— Вон еще. И вон, — сказал я.

— Подберут, — ответил Артемчук. — На съем отводится около четырех часов. Все подберут, до крупинки…

Мы возвращались в поселок. В машине под ногами лежал такой же коврик, как на колоде. Я вспомнил знаменитое пророчество насчет отхожего места из золота и представил, что время сбыться ему пришло, и стали решать — где, и сошлись на том, что в Билибине. Там, мол, наиболее заслужили… И я вдруг очень ясно осознал, что билибинцы отказались бы. Не из почтения к «ослепляющему» металлу, но из уважения к своему труду. Отказались бы и в Усть-Омчуге, и в Сусумане, и в Ягодном, и на Комсомольском, и везде, где в дни промывки, рядом с портретами передовиков, то не горят, то зажигаются красные звезды…

Пора было расставаться с Билибином. За десять дней многого, конечно, я не увидел, со многими не познакомился, не поговорил, но ведь всего окончательно, и за год, и за несколько лет, и проживи здесь всю жизнь не увидишь, потому что постоянно будет появляться что-нибудь новое. Начал, например, строиться в Билибине новый квартал, по сути, целый поселок, так его и называют: поселок БАЭС. Будет там и Дворец культуры, и вместительная школа-интернат с бассейном, и спортивный комплекс. Запроектированы парники, которые будут обогреваться теплом «атомки», и птицеферма, и коровник. Появится у билибинцев свое подсобное хозяйство — понадобятся им и овощехранилище и мясомолочный комбинат. Решится наконец жилищная проблема, которая в поселке, как, впрочем, и по всему Северу, остается одной из самых насущных. Сейчас в Билибине можно наблюдать такие сцены. Собрался человек в отпуск, уложил чемоданы, сидит в своей комнатке, прощается с друзьями. Уезжает-то ведь надолго… Стук в дверь.

— Здравствуйте, — робко произносит вошедший. — Я Иванов с БСМУ. Вам обо мне говорили?

— Говорили, — отвечает хозяин. — Да ты проходи, садись.

— Ну так как же?

— Как? Вот завтра-послезавтра улечу, приходи и живи.

— Большое вам спасибо! — горячо и с облегчением благодарит Иванов. — А я, знаете, третью неделю как прилетел с женой и ребенком, остановились у знакомых, да так и живем. Они, конечно, не говорят, но и самим неудобно стеснять!

— Ничего, я тоже так жил, — замечает хозяин. — Только вот что…

— Что? — с возродившимся беспокойством спрашивает Иванов.

— Я вон там у двери пол хочу перед отъездом покрасить, так вы первое время поосторожнее ходите.

— Какой разговор! Конечно! — восклицает новосел. И тут ему приходит в голову идея. — Слушай, не возись с полом. Езжай себе спокойно, я все сделаю! В лучшем виде. Я же строитель! — И тут ему приходит в голову еще одна идея. — А как будешь возвращаться, недели за две дай телеграмму, я тебе снова все тут покрашу!..

Нехватка жилья объясняется не только тем, что строительство идет на Севере трудно и медленно, но и тем также, что, планируя город или поселок, проектные институты и организации не учитывают перспектив его развития. К примеру, Билибино замышлялось вначале как небольшой приисковый поселочек, на две с половиной тысячи жителей. Сейчас в нем почти в пять раз больше. К горнякам прибавились энергетики, возросла армия строителей… Раньше это было вполне понятно, вполне объяснимо: торопились закрепиться, некогда, да и в диковинку было думать об удобствах, но прежде о деле, даже бравировали этим — четыре стены, крыша, печка железная и минута ходьбы до буровой, до карьера, до причала… Так и Магадан встал у Нагаевской бухты, а теперь выяснилось, что отодвинуться ему бы всего на несколько километров подальше, от моря, и вместо туманов постоянных было бы в нем солнце. И в Билибине поговаривают, что место неудачное — надо было в Кэпервееме строиться: там просторнее, там микроклимат лучше…

