— Но ведь это значит, что ты ни в чём не виноват… — сказал Пенлод.

— Как это?! Пенлод, но ведь он не мог знать, что я Финвэ ничего не сказал! Я же поехал к дедушке через день после того, как мы с тобой разговаривали! Он же был уверен, что Финвэ всё знает!..

— Подержи его. Пожалуйста, — сказал Карантир и протянул руку. Птица перебралась на локоть Майтимо и взглянула ему в глаза. Карантир погладил её по голове, отвернулся и подошёл к трону Гил-Галада — резному креслу с высокой спинкой, которое для него поставили в саду. Он опустился на колени и низко склонил голову.

— Расскажи нам, что произошло в то утро в Форменосе, — сказал Гил-Галад.

Карантир тихим голосом рассказал, как в то утро они поехали на охоту, как он отстал от Маглора и вернулся в дом, огорчённый и подавленный из-за отвратительного розыгрыша. Рассказал о том, как сел с дедом за обеденный стол, как поведал ему правду о себе и как в бешенстве ударил Финвэ ножом, ошибочно сочтя, что тот причастен к издевательствам над ним.

— Я не считаю тебя ответственным за случившееся, кузен Келебримбор, — сказал Гил-Галад, но ты в ту пору был уже достаточно взрослым, чтобы понять, что такие вещи могут делаться только в насмешку. Даже если на это у тебя самого не хватило ума, ты мог бы спросить у своего отца, уместно ли было подкладывать в комнату твоего дяди чулки и окровавленные тряпки. Дядя Карнистир, — обратился он к Карантиру, — скажи, пожалуйста, почему ты сделал то, что сделал?

— Потому что он сказал… сказал, что я должен стать поспокойнее. Я не мог. Не мог.

— Тебе это уже говорили?

— Да. Мать и отец.

— Ты рассказал нам, что испытывал различные волнения, связанные с твоей женской природой, которую тебя вынуждали скрывать, — заметил Гил-Галад. — Пытались ли твои родители как-то облегчить твою жизнь или же просто просили тебя успокоиться?

— Просили успокоиться, — глухо сказал Карантир.

— Бывало ли раньше, что разговоры с родителями об этом вызывали у тебя стремление прибегнуть к насилию? Ударить, схватиться за нож? — продолжал Гил-Галад.

— Я не могу. Пусть братья скажут. Питьо?.. — обратился он к Амроду.

— Да, — ответил Амрод. — Однажды он пытался ударить нашу мать ножом в присутствии моего брата. Моего брата Амраса, Тэлуфинвэ, сейчас нет с нами, но и он, и мать рассказывали об этом одинаково.

— Ваш отец знал? — спросил Гил-Галад.

— Да, — вздохнул Маглор. — Мы с отцом говорили об этом.

Гил-Галад взял в руки белый жезл — жезл Судьбы, который передали ему беглецы из Гондолина, тот самый жезл, взмахнув которым Тургон много лет назад вынес смертный приговор Эолу.

— У нас, эльдар, нет законов и обычаев, которые бы определяли, как мы должны обращаться с безумцами. Хотя, на мой взгляд, так быть не должно, ибо среди нас есть и такие, чьи поступки явно совершаются не в здравом уме, — вздохнул Гил-Галад. — Однако у аданов на этот счёт есть законы, которые я внимательно изучил. Так, законы друэдайн различают идиотизм, буйное помешательство и другие виды безумия, и дают на этот счёт вполне определённые предписания. За поступки, совершенные явным идиотом, отвечает тот, кто подбил его на эти поступки. Стало быть, я могу считать, что за появление в твоей, Карнистир, спальне чулков, лент и тряпок отвечает Мелькор. С буйнопомешанными дело обстоит иначе. И отец, и мать знали о безумном поведении этой девицы. Тем не менее, мать отпустила девицу от себя, не отправив другую женщину присматривать за ней. Отец также знал о том, что девица страдает вспышками безумия, но при этом оставил её без присмотра и уехал из дома, не предупредив о её безумии ни деда, ни слуг. В этой ситуации за поведение безумца отвечают те, кто должен заботиться о нём — родители. Твоего отца, Карнистир, уже нельзя привлечь к ответственности, а твоя мать живет далеко, и привлечь её к суду мы также не можем. Сама ты не отвечала на тот момент за свои поступки. Поэтому за это нападение на Финвэ сейчас никто ответить не сможет. Временно я передаю тебе, Нельяфинвэ, как её старшему брату, опеку и присмотр над ней; в случае каких-либо опасных для окружающих проявлений безумия отвечать за них будешь ты. Если она найдёт себе супруга, ты передашь эту обязанность ему.

