

Скрыль при появлении сотрудника государственной безопасности заволновался, насторожился. Разговор долго не клеился. Николай остался у него переночевать, и лишь наутро, когда Скрыль возвратился с покоса, Краснов решил спросить его о Шевылеве.

— Бывает так: судьба важнейшего дела, труд сотен людей зависит от одного человека — его памяти, его честности, его совести, — начал Краснов. — Вы понимаете, Степан Григорьевич, ответственность этого человека? Ответственность прежде всего перед самим собой?

— Что вас интересует в Шевылеве? — глухо спросил Скрыль. — Я решил рассказать все, что знаю. И я буду подтверждать это везде, куда меня только ни вызовут. Да, я служил у немцев. Стрелял, когда мне приказывали стрелять. Но я не убийца, как этот гунявый Лешка…

И он стал рассказывать… Впоследствии, в кабинете следователя и на судебном процессе, Скрыль оказался, что называется, «хорошим свидетелем». Он припоминал самые мельчайшие подробности, с гневом и страстью обличая палача, не щадя и своей трусости, своего постыдного малодушия.

…На второй день после расстрела паренька и порки стариков Шевылева в команде не было. Конники приводили в порядок сбрую, седла, чистили оружие, латали одежду. За обедом, когда все собрались вместе, Яков Сухов, этот солдат с усами, вдруг сказал:

— За такие дела ответ всем держать придется.

Никто не произнес ни слова, хотя каждый понял, что он имеет в виду.

— А не уйти ли к партизанам, пока не поздно? Есть желающие составить компанию?

Все так и оцепенели, а Яков загоготал и даже привстал, как показалось Скрылю, от удовольствия:

— Да я пошутил, ребята. Испытанье делал, нет ли где трещинки.

Разговор на этом и потух. Вскоре все убедились, что действительно «фельдфебельский сапог», как позже прозвали Якова Сухова, испытывал конников. Когда команда разместилась в Тупилине, этот Яшка достал где-то большую бутыль спиртного, напоил Шевылева, пролез в ординарцы вместо убитого партизанами Федьки. Он чистил фельдфебелю сапоги, ходил за ним, как мать за ребенком. Тот души в нем не чаял и даже на облавы перестал его брать, тем более что они были земляки, оба с Брянщины. Конники по лесам, а ординарец в деревне прохлаждается, самогонку рыщет. Вечером потолчется среди солдат, а утром наушничает своему хозяину.

Кончилось все это неожиданно. После Тупилина полувзвод около ста километров шел маршем по смоленским лесам и болотам. Кони устали, каратели изнемогли. Остановились в сарае, в заброшенном хуторке. Шевылев, взяв с собой Скрыля, уехал. Спустя примерно час, когда они уже подъехали к штабу, со стороны хутора гулко ударило. Шевылев со взводом жандармов бросился туда. От сарая остались одни щепки. Из всех солдат дышал только один, да и он вскоре умер. От него узнали, что в карауле в тот момент был Яков Сухов.

Так была уничтожена команда Фризнера. Из ее состава в живых остались только трое: Шевылев, после взрыва арестованный немцами, Сухов, скорее всего ушедший к партизанам, и сам Скрыль, который попал после этого случая в РОА.

В сентябре 1945 года Скрыль проходил в одном из лагерей проверку. Недалеко от себя, в шеренге бывших власовцев, полицаев, бургомистров, он неожиданно увидел Шевылева. Тот сделал ему знак, что они не должны признавать друг друга. Степан тоже боялся ответственности за службу в команде. Во время переклички фамилия Шевылева не была произнесена: фельдфебель откликнулся на фамилию своего прежнего ординарца Федьки. Вспомнить эту фамилию Скрыль так и не смог. Не могло ее быть и на Лукерьином бревне — это Краснов знал точно: Федька был убит партизанами еще до стоянки конников в Тупилине.

Сухов был приглашен Красновым в кабинет начальника городского отдела милиции. Это был пожилой, степенный мужчина, одетый, несмотря на сильную жару, в черный пиджак. На груди — ордена и медали за участие в партизанском движении.

Вступив в команду Шевылева в Ржевском лагере, Сухов с самого начала тяготился сознанием глубины своего падения и искал случая уйти к партизанам. Он понимал, что явиться к ним нужно не с пустыми руками, а хоть частично искупив свою тяжкую вину. В Тупилине как раз представился такой случай. Когда фельдфебель приказал Сухову осмотреть дом Лукерьи Гавриловой, он увидел на чердаке, на охапке сена, раненых красноармейцев. Яков пытался было убедить Шевылева подобрать другой двор, но фельдфебель настоял на своем.

Сухов разыскал хозяйку дома и предложил ей свою помощь. Перевести бойцов в другой дом было невозможно, так как двое раненых из команды Шевылева находились днем в палатках и могли все заметить. Ночью же двор охраняли часовые.

В Тупилине команда простояла с неделю. В течение этого времени Сухов помогал укрывать раненых бойцов. В последний вечер Шевылев вернулся из штаба радостно взволнованным. За стаканом самогона он поведал о полученном важном задании: срочно доставить в штаб армии секретный пакет. Шевылев даже показал пакет, весь в сургучных печатях.