— Если ты ещё будешь шевелиться, я тебе сломаю пальцы и выколю глаз. Кирдан, пожалуйста, закрой за нами дверь, а то ещё правда уплывёт куда-нибудь. Если ты не хочешь выполнять мою просьбу, пусть это сделает Арминас или Гельмир.
— Запри дверь, — велел холодно Кирдан Арминасу. Служитель Кирдана, невысокий эльф со светлыми, почти как у Келегорма, волосами повернул ключ и повесил его себе на пояс.
Майтимо показалось, что в саду душно. Деревья будто бы ломились от розовых и фиолетовых цветов; лепестки почти закрыли воду в фонтане, и от воды шёл едва заметный запах застойной гнили. От присутствия Финарфина вдруг возникло чувство, что тут тесно, что их тут слишком много.
— Арафинвэ, передо мной ты тоже должен ответить. Объясни нам, что ты здесь делал? — сказал Кирдан.
— Я хотел, как лучше, — сказал Финарфин. — Я… я приехал за своим сыном. За ним вот, — и он указал на Гвайрена. — Вы знаете, он ведь мой самый младший сын. Родился уже после… родился потом. Он не совсем в себе. Не обращайте внимания на то, что он говорит.
— Он действительно убил кого-то? — спросил Кирдан.
— Ну… это я просто так сказал, чтобы вы его со мной отпустили, — Финарфин нервно улыбнулся. — Вы бы не поверили, что он мой сын… Бедная моя душечка, он так хотел помочь Финдарато, потому и очутился здесь. Ну ты же видишь, что из этого ничего не вышло, — обратился он к Гвайрену. — Давай вернёмся домой.
— Давай-ка начнём сначала, — Лалайт усадила Финарфина перед собой на покрытый золотом, с усыпанной жемчугом спинкой трон Гил-Галада, связав пленнику руки платком и протянула к нему тонкую резную тросточку; на конце её выскочило длинное лезвие, которое она практически вставила ему в глаз и иногда поводила им то перед его глазами, то перед губами, то перед горлом. Через минуту Финарфин попытался двинуться, но на его шее тут же появился порез. — Я тебя просто порезала, Арафинвэ, — сказала Лалайт, — я тебя просто больно порезала, но ещё на три волоска глубже, и ты истечёшь кровью за четверть часа. Конечно, за это время ты успеешь нам всё рассказать, но мне хотелось бы поговорить с тобой подольше. Так что сиди.
— Артанаро, — обратился Финарфин к Гил-Галаду, — почему ты такое позволяешь этой… этому… этой особе?!
— Позволяю, — сказал Гил-Галад, — такой у нас с Лалайт уговор.
— Давай начнём сначала, Арафинвэ, — снова сказала Лалайт. — Я даже не спрашиваю тебя, куда делся настоящий Воронвэ, — допустим, он остался в Амане, хотя я в это не очень верю. Меня интересует другое: почему ты прибыл сюда в виде Воронвэ? Почему именно Воронвэ?
— Я хотел как лучше, — улыбнулся как можно слаще Финарфин, — я хотел всем помочь… я не понимаю, почему ты меня спрашиваешь. Ведь у меня были самые добрые намерения и от меня никому не было зла…
— Ты себя-то слышишь? — спросила Лалайт. — Во-первых, здесь кто-то напал на Арголдо, пытался его изнасиловать и выбросить на камни с высоты, я думаю, пятидесяти футов. Мы всё и всех обыскали, но не нашли ни у кого ни царапин, ни синяков. А теперь, когда ты принял свой подлинный вид, мы видим у тебя на руках и груди синяки и царапины. Это почему? Во-вторых, Воронвэ, то есть ты, пришёл в Гондолин в год падения Нарготронда. Если не ошибаюсь, это был 495 год Солнца. Через пару лет после этого, как говорит мой друг Маэглин, его кто-то изнасиловал. До того таких происшествий там не было. И для Тургона, и для Пенлода это всё полная новость. Про такие же случаи в Амане тебе рассказывать или не надо?
— Вы верите Маэглину?! — сказал с почти искренним недоумением Финарфин.
