— Он не мучается, я же сказал тебе, — ответил Майрон. — Он просто спит. Потому что пока я так хочу, Фингон. Но я могу передумать. Бедняжка Финголфин тут совсем один. Ты хочешь, чтобы я не передумал?
Фингон не мог передать свой ужас никакими словами.
— Если я передумаю, он может проснуться без ног или без рук. Без глаз. Без языка. Изнасилованным. Или даже беременным, как ты тогда. Как тебе нравится такая мысль? Мне позволить кому-нибудь потешиться с ним, пока он спит?
— Что же я сделаю… — выговорил Фингон наконец.
— Стань моим слугой, — жёстко сказал Майрон. — Я сохраню тебе жизнь. Пока ты будешь служить мне — Финголфин будет спокойно спать. Пойдёт?
Фингон почувствовал, что теряет сознание. Нет, он не должен умирать! Он не должен бросать Финголфина тут совсем одного! Что угодно, только не это!
— Да, но… но у меня есть условия, — выговорил он.
— Ты не можешь ставить мне условия, — ответил Майрон.
— Могу. Если я не буду согласен и не буду тебе помогать, тебе, скорее всего, не удастся меня спасти. Времени уже мало. Я чувствую.
— Хорошо, я слушаю.
— Я не хочу, чтобы меня видели на твоей службе. Я не хочу, чтобы кто бы то ни было знал, что я — это я.
— Принято, — ответил Майрон. — При том, что Мелькор приказывал мне тебя убить, это условие очевидно.
— Я не хочу давать тебе никаких сведений о других эльфах. О своих друзьях-людях. И гномах. Ни о ком. Я не буду отвечать на твои вопросы о прошлом.
Майрон покачал головой.
— Это мне не нравится. Ну да ладно, заставить тебя всё равно будет невозможно… как я погляжу. — Майрон протянул руки и не без брезгливости расстегнул ошейник на шее Фингона. — Любопытно, но я чувствую, что это уже не действует. А то ты бы и торговаться со мной не смог.
— И последнее. Ты вернёшь мне отца, если власть нолдор в Средиземье будет полностью уничтожена.
— Это ещё зачем? — фыркнул Майрон.
— Ты не выпустишь нас, если останется хоть малейшая надежда, что кто-то из нас вернёт себе престол и выступит против Мелькора. Если надежды уже не будет, если всё будет кончено, то я хотел бы хотя бы вернуть моего отца. Просто забрать его и уйти. Пусть он спит, но разреши мне забрать его. Ведь тогда уже не будет смысла мучить его.
— Глупо, — сказал Майрон. — Я могу тебе это пообещать, поскольку условие слишком неопределённо. Но позволит ли тебе сам Финголфин забрать его? Как ты ему всё это объяснишь?.. Ну да ладно, обещаю. И вдобавок даже, пожалуй, пообещаю не убивать твоего брата Тургона. Мне он тоже нужен живым. Теперь пойдём…
— Отец… — прошептал Фингон.
— Ты его увидишь, когда сможешь ходить, — сказал Майрон.
Он поднёс клетку ещё ближе, и Фингон высунул наружу свою искалеченную лапку; он прикоснулся к тёплой щеке Финголфина. Майрон снова накинул на клетку ткань и вынес её наружу.
Майрон почти бежал.
Он понял, что переоценил свои силы. Фингон был при смерти, и чтобы дать ему хотя бы призрачную возможность жить дальше, нужно было как можно быстрее разворачивать этот чудовищный сросшийся клубок, нужно было заново переламывать смятые, как бумага, кости. Он почти швырнул Фингона на стол в своей лаборатории, рывком выхватил из шкафа инструменты. Влил ему в рот жидкость из небольшой коричневой бутылки.
— Это обезболивающее, но, боюсь, оно не везде подействует, — сказал он. — Фингон, ты меня слышишь?
— Да…
— Мне придётся переломать тебе все кости обратно. Ты это выдержишь?
— Не знаю.
— Я постараюсь поддерживать в тебе жизнь, но меня не хватит даже на сутки. Так что ты тоже должен держаться, Фингон. Я должен сначала сделать что-то с лёгкими, иначе ты не сможешь дышать.
Майрон приложил руки к его плечу, перевернул и, надавив на позвоночник, сделал первый перелом. От прикосновения его рук Фингон почувствовал, что дышать стало легче — видимо, Майрон теперь давал ему свою силу.
А потом пришла боль. Обезболивающее действовало, но Майрон был прав — полностью подавить ощущения оно не могло.
…
— Потерпи ещё, — сказал Майрон. — Семнадцатая.
— Да…
…
— Тридцать четвертая. Так, теперь нужно убрать этот осколок.
— Нет, прекрати. Я больше не могу, дай мне умереть.
— Можешь. Давай, говори! Ты же можешь говорить. Говори!
— Я… я не хочу с тобой разговаривать, — выдохнул Фингон. — Не могу сейчас говорить на синдарине… я забыл.
— Так говори на квенья. Ты же думал о чём-то, пока был в той яме? Ты же что-то помнишь?
— Ты плохо знаешь квенья, — Фингон улыбнулся бы, если бы мог. — Трудно с тобой говорить… Там я вспоминал слова… разные слова… стихи…
— Научи меня, — ответил Майрон. — Тридцать пятая.
Фингон не выдержал и застонал.
— Какое у вас первое слово?
— Главное?.. То есть…
— Да нет, не чьё-нибудь там имя, — криво усмехнулся Майрон, — просто первое слово в алфавите. Первая буква какая?
— Тинко… «т»… среди техтар… ну, гласных… первой идёт «а»…
— И что у вас там на «а»?
— Какое слово на «а» первое? Aha, «ярость».
— И что? — Майрон убрал скальпель и взял другой, подлиннее. — С Мелькором такое может быть? Про него можно сказать aha, когда он гневается?
— Нет… — сказал Фингон… — не думаю… есть ещё ormë и rusë, — это тоже гнев, раздражение… Но aha — это праведный гнев… обдуманный. Заслуженный, если так можно сказать… Есть такие строки у Маглора…
— Отлично, давай строки. Ага, прекрасно, вот осколок. Ага! Это можно просто выломать сейчас. Тридцать шестая.
— Я не… о…
У Фингона всё расплылось перед глазами.
— Да что ж такое! Ты что? — заорал на него Майрон. — А ну не смей! Слушай меня! Смотри на меня, Финдекано! Слышишь? Ах я, идиот! Череп! Там ведь тоже всё вдребезги! И он почти не сросся. — Майрон рывком распахнул дверцу шкафа, и — Фингон уже ничему не удивился, — надел на него, Фингона, лёгкую кожаную маску. — Натрон! — позвал он. — Натрон, иди сюда! Натрон, держи здесь! — Фингон почувствовал, как пальцы Майрона быстро пробегают по его голове, сдавливая, двигая; от этих движений его стало тошнить. — Говори со мной, слышишь?
— Кто это? — спросил Натрон.
— Пленник, — кратко пояснил Майрон. — Держи тут.
— Из Нарготронда? Там уже всё? Я думал, что Ородрет ещё…
— Это высокопоставленный нолдо и мы должны сохранить ему жизнь, — резко оборвал его Майрон. — Давай! Говори со мной, слышишь? Какое слово следующее?
— Aian… нет, нет, не aian… ahto… что это значит… не помню даже… Вот aica — «страшный, свирепый»… ещё «острый»… «яростный»… Aicanáro — имя Аэгнора… Понимаешь, это когда «зловещий» может означать хорошее; трудно объяснить. Огонь, который очищает…
— Да нет, всё понятно, — усмехнулся Майрон. — Хорошее слово. Дальше?..
Лишь в последнюю очередь Майрон разломал его скрюченные пальцы и снял искорёженное, растоптанное кольцо с рубинами.
Открыв глаза, Фингон увидел, что Майрон лежит на полу без чувств.
— Никогда не видел его таким. Он совсем выдохся. Шестнадцать часов подряд, кажется, так он сказал. Да что же с тобой такое сделали, — Натрон вздохнул. — Придётся тебе завтра ещё потерпеть. Пить хочешь?
— Да… только дай мне… кольцо. Пожалуйста.
Несколько лет спустя
Гил-Галад сидел, постелив синий плащ на мягкий белый песок и прислонившись к огромной сосне. Он смотрел на море, за которое только что упало солнце.
Нет, он не особенно верил в успокаивающие слова Кирдана; не верил в то, что из-за моря может прийти помощь. Особенно сейчас, когда он вспомнил, кем был раньше. Опыт прожитых в Средиземье лет, когда Гил-Галад был Татой, прародителем нолдор, научил его с недоверием относиться к мудрости и намерениям Валар.
Будучи Перворожденным, он не мог не узнать Варду — даже в облике Кирдана. Образ её был запечатлён в сердце каждого из них, и в любом обличье они могли распознать её. Татиэ много раз говорила супругу, что для её длительного пребывания в Средиземье есть какие-то личные причины, что Варда, видно, полюбила особенно кого-то из эльфов, и поэтому пребывает так долго в Средиземье — чтобы быть рядом с ним. Может быть, Татиэ, как женщине, было и виднее — но ему всё равно не верилось.
