Поступок этой молодой дамы не только морально омерзителен, но и преступен. Вряд ли можно утверждать, что ее действия были совершены с прямым умыслом на убийство мальчика. Однако наличие либо косвенного умысла, либо одного из видов неосторожности исключать мы не можем.

Одним из видов неосторожности выступает преступная небрежность.

Преступление признается совершенным по небрежности, если лицо не предвидело возможности наступления общественно опасных последствий своих действий (бездействия), хотя при необходимой внимательности и предусмотрительности должно было и могло предвидеть эти последствия.

На наш взгляд, такое отношение к возможным преступным последствиям демонстрирует герой чеховского «Злоумышленника», крестьянин Денис Григорьев, которого задержали за отвинчивание гаек у железнодорожных рельсов, которые, по словам самого Григорьева, «климовские мужики» приспосабливают в качестве грузила для удочек. Приведем фрагмент допроса Григорьева судебным следователем.

— Разве ты не понимаешь, глупая голова, к чему ведет это отвинчивание? Не догляди сторож, так ведь поезд мог бы сойти с рельсов, людей бы убило! Ты людей убил бы!

— Избави Господи, ваше благородие! Зачем убивать? Нешто мы не крещеные или злодеи какие? Слава те Господи, господин хороший, век свой прожили и не токмо что убивать, но и мыслей таких в голове не было…

— А от чего, по-твоему, происходят крушения поездов? Отвинти две-три гайки, вот тебе и крушение!

Денис усмехается и недоверчиво щурит на следователя глаза.

— Ну! Уж сколько лет всей деревней гайки отвинчиваем и хранил Господь, а тут крушение… людей убил… Ежели б я рельсу унес или, положим, бревно поперек ейного пути положил, ну, тогды, пожалуй, своротило бы поезд, а то… тьфу! гайка!

— Да пойми же, гайками прикрепляется рельса к шпалам!

— Это мы понимаем… Мы ведь не все отвинчиваем… оставляем… Не без ума делаем… понимаем…

<…>

— В прошлом году здесь сошел поезд с рельсов, — говорит следователь. — Теперь понятно, почему…

Даже после того как следователь сказал, что возьмет его под стражу и отправит в тюрьму, Денис продолжает недоумевать по поводу своего поступка.

— В тюрьму… было б за что, пошел бы, а то так… здорово живешь… За что? И не крал, кажись, и не дрался…^[20]

Немало места в творчестве столпов литературы уделено мотивации тех или иных человеческих поступков, включая преступления.

Как известно, мотив преступления — это побуждение лица, совершающего преступление. В науке уголовного права все мотивы можно свести к трем их психологическим разновидностям — потребностям, эмоциям (чувствам) и интересу. Такой мотив, как потребность, отчетливо выступает в половых преступлениях (изнасилование, насильственные действия сексуального характера). Мотив в качестве эмоций (чувств) характерен для многих преступлений против личности (убийства из ревности или мести)^[21]. Интерес выступает мотивом при совершении различных преступлений корыстной направленности, когда виновный стремится получить материальную выгоду либо избавиться от материальных затрат. Однако возможны случаи, когда виновный движим, например, таким мотивом-чувством, как ненависть, ненавидя при этом, как говорится, «весь род людской». Весьма показательна в данном случае сцена из трагедии Шекспира «Макбет». Подстрекаемый Макбетом к убийству своего политического соперника, Банко — один из убийц так объясняет Макбету свою готовность совершить это злодеяние:

Я, государь, на целый свет в обиде.

Меня ожесточила так судьба,

Что я пойду на все, чтоб за несчастья

Отмстить другим

^[22]

.

Встречаются еще более ужасающие мотивы жестоких преступлений. В одном из произведений Ги де Мопассана рассказывается о набожном учителе, кормящем детей сладостями, в которые он примешал иглы и битое стекло. Преступление он совершает будто бы потому, что ожесточился на Бога, лишившего его своих детей^[23].