— В таком деле почему бы и не поверить, — пожала плечами Лалайт. — И ещё одна очень странная вещь, Финарфин: вы с Туором проходили в Гондолин мимо Нарготронда — как раз в то время, когда он пал. Вы не могли не понять, что там случилось что-то ужасное. Туор рассказывал (я выслушала его рассказ несколько раз и даже записала интересные места), что вы встретили Турина, сына Хурина, который в отчаянии выкрикивал имя и прозвище твоей внучки — «Финдуилас, Фаэливрин». Ты на тот момент не знал, что «Фаэливрин» — это имя дочери твоего сына Ородрета? Ведь за несколько недель в Средиземье можно было это услышать хотя бы краем уха, особенно если бы ты поинтересовался судьбой своих детей, и вообще-то все твои действия в твои первые недели здесь говорят о том, что ты очень подробно расспросил обо всём настоящего Воронвэ. Но когда ты увидел следы Глаурунга (ах же бедная моя тварюшка!), ты, как говорит Туор, вскрикнул, что вот, мол, тут был «Великий Червь» и «поздно уже искать Тургона, торопиться некуда». Ты не подумал, что в этот момент происходит с твоим сыном Ородретом и детьми Ородрета?..
— Извините! — выкрикнула Финдуилас. — Я… я больше не могу!
Она вырвала свою руку из руки Амрода и с рыданиями побежала вверх по лестнице. Амрод последовал за нею.
— Ну и правильно, — сказала Лалайт, — у нас сейчас пойдёт разговор не для девичьих ушей. Ты прибыл сюда в виде посланника Тургона, но ведь ты-то не Воронвэ, никто не заставлял тебя так рваться к нему обратно. Почему ты так хотел попасть в Гондолин, если здесь ты якобы искал своего самого младшего сына, который по всем признакам должен был быть в Нарготронде со своим старшим братом Ородретом? Просто хотел отсидеться в безопасном месте? Зачем тогда вообще было приезжать сюда?
Финарфин ничего не отвечал.
— Тургон, а ты понимаешь, почему? — обратилась к нему Лалайт.
— Конечно, — вздохнул Тургон. — Я уже давно сознаю, что дядя испытывает ко мне физическое влечение, граничащее с одержимостью. Я вполне допускаю, что эта одержимость могла…
— Да! Да! — закричал Финарфин. — Ты… ты моя жизнь! Ты моё дыхание! Ты единственный, рядом с кем я могу существовать… Как же ты можешь… Как же ты мог… — Финарфин уже не пытался ничего изображать; он смотрел отчаянным взглядом на Тургона, и по его щекам лились слёзы. — Как ты мог связаться с этим чучелом! — Он яростно посмотрел на Пенлода. — Я больше не могу! Не могу об этом думать! Ты был целомудренным… ты был моим светом, ты был…
— Стало быть, из любви ко мне ты тогда, в Амане, пытался затащить Пенлода в свою постель? — спросил Тургон. — Он мне недавно рассказал об этом. Пенлод не посмел отказать тебе прямо, но когда ты его раздел и он понял, к чему это всё идёт, он всё-таки дал тебе по рукам в буквальном смысле слова.
Финарфин, не переставая плакать, смотрел на Тургона.
— Что же ты так… Я… я как увидел, что ты целуешь этого… Пенлода здесь, в саду, я как помешался… Если ты целомудренный, я тоже могу быть целомудренным, могу терпеть сердечные муки, могу только смотреть на тебя, моя дорогая, любимая хрустальная куколка, моё сердечко!.. А ты сначала завёл себе жену. А сейчас с ним… Я не мог такого вынести. А этот Арголдо мог быть посговорчивее, у меня треснуло ребро… Там, в Гондолине, после свадьбы Идриль — ты, Пенлод и Эктелион начали говорить про старое время, вспоминать Аман, праздники, охоты, светильники на площадях Тириона. И ты мне сказал: «ты ещё молод, Воронвэ, ты никогда не был там, ты не видел» — и вы ушли, ушли в твои покои, Тургон, ты ушёл с ними, ушёл вверх по лестнице, ты пригласил их в свою спальню…
— Что за бред, — фыркнул Тургон, — мы просто вышли на балкон.
— Ты ушёл с ними, — простонал Финарфин, — а ведь я тоже всё это видел, всё помню, всё, всё — а ты ушёл с ними!.. И я этого не вынес. А Ломион… ну, он напрашивался. Я хотел быть с тобой, в Гондолине, чтобы видеть тебя. Чтобы оставаться целомудренным. Чтобы любить тебя безмолвно! Когда Воронвэ мне рассказал о том, что ты живёшь там, я так захотел увидеть тебя, что ради этого был готов оставить берега Валинора. Конечно, я очень хотел и найти моего младшего сына, но я думал, честно говоря, что мальчик сам здесь справится. А вот за тебя я так переживал…
— Он хочет сказать, — выговорил Финрод, — что ему пришлось покинуть Аман после того, как его там уличили в изнасиловании.
— Финдарато, что ты такое говоришь! — воскликнул Финарфин; на его лицо вернулась отеческая, укоряющая улыбка. — Никто никогда ни в чём не мог меня уличить…
