Но Снейп был слишком измучен для того, чтобы испытывать — или хотя бы изображать — сочувствие: в то время как Драко оплакивал свое грехопадение, он, Северус Снейп, горько оплакивал потерю всех своих сбережений. Покинув полицейский участок сразу после беседы с помощником инспектора, он направился в Сити, где находился центральный офис компании «Томас Риддл и Ко», — Снейп рассчитывал получить свое полугодовое жалование и из этих денег выплатить откуп; но, добравшись до помпезного здания компании, узнал, что распоряжение от мистера Риддла еще не пришло, а без него клерк не может выдать Снейпу жалованье. Тогда Снейп отправился в банк, где снял со счета свои небольшие сбережения. Теперь всё, что он скопил за годы своей размеренной, ужасающе скучной и ужасающе скудной жизни, — всё, что он с такой тщательностью и педантичностью откладывал «на черный день», отказывая себе даже в тех немногих нехитрых удовольствиях, что выпадали на его долю (и тем самым превращая все свои дни без исключения в «черные»), — так вот, вся эта весьма скромная, но невыразимо дорогая сердцу Снейпа сумма не более получаса назад осталась в кармане предприимчивого молодого джентльмена из полицейского участка. Снейп был подавлен. Он был оглушен, разбит, втоптан в грязь. Неумолимый Рок отнял у него то немногое, что составляло смысл его жизни, — отнял самую эту жизнь. Прежде Снейп представлял себе, как на склоне лет, позволив себе уйти на покой, сможет с полным на то правом сказать: «Я усердно трудился, я жил разумно и рассудительно, и вот — плоды моих трудов». Теперь же судьба вырвала его из череды мирных одинаковых дней, бросила его во тьму и хаос, оставила одного — и он заблудился, потеряв из виду все свои прежние ориентиры.
Необычное чувство заставило Снейпа открыть глаза. Полусонный, он поначалу не мог понять, что именно испытывает — настолько непривычным и непонятным показалось ему это ощущение. Ему было и хорошо, и томительно, и мучительно-сладко; что-то произошло с ним, с его дыханием и сердцем, с его телом, по которому прокатывались волны жаркой дрожи, и Снейп не знал, нравится ему это или, наоборот, пугает. Он чувствовал себя так, словно тяжело заболел, или выпил лишнего, или съел слишком много меда, или оказался в клубах пара в горячей ванне… но нет, нет, Снейп и сам осознавал, насколько нелепы и блеклы его предположения. Он едва мог дышать, каждый новый вдох заставлял его содрогаться, но Снейп всё же нашел в себе силы и бросил взгляд вниз, на источник сладостной муки, — и увидел Драко, всего лишь Драко — его белокурую голову, склоняющуюся к коленям Снейпа. Снейп не сразу осознал, что тот делает, настолько он был ошеломлен неожиданным и совершенно необъяснимым для него ощущением. Он даже хотел сказать что-то, — возможно, велеть юному Малфою прекратить и поднять голову с его колен — но почувствовал, что не может сказать ни слова: томление, дрожавшее там, внизу, вдруг поднялось, хлынуло, захлестнуло, и Снейп сжал зубы, чтобы не застонать. В это ослепительное мгновение всё, наконец, сошлось перед ним: упоительно-жгучая пульсация внизу, белокурая голова Драко, его руки на коленях Снейпа; и да — да, да, да, его, Драко, влажный рот, его язык, его губы, кончики его пальцев… «Прекратите это, мистер Малфой», — должен был сказать ему Снейп; «Это возмутительно, мистер Малфой!» — следовало ему сказать. Но юный Малфой оказался слишком опытным, а Северус Снейп — слишком неискушенным; он не смог ничего сказать ему, не смог ничего сделать. Положив руку на голову Драко, чтобы оттолкнуть, Снейп против собственной воли запустил пальцы в нежные, как шелк, волосы Малфоя — и оставил руку на его затылке, направляя его движения.
Кэб въехал в узкий темный переулок, где верхние этажи сходились так близко, что заслоняли собою небо. Перед глазами Снейпа вспыхивали багровые пятна; он держал голову Малфоя обеими руками и с жарким стыдом, с жарким, болезненным наслаждением ощущал, как погружается в него целиком. Он боялся дышать, боялся пошевелиться, боялся хоть одним случайным стоном привлечь внимание кэбби — и дрожал, и до боли сжимал зубы, переживая самые сладостные и самые мучительные мгновения в своей жизни. Улицы, улочки, проулки, дома, мосты, скверы сменяли друг друга в тумане. Кэб трясся, покачивался, подпрыгивал, словно был в сговоре с юным Малфоем — а Снейп только вздрагивал и еще крепче сжимал зубы, со страхом и нетерпением предчувствуя апогей своего желанного страдания.
