Безжалостно наломав с пары растущих у дороги молодых сосенок охапку пышных, больших лап, в ярко-зеленой густой бахроме мягких игл, отправился с ними обратно к кустам, завалил тела хвоей. Отошел на пару шагов, придирчиво оглядывая, выругался, скривившись, и повторил процедуру с сосновыми ветками. Вот теперь китаезы вполне сносно укрыты.

Мужик вернулся к телеге, перебрал извлеченное из карманов убитых, негромко матерясь, принялся распутывать поклажу своих недавних пассажиров – аккуратные узлы из тонких суконных одеял. Тщательно, оценивающе изучая и прощупывая каждую тряпку – рубаху или портянки, штаны, душегрейки, – перебрал содержимое узлов.

Наконец, обнаружилось главное, что растянуло красиво очерченные, чувственные губы в довольной ухмылке: неказистый плотный холщовый мешочек, увесистость которого при довольно скромных размерах была не просто приятной – радовала!

Мужик оглянулся по сторонам, замер на мгновение, внимательно слушая тишину, потом старательно заховал мешочек в солому на передке телеги. Столкал китайское шмутье обратно в связанные узлом одеяла, по-хозяйски пристроил поклажу под солому сзади.

Уже привычно вынув из кармана штанов папиросную коробку, снова закурил. Попыхивая зажатой в углу рта папиросой и что-то мурлыкая себе под нос, поднял с травы топор, оглядел его, и, довольно кивнув, вернул в телегу на прежнее место.

– Ну че, милыя, застоялись?! – весело прикрикнул возчик на напряженно застывших лошадей – Да не коси ты глазом, не фыркай! Невры побереги! – И уже захохотал в полный голос. Уморили, гнедые, до коликов: коняга, она, конечно, животина скотская, но, умная, понимат, что он с узкоглазыми-то сотворил. Ниче, переживут гнедки, переживут.

– А ежели вы, черти старые, больно нервные и пугливые – отдам на городску мыловарню! Н-но! Поехали, зверюги, домой, порадуем молодуху да малого гостинцами от обезьянов!.. Давай-давай, савраски, почитай, еще червонец верст нам с вами по жаре телепать! Да-а-вай! – уже во все горло орал парниша, покидая страшное место…

В этот ветреный мартовский полдень министр внутренних дел Дальневосточной республики Александр Александрович Знаменский вернулся к себе в кабинет явно не в духе.

И было от чего: заседание правительства закончилось не в его пользу. На шею вешали «железку» – железнодорожную милицию, до сей поры обособленно действовавшую при Минтрансе ДВР. Передача «железки» в МВД означала одно: теперь это целиком и полностью его, Знаменского, хлопоты – обеспечивать новый придаток пайками и обмундированием, оружием и иным довольствием. Подобной головной боли министру хватало и по территориальной милиции. Но какова была физия у дородного министра транспорта – удовольствие, подлец, скрыть не мог! От такого ярма освободился!

Знаменский в сердцах швырнул черной кожи портфель на стол, достал из кармана огромный носовой платок, вытер вспотевший лоб, потянулся было к графину с водой, но тут затренькал высокий черный телефон.

Министр с недовольным видом снял сверкающую начищенными латунными частями эбонитовую трубку, поднес ко рту загнутый раструб.

– Знаменский у провода, слушаю. А-а, весь внимания! Все злорадствуешь?! Да я слышу по голосу… Нет? Когда бы я тебя, дорогой, не знал! Сбагрил мне свое войско, а теперь еще и с просьбами! Занятно… Что? Так… Так… Ха-ха-ха!.. Луч света в темном царстве! Что? Да нет, это я так… И, что ты думаешь, буду возражать? А вот и не буду! Не понял? Да забери ты его! Пожалуйста! Рады, так сказать, стараться-с! Самым немедленным образом, безотлагательно, сиюминутно издам приказ и проведу, как откомандированного для выполнения задания особой важности… Ха-ха-ха! Причитается с тебя, дорогой! Что? Согласен! Ну, до встречи!..

Хлопнул трубкой об аппарат, довольно постучал пухлыми пальчиками по зеленому сукну обширной столешницы, уставленной всевозможными канцелярскими прибамбасами, толкнул уточкой закачавшееся пресс-папье.

