Наверное, всё сразу.

Хлоя Буржуа осталась на памяти всех знакомых и друзей героем.

И никто не говорил ни слова против.

Потому что это даже не поддавалось обсуждению.

Мэр Буржуа был подавлен, сломлен.

Единственная дочь, луч света в его жизни — большая часть его самого.

Мертва.

Адриан сказал Маринетт, что в день похорон Хлои никто никогда не видел его таким.

И вместо того, чтобы замкнуться в себе, он начал активную отстройку разрушенных районов Парижа после терактов.

Полностью утонул в работе. Чтобы не думать.

Чтобы не сойти с ума от горя.

Он создал фонд «Памяти падших героев» для семей, пострадавших во время теракта. Для семей, что лишились дорогих им людей.

Из собственного бюджета. Потому что ему он был уже не нужен.

Зачем столько нулей на лицевом счете, если всю жизнь они шли ради счастья родной дочери?

Пожалуй, на этом эту невероятно дрянную осень в жизни девушки можно было закончить.

Но всё же была последняя новость.

И ее Маринетт по-прежнему с недоверием прокручивала в своей голове.

Девушка снова громко выдохнула, выпустив из легких белое теплое облако в холодный осенний воздух.

В конце аллеи виднелся силуэт с опущенной вниз головой и запущенными в карманы руками.

Маринетт ускорила шаг, опустив букет бутонами вниз.

— Тикки, милая, — негромко сказала она, обращаясь к квами. — Я тебе оставила угощение внутри. Печенье с утра приготовила, оно ещё теплое. Ты посидишь там тихонько, хорошо? Этот день слишком тяжело ему дается.

Тикки понимающе кивнула, забираясь внутрь и захлопывая за собой маленький замочек.

Маринетт сглотнула, обхватив себя руками, чтобы было теплее.

Рука девушки осторожно опустилась на плечо блондина, и тот медленно поднял голову.

— Готов? — прошептала она, взволнованно закусив губу.

Адриан кивнул скорее чисто механически, чем по доброй воле.

Девушка молча взяла его под руку и повела его за собой знакомой дорогой.

Дюпэн-Чэн знала, что это был уже третий раз, когда с лица Адриана не могла сойти тень горькой печали.

И только в этот раз она была рядом с ним.

Она не могла смотреть на него в таком состоянии.

Было непереносимо больно.

Но она понимала, что там он сможет выпустить эмоции, поэтому молча вела его знакомой дороге к черте города.

Густой туман уже усеял узкие улочки на окраине Парижа, тропинки было почти не видно.

Но Маринетт знала, куда надо идти.

Адриан тяжело вздыхает, когда видит в двадцати метрах от себя первые белые надгробия, пробивающиеся через густую седую бороду осени.

Девушка только сильнее сжимает его предплечье немного замерзшей ладонью, давая понять, что не оставит его в такой момент.

Совсем свежая могила бросается в глаза почти сразу.

Белый мрамор, земля по-прежнему кажется немного сырой, семена травы пробьются только весной.

Адриан сухо сглатывает, когда постепенно мутнеющий взгляд начинает исследовать выбитые золотым буквы.

«Габриэль Агрест. Несравненный модельер, друг и дорогой отец»

Юноша зажмуривается, в грудной клетке снова начинает болезненно колоть.

Дюпэн-Чэн молча наклонилась вниз и, выложив из небольшой вазы засохший букет, поставила свежий.

Она снова встала рядом с Адрианом, вопросительно вскидывая брови и закусывая губы.

Словно спрашивала: «Мне отойти?»

Агрест кивнул.

Он почему-то не хотел, чтобы она это слышала.

Девушка чуть слышным шагом направился вдоль дороги и скрылась в тумане.

Адриан молчал какое-то время, с болью кусая внутреннюю часть щеки.

— Ну, здравствуй, отец, — отчеканил он, сдвинув брови. — Как мать-земля? Ничего такая, да? Может, отдать ей моё кольцо, чтобы она пощадила твое тело, а?!

Голос предательски дрогнул.

В горле встал ком, в глазах сами собой закипели жгучие слезы.

Адриан сел на колени, больно прикладывая основания ладоней к глазам.