Экипаж замедлял ход, подъезжая к пансиону миссис Макгонагалл, — но в то же самое время Снейп — вся его плоть, всё его существо — двигались быстрее и быстрее, и он не мог остановить это неумолимое движение (всё вверх, вверх, вверх, вверх) — не мог, даже если бы у него осталось хоть сколько-нибудь сил для того, чтобы попытаться. И Снейп продолжал — быстрее, и быстрее, и быстрее — пока дрожь не завладела им полностью — быстрее, быстрее — пока сердце, достигнув предела, не остановилось — быстрее, быстрее, быстрее, быстрее, быстрее, быстрее — пока всё в нем не вспыхнуло, не затрепетало, не взорвалось в почти невыносимом восторге — и не растеклось по обессилевшему телу блаженным сожалением.
Кэбби распахнул дверь.
Снейп едва ли успел бы привести в порядок свою одежду, если бы не помощь ловких пальцев юного Малфоя. Оглушенный, с гудящей головой, со слабостью во всех членах, Снейп вылез из кэба и принялся искать портмоне, чтобы расплатиться. Драко вышел вслед за ним; кэбби, мельком взглянув на запачканный рот юного Малфоя, обеспокоенно сказал Снейпу:
— Ишь как молодого джентльмена укачало — к доктору бы ему надо, сэр. Я еще когда вы садились заметил, что он у вас какой-то уж больно бледный.
Не ответив — в ушах всё еще пульсировал гул — Снейп расплатился и, пошатываясь, направился к двери пансиона. Драко поспешил следом; на ходу он аккуратно вытирал носовым платком рот и подбородок.
— Благодарю вас, сэр, — сказал он вежливо, — за то, что вы постарались вытащить. А то лорд Волдеморт всегда заставлял меня глотать — и наказывал, если мне не удавалось проглотить полностью.
Снейп не нашелся с ответом — да и что он мог ответить на подобное? Отвращение, всколыхнувшееся в нем после слов Малфоя, заглушило всё, что он испытал в кэбе, оставив лишь горечь стыда и раскаяния. Снейп не мог больше смотреть на Драко — на этот его маленький рот с нежными, чуть припухшими губами, всё еще немного влажными — и отвернулся, презирая себя и свою слабость. То, что произошло, представилось Снейпу завершающим штрихом в безрадостной картине его в одночасье рухнувшей жизни.
— Я оказалась права, мистер Снейп, — проговорила миссис Макгонагалл, распахнув перед Снейпом дверь прежде, чем он успел взяться за дверной молоток, — ваш гость вернулся, как фальшивая монетка. А вы, сэр, опять опоздали к ужину, — добавила она с нескрываемым торжеством. — Кстати, — миссис Макгонагалл протянула Снейпу конверт, — мальчишка-посыльный принес это для вас еще утром.
На конверте красовалась печать Великой лондонской ложи. Снейпа несколько беспокоил заинтересованный взгляд хозяйки, которой явно не терпелось сунуть нос в чужое письмо, но он всё же поспешил распечатать конверт. В нем оказалось приглашение на масонское собрание; взглянув на число и время, Снейп понял, что уже опаздывает. Разумеется, своим приглашением Великая ложа оказывала уилтширскому стряпчему не менее великую честь, но сейчас, увы, мистер Снейп не мог оценить ее по достоинству. По правде сказать, первой мыслью, возникшей у него по прочтении приглашения, было: «Этого еще не хватало», а второй — еще более приземленное сожаление об ужине, который придется пропустить. Тем не менее, скромный сельский стряпчий не имел никакой возможности проигнорировать приглашение — вот почему он наскоро распрощался с миссис Макгонагалл (весьма заинтригованной такой спешкой) и бросился нанимать кэб.
Когда Снейп, запыхавшийся и вконец измотанный, вошел в фойе здания Великой ложи, все остальные братья-масоны уже собрались в «храме» — Снейп слышал, как гудят их голоса за массивными дверьми красного дерева. Он представил, как будет пробираться к своему месту, когда другие давно уже расселись, — неизбежно возникнет замешательство, на него начнут оглядываться, а какой-нибудь старый брюзга непременно станет ворчать по поводу его опоздания; вообразив себе это, Снейп заранее занервничал. Он всегда чувствовал себя неуютно в этом гулком, чересчур большом здании с античными колоннами и лепниной, среди «братьев», которые на самом деле никогда не считали его за равного и смотрели на него свысока. Ему приходилось слушать их высокопарные речи, в которых было не больше смысла, чем в их подчеркнуто мистических символах, и не больше пользы, чем в их планах, окутанных туманом величайшей секретности. Снейпу постоянно напоминали, что здесь, на его глазах, вершатся судьбы мира, и он старательно пытался в это верить, но, похоже, его «братья» и сами не верили в то, о чем не уставали твердить. В конце концов Снейп начал воспринимать посещение подобных собраний как неприятную, но неизбежную обязанность — вроде тех, что он изо дня в день выполнял в своей конторе.