Заходишь в квартиру северянина в новом блочном или крупнопанельном доме и, не подумав, хвалишь: «Совсем как на материке!» А северянину, оказывается, надо лучше, чем на материке. В крохотной его передней зимой такое обилие шуб, унтов, валенок, меховых брюк, что еле протиснешься. Вдобавок к водяному отоплению на кухне у него плита — значит, нужно где-то хранить дрова и уголь. Продукты он привык закупать оптом — в другой раз можно и не достать или погода такая, что идти не захочешь, — их тоже нужно где-то держать. Так появляется напротив современного дома шеренга дощатых сараев… Если в тихую погоду форточку в квартире открыть, то в пургу можно и не закрыть — лучше уж заклеить окна, замазать с осени наглухо. Нужно проветрить — открываешь дверь на лестницу. Открыл и сосед — растекаются по подъезду, перемешиваются запахи кухонь…

А на закопченной, давно не беленной стене поселковой котельной — большой выцветший транспарант «СЕВЕР — КРАЙ СИЛЬНЫХ!». Подразумевается, что слабые здесь не задерживаются. Но кто решит, силен человек или слаб, если он на пятидесятиградусном морозе голыми руками в моторе может ковыряться или в тундре пурговать несколько дней, а вот не нашла жена работу по специальности или ребенок заболел, и пришлось уехать… Надо сказать, что настоящие северяне относятся к подобным лозунгам весьма иронически. Север, вопреки распространенному мнению, не ГЭП, не промприбор, который наиболее ценную человеческую породу оставляет, а прочую смывает, а если и ГЭП, то установленный внутри каждого отдельного человека, и внутри каждого происходит этот процесс: что-то человек в себе вырабатывает, от чего-то избавляется… О проблемах заселения человеком Севера и адаптации к нему в последнее время много говорят. Причем говорят очень серьезно — на основе многолетних наблюдений, детальных социологических исследований. Все это — добрый знак, это свидетельствует о том, что в освоении Севера должна возобладать новая стратегия: не десантами, не рейдами, а продуманным наступлением по всему, фронту, с учетом добытых в этих рейдах важных сведений: о ресурсах края, о потребностях его жителей, о психологии северянина, о демографических особенностях и т. д.

Да, и все-таки пора расстаться с Билибином. Очень распространены на Севере две разновидности отъезда: человек собрался, торжественно распростился со всеми и… застрял из-за погоды недели на две. Положение его странно: он уже не у дел, вне жизни поселка, и все еще в нем. Он старается не попадаться на глаза друзьям, потому что их сочувственные лица еще более растравляют его. У него одно занятие: караулить самолет, вельбот, вездеход, трактор — любой транспорт, на котором можно уехать… Или: только что сели за прощальный стол, только подняли, промолвили традиционное: «Ну, чтоб в море…», как влетает кто-то с воплем «Самолет!», и больше никто ничего не успевает сказать, отъезжающий бежит, впрыгивает, садится, спохватывается, порывается назад, поздно — дверца захлопнута, «от винтов!». С дороги он присылает какую-нибудь сумбурную телеграмму… И все-таки на Чукотке говорят: лучше уехать, не простившись, чем, простившись, не уехать.

Мне повезло: я и простился и уехал. Накануне моего отъезда проводился в Билибине День здоровья, с большой спортивной программой. На стадионе я всех и увидел. Футбольные команды поселка разыгрывали кубок здоровья. Условия игры были такие: два тайма по пятнадцать минут. В случае ничьей — по пять одиннадцатиметровых в каждые ворота. В финал вышли «Строитель» и «Горняк». Болеющая публика вела себя так же, как и везде, но реплики были попроще, «подомашнее»:

— Коля, отдай, ну отдай же Вите!

— Ну смотри, на работу теперь не приходи!

— А ты что, за «Строителей»?

— Не, принципиально, у меня крыша течет.

Я сидел рядом с Дедом Глазыриным. Григорий Сергеевич неистово болел за «Горняка», но болел своеобразно: ругал на чем свет стоит. «Куда, куда ты бьешь, тоже мне — Банишевский!» По другую сторону от меня помещался здоровенный парень. На могучей, бревноподобной его руке была татуировка: холмик с покосившимся крестом, а ниже душераздирающая надпись — «Я буду спать». Но, судя по его виду, «спать» он собирался нескоро. Какой команде он сочувствовал, установить было невозможно, потому что при каждом прорыве, в любую сторону, он кричал: «Дави!»