При ближайшем рассмотрении вещица оказалась простой: выполненная в форме креста, она состояла из нескольких десятков полых кубиков с дюймовой гранью. Половина кубиков была сделана из какого-то прозрачного пластика, половина — из тонких листов алюминия. Каждый кубик весьма хитроумно соединялся шарнирами с двумя другими, но общего принципа расположения я не уловил.
Наконец я спросил:
— Сколько их тут? — я пытался пересчитать, но все время сбивался со счета.
— Шестьдесят четыре, — ответил Фарнзуорт. — Как будто.
— Откуда такая неуверенность?
— Да вот… — он смутился. — Во всяком случае, сделал-то я шестьдесят четыре кубика, по тридцать два каждого сорта; но почему-то с тех пор мне ни разу не удалось сосчитать их заново. То ли они те… теряются, то ли переходят с места на место, то ли еще что-нибудь.
— Вот как? — это становилось интересно. — A можно потрогать?
— Конечно, — ответил он. Я взял диковинный предмет в руки и, повертев кубики на шарнирах, увидел, что у многих отсутствует одна грань — в них вошли бы некоторые другие кубики, если бы не мешали шарниры.
Я начал рассеянно прилаживать кубики один к другому.
— Ты мог бы пересчитать, если бы пометил каждый, — noсоветовал я. Поочередно, карандашом, например.
— Между нами, — сказал он и снова вспыхнул, — я уже пробовал. Не тут-то было. В конце концов оказалось, что номером один помечены шесть кубиков, а номерами два и три — ни одного, зато были два четвертых номера — на одном из них четверка выведена зеркально и зеленым цветом. — Он помедлил. — А я все помечал красным карандашом. — При этих словах он едва приметно cодрогнулся, хотя говорил беспечным тоном. — Я стер все цифры мокрой тряпкой и больше… не пробовал.
— Угу, — сказал я. — А как ты это назвал?
— Пентаракт.
Он снова уселся в кресло.
— Разумеется, это условное название. По-моему, пентарактом можно назвать четырехмерный пятиугольник, а тут изображен пятимерный куб.
— Изображен? — Вещица показалась мне слишком осязаемой для изображения.
— Понимаешь, не может быть, чтобы у него были пять измерений — длина, ширина, глубина, еслина и деньгина… во всяком случае, так я считаю. — Тут он стал слегка заикаться. — Но мне хотелось создать иллюстрацию предмета, имеющего все эти пять измерений.
— И что же это за предмет? — я покосился на вещицу, лежащую у меня на коленях, и несколько удивился, заметив, что ycneл вложить довольно много кубиков один в другой.
— Представь себе, — сказал Фарнзуорт, — что ты выстроишь в ряд множество точек так, чтобы они соприкасались; получишь линию — фигуру, характеризующуюся одним измерением. Проведи на плоскости четыре линии под прямыми yглами друг к другу; это — квадрат — фигура в двух измерениях. Шесть квадратов, расположенные в реальном трехмерном пространстве под прямыми yглами друг к другу, образуют куб — фигуру трехмерную. А восемь кубов, вынесенные в четырехмерное физическое пространство, дают четырехмерный гиперкуб или так называемый тетракт…
— А десять тетрактов образуют пентаракт, — докончил я. — Пятимерное тело.
— Именно. Правда, тут у нас лишь изображение пентаракта. Может быть, таких измерений, как еслина и деньгина, вообще не существует.
— А все же непонятно, что ты подразумеваешь под изображением, — сказал я, с увлечением вертя в руках кубики.
— Непонятно? — переспросил он и поджал губы. — Это довольно трудно объяснить, но попробую. Вот, например, на листке бумаги можно очень похоже нарисовать куб — знаешь, пользуясь законами перспективы, затушевывая тень и все такое. Это ведь изображение трехмерного тела — куба — при помощи только двух измерений.
— И, конечно, — заметил я, — мы можем свернуть бумагу в кубик. Тогда получится настоящее трехмерное тело. Он кивнул:
— Но тогда мы прибегнем к третьему измерению: ведь чтобы свернуть бумагу, надо отогнуть ее вверх. Так что, если только я не научусь свертывать кубики в еслине и деньгине, мой пентаракт останется жалким изображением. Или, точнее, десятью изображениями. Здесь десять тетрактов — изображений четырехмерных тел соединены между собой и изображают пятимерный гиперкуб.
