— Привет, Марьяна. — Квашук, улыбаясь, окинул ее одобрительным взглядом. — Ты как Эдита Пьеха.
Она, и верно, была похожа лицом и фигурой на знаменитую певицу. Быстрыми взмахами щетки взбадривала перед зеркалом кудри. На ней была красная кофточка и короткая синяя юбка.
— Данилыч, не смотри на меня таким донжуанским взглядом. Я же смущаюсь!
— Ничего ты не смущаешься.
— Нет, смущаюсь! — Марьяна вскинула голову и нараспев произнесла: — «Так, руки заложив в карманы, стою. Меж нами океан. Над городом — туман, туман. Любви старинные туманы…» — И со смехом устремилась в зал.
Владислав за стойкой бара удивленно поднял брови:
— Марьяна? Ты почему здесь? Мама же запретила.
— Мама запретила, а я уговорила! — Быстро оглядела зал. — Ой, сплошь лысые мужики. Лёня, приветик!
— Привет, Мари. Вон тех, в углу, обслужи, которые распахнули пасти и ждут корма. Ты слышала? К нам приехал Боо Боо.
— Не может быть! — Марьяна нырнула в прилив собственного смеха. Побежала на кухню, надела кокетливый передник, на котором млела под пальмами некая процветающая страна.
— Марья, — обратил к ней разгоряченное кухонным жаром лицо Богачев, — вот скушай жюльен с грибами.
— Спасибо, Никитушка, я лучше бабулиного пирога кусочек. Можно, бабуля?
Виктория Викентьевна, чуть приподняв в улыбке уголки бледных губ, отрезала полоску от светло-коричневого, словно лакированного пласта свежеиспеченного пирога и поднесла Марьяне на тарелке.
— У-у, вкуснотища! — Марьяна уплетала за обе щеки. — Бабуля, ваш пирог занесут в книгу Гиннесса!
В зале смешивались гул голосов и тихая музыка. Марьяна по-хозяйски выключила ее, сунула в магнитолу другую кассету — и грянул жизнерадостный новомодный ансамбль. Те, в углу, позакрывали голодные пасти, заулыбались, когда она, хорошенькая, подлетела к ним — «что будете есть-пить, господа?».
Наступил короткий час, когда командировочные, заморив первого червячка, расслабили натруженные беговой жизнью организмы, а местное население было еще на подходе к «Ладье».
— Влад, — обратилась Марьяна к отчиму, — твоя гитара в кабинете? Можно, я возьму?
— Зачем?
— Песню хочу показать. Лёня, послушаешь?
Вот это более всего привлекало юную Марьяну — не школьная премудрость, а сочинение песенок. Голосок, по правде, был слабенький, необученный, но с микрофоном и не такие голоса звучали ныне с эстрады — уж Марьяна знала.
В директорском кабинете она извлекла из шкафа гитару, проверила настройку. — «Тум-пам-пам-пам», — зарокотали струны. Повелительно кивнув Лёне — слушай, мол, — Марьяна запела:
Белый снег над Невой,
Над моей головой,
Белый снег покрывает Неву…
Тут на высокой ноте голос сорвался. Марьяна досадливо поморщилась (и премилая, надо сказать, получилась гримаска) — и продолжала:
Как мне хочется знать,
Не могу я понять,
Для чего я на свете живу…
Телефонные звонки оборвали лирическую жалобу души. Лёня снял трубку:
— Да. А, Нина, привет! Да, здесь. — Протянул Марьяне: — Тебя.
— Что, мам?.. Нормально добралась… Потому что сразу включилась в работу, не успела… Мам, ну прости, что не позвонила. Ты не беспокойся, я с Владом приеду. Ну, пока. — Марьяна положила трубку и — взгляд взметнув горе: — Одно у нее на уме — как бы кто не сцапал ненаглядного ребеночка. Лёня, слушай дальше!
Как мучительна ночь!
Ты не хочешь помочь,
Для тебя это все чепуха.
Может, глупая я,
Чтобы смысл бытия
Разгадать? Или просто плоха?
Опять телефон.
— Да, кафе «Ладья», — ответил Лёня грубоватому голосу в трубке. — Что-что?.. Это почему я должен приготовить тридцать тысяч?.. Ты не угрожай… Не угрожай, говорю, тут не слабонервные!.. Па-ашел ты!.. — Он бросил трубку.
— Кто звонил, Лёня?
— Подонок какой-то. Раньше только в книжках читали про рэкет в Америке, теперь и до нас добрался. Ты песню кончила?
— Еще один куплет. Но давай лучше в другой раз.
— Пой! Там подождут.
Марьяна тронула струны и запела, склонив набок красивую голову:
Невеликая честь,
Уж такая я есть.
Снег навеял мне белые сны.
Как мне хочется жить,
Белым снегом кружить,
И упасть, и уснуть до весны.
— Все, — сказала она, прижав струны ладонью. — Конечно, глупо петь так наспех.
— Да нет, песня хорошая, — возразил он. — Ну, может, немного музыку помягче. А так нормально.
— Тебе правда нравится, Лёня?
— Ты молоток! — Он по-приятельски хлопнул Марьяну по плечу и пошел в зал.
Владислав за стойкой бара недовольно топорщил усы. Леонид ему коротко сказал о телефонной угрозе и устремился к новым посетителям. Гости прибывали, почти все места уже были заняты.
Один из новоприбывших, плотный редковолосый блондин лет сорока с одутловатым красным лицом и бледно-голубыми глазами, пришел недавно с сотоварищем, дылдой в клетчатом костюме. Оба явно поддатые, они сели за столик, за которым сидела немолодая пара, уже приступившая к десерту — кофе-гляссе.
Лёня подошел, протянул блондину меню, сказал дежурную фразу:
— Добро пожаловать. Рекомендую фирменный мясной пирог.
Блондин уставился на Лёню:
— Это вы владелец кафе?
— А в чем дело? Такие вопросы в меню не входят.
— А то, что не имеете права, — повысил голос блондин. — Школьницу заставляете официанткой… Ей уроки учить, а не бегать тут…
— Вы пьяны, гражданин! Уходите из кафе!..
Скандал быстро нарастал. Немолодая пара, не допив гляссе, спешила рассчитаться. Из табачного тумана глядели любопытствующие лица. К столику направился Владислав. И уже бежала сюда Марьяна.
— А ну, пойдем отсюда! — Блондин, поднявшись, схватил ее за руку. — Нечего тебе тут…
— Перестань, папа!
Марьяна выдернула руку. Блондин покачнулся, ударился боком о стол, там попадали бутылки, упала и разбилась тарелка.
— Товарищ Бахрушин, — сказал Владислав, — прошу, успокойтесь…
— Я те не товарищ! Я т-те покажу, полячишка! — закричал блондин и, коротко размахнувшись, двинул кулаком.
Владислав отшатнулся, удар скользнул по уху. Марьяна завизжала. Лёня ребром ладони ударил Бахрушина по сгибу руки, тот вскрикнул от боли, бросился на Лёню, клетчатый сотоварищ тоже, и произошла бы драка, если бы на шум не подоспел Данилыч. Втроем повели упирающихся, сопротивляющихся Бахрушина с сотоварищем к выходу — и вытолкали. Те с бранью ломились обратно, но Квашук стоял в дверях как скала, не пускал, грозил вызвать милицию.
В свете фонаря косо летели крупные хлопья снега.
Возле кафе стояло несколько машин, ближе всех — «Жигули» светло-капустного цвета, в них темнели фигуры седоков, а за ветровым стеклом висела куколка — ярко-оранжевый олимпийский мишка.
Бахрушин с сотоварищем, пошатываясь, побрели к черной «Волге». Хлопнули дверцы.
Марьяна с Леонидом быстро сменили скатерть на залитом вином столе, вынесли тарелочные осколки.
— Так это твой отец? — спросил Лёня.
— Да. — Марьяна, расстроенная, перед зеркалом поправляла прическу. — Годами сидел в Будапеште, будто и не было его никогда. А теперь…
Пол-одиннадцатого Владислав напомнил гостям, что ровно в одиннадцать кафе закрывается. После закрытия прибирались и около полуночи покинули заведение. Никите Богачеву было тут близко, три автобусных остановки. А вот Виктория Викентьевна жила далеко, в Автово. Обычно Владислав на своей машине отвозил маму, потом уж с Марьяной домой. А тут Марьяна сказала:
