— Сеньорита Гермиона! — прогудел он, протягивая ей огромную ладонь. — Я Рубеус Хагрид. Папаша мой был гринго, а вот мама — настоящая мексиканка, поэтому все в округе кличут меня Хагрито.
— Хорошо постреляли? — спросила Гермиона, спустившись с лошади, — вернее, великан-мексиканец легко, как пушинку, снял ее с седла.
— Отлично постреляли! — ответил Рон. — Хочешь тоже поупражняться? Я слышал в салуне, завтра у тебя поединок с белобрысым Хорьком.
— Стреляйте, стреляйте, амигос, не жалко, — сказал Хагрито, улыбаясь глазами, — они у него были черные, ласковые, блестящие, как жуки. — Тыква у меня в этом году отлично уродилась, а всё равно коровам на корм пойдет: сеньор Риддл не дает цену — так может, хоть скотине польза будет. Что-то у коровок моих куда меньше молока стало, как сеньор Риддл пустил по соседней земле эту проклятую железную дорогу, — Хагрито махнул лапищей в сторону железнодорожных путей. — Всё из-за чертовых поездов. Во всем виноваты поезда. Поезда во всем виноваты. Надоели! — Хагрито сплюнул жевательным табаком. — Сосед мой до последнего не соглашался продавать свое ранчо железнодорожной компании. Хотел сынишку на этой земле вырастить. Хороший был фермер, — Хагрито сокрушенно вздохнул. — По молодости, говорят, покуролесил, были за ним и грешки какие-то — вот и гробовщик наш, метис, шибко его не жаловал. Но сосед как женился — остепенился. Хорошую сеньориту взял, работящую. Сына родили… Понятно, никуда со своей земли он трогаться не хотел. А сеньор Риддл к нему зачастил — уговаривал, значит, землю продать. Сначала уговаривал, а потом уже и угрозами попробовал подступиться. Да только сосед мой тоже упрямый был. Это его и сгубило. Однажды ночью просыпаюсь, гляжу — а соседская ферма вся полыхает. Я на мула верхом — и туда, прямиком через поле. Накинул пончо на голову, водой облился — и в огонь. Сосед с простреленной головой уже мертвый лежит, рядом сеньора его с раной в спине, тоже не шевелится. Я уже задыхаться начал, собрался ползти к выходу, как вдруг слышу писк тоненький. Мать, оказывается, младенца собою прикрыла, во как. Ну, я младенца подхватил. До двери уж не добраться было: балки горящие падали. Я ногой кое-как раму выбил и из окна вывалился. Я тогда, конечно, похудее немного был, — Хагрито, рассмеявшись, похлопал себя по пузу. — Лежу, борода дымится, рядом младенец в траве — но ничего, пищит, живой значит. А дом тот дотла сгорел, никто на помощь не пришел. Шерифу, Малфою этому, и дела нет — оно и понятно, сам первый Риддлов прихвостень и к деньгам липнет, как холера к негритосу. Свалил всю вину на закадычного дружка соседа моего, Бродягу Блэка. Тому пришлось пуститься в бега — как говорится, уйти туда, где ухала сова. А я как оклемался, мальца в пончо завернул и увез подальше от этих мест, к родственникам его матери на ферму: боялся, что тут его найдут. Сдается мне, сеньор Риддл мальчонку бы того прибил, если бы узнал, что он жив — потому как если он в отца пошел, то вырастет — и тогда сеньору Риддлу не поздоровится. Тем более, болтали, что сосед мой, Джеймс Поттер, в молодости знатным был ганфайтером, а этот талант по наследству передается, — заключил Хагрито.
Гарри, ошеломленный, застыл, так и не выстрелив в тыкву. Соломинка выпала у него изо рта. Рон переводил изумленный взгляд с Мексикашки на друга.
Гермиона первой обрела дар речи.
— Джеймс Поттер? — переспросила она. — А как звали мальчика?
— Да уже и не вспомню, каким именем его крестили, — ответил Хагрито, выкатывая новую тыкву. — Много лет с тех пор прошло. А жену соседскую Лили звали, красивая была сеньора: глаза зеленые, как крыжовник, волосы рыжие, как огонь. И добрая очень была. Хорошая сеньора. Так мальца своего любила, с рук его не спускала… Да что с тобой, амиго? — он вгляделся в лицо Гарри. — У тебя, случаем, не малярия? Вон как побледнел весь.
— Хагрито, — сказала Гермиона. — Посмотрите на Гарри как следует — он вам никого не напоминает?
После минутного молчания Хагрито охнул и хлопнул себя по толстым ляжкам.