Мы можем найти немало примеров преступлений, совершенных в состоянии аффекта. Аффектом в уголовном праве признается состояние сильного душевного волнения, во время которого совершается преступление. Иными словами, это сильные, быстро возникающие и бурно протекающие кратковременные психические состояния (отчаяние, ярость, ужас). При этом сознание и способность мыслить сужаются, однако способность мыслить лица, действующего в состоянии аффекта, не утрачивается полностью, а лишь ослабляется. Наличие сознания у убийцы в состоянии аффекта отразил Л.Н. Толстой устами Позднышева — одного из героев повести «Крейцерова соната».

Когда люди говорят, что они в припадке бешенства не помнят того, что они делают, — это вздор, неправда. Я все помнил и ни на секунду не переставал помнить. Чем сильнее я разводил сам в себе пары своего бешенства, тем ярче разгорался во мне свет сознания, при котором я не мог не видеть всего того, что я делал. Всякую секунду я знал, что я делаю. Не могу сказать, чтобы я знал вперед, что я буду делать, но в ту секунду, как я делал, даже кажется, несколько вперед, я знал, что я делаю, как будто для того, чтобы возможно было раскаяться, чтобы я мог себе сказать, что я мог остановиться^[24].

Уголовно-правовое значение имеет такой аффект, который вызван насилием, издевательством или тяжким оскорблением со стороны потерпевшего либо иными противоправными или аморальными действиями (бездействием) потерпевшего, а равно длительной психотравмирующей ситуацией, возникшей в связи с систематическим противоправным или аморальным поведением потерпевшего.

Издевательство или тяжкое оскорбление могут выражаться в совершении различных действий, объектом которых являются облик потерпевшего или близких ему людей, его национальные, религиозные чувства и т. п. По нашему мнению, состояние аффекта может вызываться глумлением над патриотическими чувствами граждан проигравшей в войне страны со стороны представителей государства-победителя. В этой связи нельзя не вспомнить произведение Ги де Мопассана «Мадмуазель Фифи». В нем Мопассан описывает пирушку, которую устроили прусские офицеры в занятом ими французском замке Ювиль. (Отметим, что действие в рассказе происходит во время войны между Пруссией и Францией.)

«Дружеское» сборище пруссаков, среди которых был юный маркиз фон Эйрик по прозвищу Мадмуазель Фифи, украшали несколько французских дам полусвета. В их числе находилась молодая еврейка Рашель, доставшаяся в этот вечер маркизу. В разгар веселья один из офицеров, поручик Отто, которому, как пишет Мопассан, «винные пары ударили в голову, вскочил с места и в порыве пьяного патриотизма рявкнул: «За наши победы над Францией!»

А дальше произошло вот что.

Как ни были пьяны женщины, они умолкли, а Рашель, вся задрожав, обернулась:

— Послушай-ка, есть французы, при которых ты не посмел бы это сказать.

Но юный маркиз, повеселевший от вина, захохотал, не спуская ее с коленей:

— Ого-го! Я таких пока не видал. Стоит нам появиться, как они удирают!

Девушка вспыхнула и крикнула ему в лицо:

— Лжешь, гадина!

Он посмотрел на нее холодным взглядом <…> а затем снова захохотал:

— Ого, как бы не так, красотка! Разве мы попали бы сюда, не будь они трусами? — И, возбуждаясь все более, выпалил. — Мы здесь — господа! Вся Франция — наша!

Она рванулась с его коленей и упала на свой стул. Он поднялся, протянул бокал над столом и повторил:

— Вся Франция и французы, все леса и поля, и дома Франции — наши! Другие немцы, совершенно пьяные скоты в мундирах, внезапно распалились, схватили бокалы и, заорав: «Да здравствует Пруссия!» — залпом опорожнили их.

Девушки не протестовали, только притихли пугливо. Даже Рашель смолчала, не решаясь возразить.

Тогда юный маркиз, поставив на голову еврейки вновь наполненный бокал шампанского, выкрикнул: