Когда их губы разнялись, Вероника сдула со лба растрепавшиеся волосы и, стараясь говорить невозмутимо, спросила:

— Чай будешь — с тортиком?

— Об чем речь… — Максим продолжал пальцами гладить шелковистую ткань на спине у Вероники — она словно завораживала его.

— Ну тогда пошли на кухню, а то там уже весь чайник выкипел.

Пока они пили чай, Вероника боялась поднять на Максима взгляд. Почему-то она думала, что он начнет говорить с ней о чем-нибудь запретном. Да, в темноте, закрыв глаза, она была готова на многое — но для этого надо было закрыть глаза. Встречать же некоторые вещи лицом к лицу она опасалась.

— Тортик сама пекла? — спросил Максим.

— Да нет, это мамины кулинарные изыски, — ответила Вероника.

— Хорошая у тебя мама. Люблю хозяйственных женщин.

«А я хозяйственная?» — сразу мысленно спросила себя Вероника. Ей хотелось во всем соответствовать вкусам Максима. Откуда ей было знать, что мужчины могут иногда сболтнуть что-нибудь просто так?

На самом деле Максим чувствовал себя просто на седьмом небе. Ему было совершенно наплевать, хозяйственная Вероника или нет. Его просто влекло к ней — влекло как к женщине… А ведь когда-то он знал ее совсем малышкой, и она казалась ему такой же вредной и неинтересной, как все девчонки. Потом это мнение с годами все больше менялось — по мере того как Вероника росла и расцветала. Сам Максим тоже времени не терял: к девятому классу перегнал всех мальчишек по росту и стал похож на красивого, породистого киноактера. Не из тех, которые играют в боевиках — с бычьими шеями и бритыми толстыми затылками. Скорее он напоминал героя-любовника из старых фильмов — с большими печальными серыми глазами в пушистых ресницах, длинным точеным носом, правильным овалом лица и прямыми темно-русыми волосами. Впрочем, печаль в его глазах была обманчива. Максим отличался довольно веселым — хотя и на редкость спокойным — нравом.

— Послушай, а тебя отпустили? — спросила Вероника.

— А я не спрашивался. Просто ушел — и все.

— Лучше не надо, чтобы они знали, куда ты пошел.

— Само собой. Сейчас позвоню Витальке — сообщу ему, что буду сегодня ночевать у него.

— Ты собираешься уходить к нему?!

— Да нет же. Как ты могла такое подумать? Просто предупрежу его, чтобы знал, что врать, если мои вздумают к нему позвонить.

— А потом позвонишь родителям?

— Угадала… Только звонить я буду исключительно из ванной. И не забудь взбить пену и принести кофе…

— Ну, ask… — пожала плечами Вероника. — Я же обещала.

2

За окном уже белело предрассветное небо. Вероника лежала и не могла уснуть. Почти всю ночь они с Максимом провели в объятиях и поцелуях. Какой там телевизор! С того момента, как Максим с мокрыми волосами и полотенцем на бедрах вышел из ванной, они не могли оторваться друг от друга ни на секунду. Он сразу же выключил свет и приступил к решительным действиям. Мамин халат занял свое место на кресле, а розовое полотенце беззастенчиво разлеглось на ковре.

В темноте Веронике было не стыдно и не страшно — хотя Максим лежал рядом с ней совершенно голый. Они прижимались друг к другу всем телом — от щек до ступней. Она чувствовала его всего — и тот незнакомый волшебный орган, который, как она знала, вырастает у мужчин от сильного притока крови. Как ей ни было любопытно, она бы ни за что не решилась дотронуться до него рукой. Но даже когда это чудо случайно прикасалось своей горячей и нежной кожицей к ее бедрам, ее бросало в нервную дрожь. Это было новое, удивительное ощущение, и они оба наслаждались им. Говорить они не могли. Ничего не волновало их сейчас, кроме любви — а о ней они говорить стеснялись. Конечно, если бы мог, Максим сказал бы Веронике, какая она изумительно красивая, худенькая и нежная, какие у нее милые маленькие грудки, редкостные по длине и стройности ноги… Но Максим еще не умел всего этого говорить — и только исступленно гладил и ласкал любимое тело. Иногда его руки пытались забежать в ложбинку между ногами, но Вероника всякий раз останавливала его и крепко сжимала колени.

— Не надо… Не надо… — как заведенная, повторяла она, и Максим не смел ее ослушаться.

Он и сам толком не знал, как все должно быть. В ванной он с ужасом смотрел на свой большой восставший член, сгорая от стыда и сознавая, что больше всего на свете ему хочется сейчас куда-нибудь это засунуть. Единственное, что он чувствовал, лежа рядом с голой, восхитительно горячей Вероникой, — это дикое возбуждение, от которого у него уже кружилась и болела голова, шумело в ушах и саднило в паху. Но он продолжал и продолжал заниматься этим сладким самоистязанием. Временами он забывался и пытался засунуть коленку Веронике между ног — иногда это ему даже удавалось. Но потом все снова возвращалось на круги своя. Даже когда он нежно и осторожно перебирал губами ее соски, когда, сам не понимая смысла своих действий, посасывал их, словно ребенок, Вероника не давала ему двинуться дальше определенной ею черты. В конце концов он почувствовал приближение финала и, порывисто вскочив, умчался в ванную. Он боялся, что это случится с ним на постели и он испачкает Веронике простыню. Но, когда он вернулся и лег рядом с разомлевшей Вероникой, все началось сначала…

Так они промучили друг друга до утра. Потом Максим, утомленный несколькими неполноценными оргазмами, все-таки уснул, а Вероника так и осталась лежать без сна. Она смутно чувствовала какую-то обиду и досаду — но не могла понять, чем она вызвана. Обвинять в своем состоянии Максима ей даже не приходило в голову. Наоборот, она думала про него с нежностью. Пока он спал, она легонько гладила его по волосам и думала: «Вот это и есть настоящее счастье…»

Когда совсем рассвело, в комнату забежал Том и своими шоколадными глазами подозрительно оглядел лежащих на диване Веронику и Максима. «Интересно, что он там себе подумал?» — мелькнуло у нее в голове.

— Ну что, гулять хочешь, чертик? — шепнула она Тому, и он, виляя хвостом, склонил голову набок.

Выскользнув из-под обнимающей руки Максима, Вероника стала одеваться. Почему-то колени у нее дрожали.

На улице было сыро и туманно. От холодного утреннего воздуха Вероника окончательно расхотела спать.

Вернувшись, она первым делом вытерла Тому лапы. Потом вымыла руки, сполоснула лицо и отправилась на кухню. Надо приготовить завтрак. Пусть Максим увидит, какая она хозяйственная. Руки у нее по-прежнему дрожали, ноги — тоже. Внизу живота — ныло. Голова страшно гудела — ведь она всю ночь не сомкнула глаз.

Стараясь не греметь, Вероника поставила на плиту сковородку, достала из холодильника молоко и яйца. Затем, борясь с дрожью в руках, взбила венчиком омлет. Вылила в разогретое масло. «А вдруг он подгорит? Или будет чересчур жидкий?» — с тревогой подумала она. Ей ужасно не хотелось представать в неловком свете перед Максимом. Но, кажется, все получилось как надо. Вероника хотела переставить готовый омлет на другую конфорку, как вдруг ручка сковородки вырвалась из ее ослабевшей за ночь руки и… сковородка с грохотом полетела на пол. Просто упасть ей показалось мало — она еще сделала круг почета по всей кухне, при этом старательно разбрасывая свое содержимое по полу. «Вот черт!» — выругалась про себя Вероника. Ей вдруг стало нестерпимо жаль себя, и, опустившись на корточки среди ошметков омлета, она горько заплакала. Может, сейчас из нее выходила нерастраченная за ночь энергия — но она рыдала все громче и громче.

Когда разбуженный сковородкой Максим вбежал на кухню, он был так поражен этой картиной что испуганно бросился к Веронике:

— Что с тобой? Ты поранилась?

Вероника замотала головой. Максим порывисто прижал ее к груди и помолчал. Это подействовало безотказно — вскоре Вероника успокоилась.

— Ты в порядке? — снова спросил он.

— Я просто идиотка, — совершенно серьезно ответила Вероника и тыльными сторонами ладоней стала вытирать слезы.

— Сейчас я уберу весь этот бардак, — сказал Максим и отправился в ванную за веником.