Маглор громко вздохнул с облегчением и закрыл лицо руками; Нариэндил ласково взял его за руку, успокаивая. Карантир не двигался с места; Маэдрос подошёл к нему и поднял с земли.

— Ну, а кто же всё-таки убил вашего дедушку, внучата Финвэ? — насмешливо спросила Лалайт, выглянув из двери на лестницу.

— Надеюсь, что мы ответим на этот вопрос вскоре, госпожа Лалайт, — сказал до сих пор молчавший Тургон. — Убийство произошло, и не одно. И если те, кто должен покарать убийц, этого не делает, это может сделать любой. Даже если тот, кто совершил преступление, сильнее; даже если он сильнее всех нас, знание и честность должны помочь нам.

Он подошёл к трону Гил-Галада; тот протянул ему жезл, но Тургон не взял его.

— Мы очень долго успокаивали себя тем, что Мелькор является началом всякого зла и раздора; что он отравлял нашу жизнь своим обманом и злыми советами. Но ведь многие следовали его наветам добровольно. В том, что случилось с ними, виноваты только они сами. Ещё давно, в плену и сразу после бегства, я задавался вопросом: в ком ему удалось пробудить самое худшее? Вот тебя, Келебримбор, Мелькор подбивал на то, чтобы ты обижал Карантира и уговаривал раскрыть тайны мастерства твоего отца и деда. А остальные? Вы все знаете, что сам я никогда не общался с ним близко, даже не здоровался и не подпускал его к себе. То же я могу сказать о своём младшем брате, — он кивнул на Аракано, — и в своём старшем брате Финдекано я тоже уверен. Мы знаем, что он много раз пытался сойтись с дядей Феанором, но не преуспел в этом. Но ведь многие из вас дружили с Мелькором и слушали его советы. Амрод, что он говорил Амрасу и тебе?

— Он говорил, что мы должны узнать как можно больше о Сильмариллах. Научиться обращаться с ними, — мрачно сказал Амрод. — Что мы имеем на них право, хотя мы и самые младшие.

— Тебе, Куруфин?

— Он, — Куруфин покраснел, — он говорил, что я должен заставить отца любить себя. Что я должен отдать ему себя и стать его любимым сыном.

— Тебе, Карантир?

— Он говорил, что я должен забыть о том, что я женщина и найти себе жену, — вздохнул Карантир. — Навеки скрыть свою истинную природу. Подчинить свою жену и заставить её молчать. Но мне не нравился этот совет. Ещё он говорил, что я должен быть спокойным и держать себя в руках, чтобы перехитрить братьев. Это мне тоже не нравилось. Я теперь думаю, что он это говорил всё нарочно, чтобы вывести меня из себя ещё больше.

— Кто-нибудь знает что-нибудь о Келегорме? — спросил Тургон.

— Нет, — ответил Майтимо, — и мы не знаем, почему он стал служить Мелькору. Но я не думаю, что это он. Мы ведь уже это обсуждали.

— Да, — согласился Тургон. — А ты, Маглор?

— Я… — Маглор долго молчал. — Ты же знаешь, я всегда хотел быть великим поэтом. И я просил Мелькора даровать мне вдохновение и поэтический дар. Он выполнил мою просьбу. Но я не знаю, Майтимо, что он взял взамен. Я не знаю, что получил от него вместе с этим даром. Я боюсь. Боюсь потерять этот дар, если… если попытаюсь это выяснить.

— Зачем? — сказал Тургон. — Дар был у тебя всегда. Так говорят все, кто знал тебя ещё до того, как Мелькора выпустили на свободу в Валиноре.

— Он посеял во мне неуверенность, Турьо, — ответил дрогнувшим голосом Маглор. — Всё казалось мне глупым, бессвязным, слишком длинным, скучным, неудачным. Он разговаривал со мной о моих стихах — вроде бы с доброжелательностью, но при этом задавал бесконечные вопросы о том, зачем здесь это слово, действительно ли нужна здесь эта строка. Я начинал сходить с ума. Я уничтожал всё, что сочинял. Однажды я даже сжёг подушку, чтобы уничтожить всё, хоть отдалённо связанное с тем, что я придумал, лёжа в постели. Это было ужасно. Потом, когда он помог мне, всё прошло. Я как-то даже… даже забыл об этом, пока ты не спросил.