Звонил министр транспорта. Легок на помине! Просил оставить у него Проминского. Желает его определить особым уполномоченным на станцию Маньчжурия. Торговля и перевозки растут, масса проблем, посему, дескать, надо бы этот участок укрепить. И, мол, с Проминским переговорил, тот не против. Ха, да ради бога! Одной головной болью меньше! Этому большевичку вечно все не так, да не эдак… Ох, и попортил он ему, Знаменскому, крови!.. Больно умный! Вот и пусть там, с китайцами, умничает!

«Кровь портил» министру Знаменскому уполномоченный ЦК РКП(б) по организации милиции в ДВР Леонид Иванович Проминский, сразу же после освобождения Читы от семеновщины прибывший сюда и активно взявшийся за дело.

Дилетантом в милицейских вопросах Проминского не назовешь: ранее руководил милицией в Иркутске и Владивостоке. Но Знаменский увидел в нем соперника. Дышит, большевистская бестия, в затылок! Удалось провернуть незамысловатую, но удачную комбинацию: под благовидным предлогом перевести господина-товарища Проминского в другое министерство – транспорта. Дескать, для создания и укрепления железнодорожной милиции, тогда подчинявшейся Минтрансу.

«Тьфу ты! Так удачно тогда спровадил, а с этой передачей мне чертовой „железки“, чуть было назад не заполучил», – облегченно подумал Знаменский после звонка коллеги из транспортного ведомства.

Нажал кнопку медного звонка, вызывая из приемной секретаршу.

– Вероника Иннокентьевна, попрошу вас, голубушка, подготовьте приказ по министерству…

А вечерком обмыли это дело с коллегой из Минтранса в шикарном «Даурском подворье». Шустовским коньячком из старых запасов хитрого ресторатора…

Назначенный правительственным приказом в ноябре 1920 года на свою высокую должность Александр Александрович Знаменский являл собою типичный образец кабинетного чиновника.

Вступив в семнадцатом году в партию эсеров, он волей-неволей оказался втянутым в борьбу с белогвардейцами и интервентами. Поначалу участвовал в организации подполья в Благовещенске, затем постепенно вышел на одну из первых ролей в штабе партизанских сил Приамурья.

В период разгрома партизанского движения скрывался в одиночку, потом, вовремя сориентировавшись, примкнул к возрожденной повстанческой армии. Уровень образованности, старые связи помогли ему вновь занять руководящее положение, создать себе авторитет народного вожака.

Взлет до министра для него, выходца из чиновничьей, средней руки, семьи, был своего рода осуществлением жизненной мечты. До такой высоты в роду Знаменских никто не подымался, и это кружило голову.

Впрочем, в силу своей, довольно авантюрной натуры, Александр Александрович всегда тяготел к шапкозакидательству, умел красиво и эффектно доложить об успехах, ненавязчиво напомнить о своих былых партизанских заслугах и «революционном стаже». А посему – был на слуху и на виду. Что, собственно, при дележе правительственных портфелей в только что учрежденной республике свою роль и сыграло.

От собственной значимости Знаменского распирало до такой степени, что он искренне полагал: каких-либо проблем для него на высоком посту не существует. «Куда как грозные вражьи силы одолели, – любил говаривать министр, – и с уголовщиной покончим в два счета!»

Понятно, что в окончательной победе над уголовным миром никто и не сомневался. Другое дело, что не помешала бы более трезвая оценка обстановки, как и детальная выработка тактики борьбы с преступностью. Простейший анализ ситуации свидетельствовал о том, что новый враг силен и коварен, быстрой победы ожидать, увы, не приходится.

Но занятого самолюбованием министра всякие там анализы и оценки интересовали менее всего. Он любил сидеть с важным видом на заседаниях и совещаниях, изрекая обтекаемые фразы о важности борьбы с преступностью, высыпал на подчиненных ворох по сути пустых указаний по мелким вопросам реформирования милиции. Больше увлекался разработкой форм отчетности с мест, одновременно окружая себя ореолом крайней государственной загруженности, неимоверной занятости и чинопочитания.