Зубы обнажились в плаксивом оскале.

— Прости, — процедил он сквозь слезы, покачав головой. — Прости, я не хотел.

Из легких вырвался глухой хрип.

Пальцы сами собой сжались на влажной земле могилы.

Он опустил голову, стараясь успокоиться.

Адриан Агрест приходил на могилу отца уже третий раз.

И всякий раз, словно первый.

Зубы скрипели, рвалась наружу ругань в течение первых пяти минут.

И затем он рыдал.

В голос.

До дрожащих пальцев и бесконечно дергающейся нижней губы.

Потому что помнил.

Помнил, блять, как еще не успел отойти от смерти Хлои и комы Маринетт, как…

Его пригласили на опознание тела.

Которое было найдено в астрономической башне.

С пулевым ранением.

Которое оказалось смертельным.

Адриан сначала долго не мог понять, почему его отец был в этом странном костюме.

Глаза плотно закрыты, тонкие пальцы сжаты в области сердца.

Но когда ему показали место происшествия, он сопоставил два и два.

Поскольку увидел в дальнем углу комнаты мечущуюся черно-фиолетовую бабочку, запутавшуюся в паутине.

Всё встало в единую цельную картину.

Его отец всё это время был тем, против кого они сражались черт-знает-сколько времени.

Адриан долго не мог поверить.

Принять, осознать.

Но в итоге простил.

Так же, как и простила свою мать Маринетт.

Так у героев заведено, понимаете?

Прощать.

Агрест снова поднялся на ноги, глубоко вдохнув полной грудью.

— Я уже говорил тебе, — спустя пару мгновений произнес он, — и скажу снова.

Он рассматривал костяшки пальцев, переминаясь с ноги на ногу.

— Я прощаю тебя, отец, — глаза снова сканируют золотую гравировку. — Я тебя прощаю. За всё.

Адриан знал, что стоит возле этой могилы последний раз.

Больше он не скажет ему ни слова.

Просто потому что не вынесет.

Да, время лечит, говорят.

Он не был в этом уверен.

В случае Адриана и Маринетт — время калечило.

Силуэт девушки появился недалеко от него. И он услышал ее шаги, повернувшись назад.

Кивок головы. Адриан кивнул в ответ.

Постояв еще несколько секунд, кусая губы, Агрест всё же подошел к надгробию и смахнул с него невидимую пыль.

— Я видел письмо, которое ты мне оставил, — отозвался он. — Хорошо. Я сделаю так, как ты просишь. Прощай, отец.

Адриан последний раз сглотнул и повернулся назад, догоняя уже стоящую у ворот Маринетт.

Такси с желтыми шашечками и чемоданами в багажнике гудело неподалеку.

Габриэль оставил сыну письмо, которое ему вручили в тот же день, как тело модельера предали земле.

Письмо было написано ещё год назад. Он писал, что тогда был ещё в своем уме, но затем его тело перестало ему принадлежать.

Оно стало капсулой для некоего Деймоса, который захватил его рассудок за считанные дни.

В письме он сообщил наследнику, что оставляет все до последнего цента. И просит только об одном: покинуть Париж раз и навсегда. Чтобы больше никогда не подвергать свою жизнь и жизнь дорогих ему людей опасности.

Маринетт даже не стала спорить, когда он ей об этом рассказал.

А родители Дюпэн-Чэн не стали ее отговаривать. Особенно мать.

Молодые люди сели внутрь, захлопнув за собой двери, и скрестили свои руки, переплетая пальцы.

Плагг и Тикки тихонько переглянулись и снова сели по местам в карманы своих хозяев.

Автомобиль покорно дернулся с места.

И они одновременно, не сговариваясь, выдохнули всю тяжесть, которая ломала их долгое время.

Адриан повернулся к ней, и они тихо соприкоснулись лбами, легко улыбаясь.

Нет, он ошибся.

Время вылечит. Правда, вылечит.

Душевные раны будут кровоточить, будут заново порой открываться.

Будут выбаливать.

Но в итоге останутся только слепые шрамы, которые превратятся в воспоминание.

Несмотря ни на что, они вернутся к себе.

Потому что они не оставят друг друга.

Потому что такие сильные чувства пальцем не раздавишь.