— Мадре де Диос! — выдохнул он. — Да это же Джеймс Поттер — одно лицо! Вот такой он и приехал в город, разве что только постарше был да чуток покрупнее. А глаза-то не отцовы — зеленые, как у матери! Вишь ты, как бывает. Как же я сразу не признал? Вот тыквенная моя голова! — Хагрито в растерянности поскреб под спутанной бородой. —Так зачем же ты приехал, амиго? — спросил он у Гарри. — Ранчо отцовского уже нет — сеньор Риддл землю присвоил и железнодорожной компании продал. От дома одни головешки… А родителей твоих я похоронил как положено, метис мне помогал. Джеймса он, конечно, не жаловал, а вот к Лили очень был расположен… Джеймс даже как-то грозился за это повесить его повыше, — Хагрито расхохотался утробным смехом.
Гермиона перебила его:
— Гарри вправе вчинить железнодорожной компании виндикационный иск и потребовать назад ранчо своих родителей.
— У меня есть идея получше, — произнес Гарри. — Я вчиню иск мистеру Риддлу — своим револьвером, — и выстрелил в тыкву, разнеся ее на куски.
Хагрито покачал большой головой.
— Это слишком опасно даже для тебя, — сказал он. — Ты здорово стреляешь, амиго, — как настоящий ганфайтер. Видать, в Джеймса пошел. Я еще не встречал людей, которые стреляли бы так же. Справедливость на твоей стороне — но в этом городе нет места справедливости. Литтл-Хэнглтоном правят воры и убийцы. Здесь царит закон револьвера. Ты не знаешь сеньора Риддла — а я его знаю. И я скажу тебе: он сам дьявол. На него объявлен розыск в дюжине штатов, из наград за его поимку можно сколотить состояние. Когда-то он убил Герта Гриндельвальда, ганфайтера из Нурменвуда, только ради того, чтобы забрать себе его револьвер. Специально выследил и уложил выстрелом в спину, — Хагрито положил руку на плечо Гарри и заглянул ему в глаза. — Нет, амиго, — сказал он. — Даже и не думай тягаться с ним. Пойдешь против Риддла — собственными руками выкопаешь себе могилу.
========== Глава 4 ==========
На следующий день горожане собрались на единственной улице Литтл-Хэнглтона, чтобы поглазеть на первый поединок Турнира. Стрелки башенных часов приближались к двенадцати. Из салуна вывалилась шумная толпа, криками и гиканьем подбадривая Бродягу Блэка — а тот глядел с такой нахальной невозмутимостью, будто уже выиграл поединок. Его противник, судя по всему, еще отсиживался в салуне.
Наконец двое подручных шерифа отыскали Питера Петтигрю и силком выволокли его на улицу. Петтигрю натужно пыхтел, багровел и обливался потом. Вслед за ним из салуна нетвердой походкой вышел Муди. В руке он держал бутыль виски, к которой то и дело прикладывался.
— Постарайся не сдохнуть сегодня, Бродяга, — пьяно выкрикнул он, отсалютовав Блэку бутылкой.
Блэк вынул изо рта сигарку, сплюнул себе под ноги и опять затянулся.
— Не беспокойся, маршал, — усмехнулся он, — я намерен прожить гораздо дольше тебя.
Поправив револьверную кобуру, висевшую низко на бедре, Бродяга неспешно направился к башне с часами. Шериф Малфой повернулся ко второму стрелку.
— Займите свое место, мистер Петтигрю.
— Я… Мистер Малфой, я… Пожалуй… мне следует воздержаться, — залепетал Петтигрю, дрожа и утираясь платком (пот катился с него градом). — Я больной человек, мистер Малфой… Док Помфри настоятельно рекомендовал мне избегать подобных… нагрузок.
— Хорош заливать! — закричали в толпе. — Визжишь, как боров под ножом!
Петтигрю оглянулся, будто хотел что-то ответить, но вдруг захрипел, схватился рукой за шею и рухнул на землю. Его лицо потемнело, стало прямо-таки фиолетовым. Петтигрю раскрывал рот, как рыба, выброшенная на сушу, и дергался, точь-в-точь как висельник, которому не посчастливилось принять смерть от перелома шеи, — да так чудно, что завсегдатаи салуна начали посмеиваться. Со стороны казалось, что Петтигрю душит себя собственной рукой.
Сквозь толпу с трудом протиснулся местный доктор, но было уже поздно.
— Мистер Петтигрю много лет страдал грудной жабой, — сообщил Док Помфри. — Видать, она его и задушила.