— Ага! — сказал я чуть растерянно. — И что же ты с ним собираешься делать?
— Да ничего особенного, — ответил он. — Это я просто из любопытства. — Тут он перевел взгляд на меня, вытаращил глаза и вскочил с кресла. — Что ты с ним сотворил?
Я посмотрел, что у меня в руках. Там были восемь кубиков, сложенных крестом.
— Да ничего, — ответил я, чувствуя себя не в своей тарелке. — Просто вложил их друг в друга.
— Не может быть! Начнем с того, что открытых кубиков было только двенадцать! У всех остальных по шести граней!
Фарнзуорт стремительно ринулся к своему творению — он явно вышел из себя, да так внезапно, что я отпрянул. Бросок Фарнзуорта оказался неудачным, я выронил вещицу из рук, она упала на пол и основательно ударилась углом. Послышался слабый стук, что-то звякнуло, и вещица очень странно смялась. И вот перед нами на полу остался один-единственный дюймовый кубик и больше ничего.
Мы тупо глазели на него с минуту, никак не меньше. Потом я встал, оглянулся на сиденье кресла, внимательно осмотрел весь пол, даже опустился на колени и пошарил под креслом. Фарнзуорт следил за мной и, когда я кончил и снова уселся, спросил:
— Больше нет?
— Ни единого кубика, — сказал я, — нигде.
— Этого я и боялся. — Он ткнул дрожащим пальцем в сторону оставшегося кубика. — По-видимому, все они здесь. — Его возбуждение постепенно улетучивалось, — я думаю, ко всему можно привыкнуть. — Чуть погодя он задумчиво спросил: — Что это ты такое говорил, как можно сделать куб, свернув бумагу?
Я поглядел на него и выдавил из себя извиняющуюся улыбку. Ведь и я подумал о том же.
— А ты что-то говорил о другом измерении, которое для этого необходимо?
Он не улыбнулся мне в ответ, а встал и буркнул:
— Ну, вряд ли эта штука кусается. — С этими словами он нагнулся, поднял с пола кубик и подбросил его на ладони, прикидывая вес.
— Похоже, весит ровно столько, сколько все шестьдесят четыре, — сказал он уже совершенно спокойно. Вгляделся в кубик и неожиданно разволновался снова. Силы небесные! Смотри! — Oн протянул мне кубик.
На одной грани, точно в центре, появилось аккуратное отверстие — кружок диаметром примерно в полдюйма.
Я склонился над кубиком и увидел, что на самом деле отверстие не было круглое. Оно походило на лепестковую диафрагму фотоаппарата — многоугольник, образованный множеством металлических пластинок правильной формы, которые находят одна на другую и как бы сплетаются, но оставляют дырочку, куда проникает свет. В отверстии ничего не было видно; только безграничная чернота.
— Не понимаю, каким образом… — начал было я, но тут же осекся.
— Я тоже, — сказал он. — Давай-ка разберемся.
Он поднес кубик поближе к глазам и стал боязливо всматриваться. Потом осторожно положил его на стол, подошел к креслу, сел и сложил руки на толстом брюшке.
— Джордж, — сказал он, — там внутри что-то есть. — Теперь голос его звучал ровно и в то же время как-то необычно.
— Что именно? — спросил я. А что спросили бы вы?
— Какой-то шарик, — ответил он. — Маленький круглый шарик. Он весь будто туманом застлан, но видно, что шарик.
— Да ну! — сказал я.
— Джордж, принесу-ка я джину.
С неимоверной быстротой он извлек из буфета высокие бокалы, наполнил их терновым джином, подлил воды, добавил льду. Отвратительный был вкус у напитка.
Осушив свой бокал, я сказал:
— Восторг! Давай повторим. — Так мы и сделали. После второго бокала ко мне вернулась способность разумно мыслить.
— Фарнзуорт, мне пришла в голову мысль. Разве, по Эйнштейну, четвертое измерение — это не время?
Он тоже долил свой бокал:
— Да, по теории Эйнштейна выходит так. Я назвал это измерение «еслина»… или «деньгина», как тебе больше нравится, — Он снова взял в руки кубик — на этот раз, я заметил, с гораздо большей уверенностью. — А как насчет пятого измерения?