Сами того не ожидая, они вышли на набережную Нерана. Облокотясь на чугунные перила, наблюдали они, как догорает день. Впрочем, до настоящего заката было еще рановато, все-таки лето. Плыли, отражаясь в глубоких водах, рассеянные облака. Вечер лишь слегка притронулся к восточной части неба, а западная часть сверкала точно алмаз. На правом берегу, за вуалью воздуха, виднелись кварталы Старого города, его башни, шпили и флюгера. За городом до самого горизонта темнел, зеленел и золотился сосновый бор.

А здесь, у парапета, плескалась, блестела светлой рябью вода, подгоняемая течением и порывами ветра. В свежем вечернем воздухе ясен каждый звук. Свистящий шелест шин доносился с Нового моста. Цветные коробочки на колесах, поблескивая стеклами, неслись навстречу друг другу с одного берега на другой, словно не было границ, не было раздора, как будто на всей земле установился мир и покой. Пыхтел буксир, гоня перед своим тупым рылом буруны воды. Провожая суденышко взглядом, Георг по наитию стал читать стихи:

Быстроходная наша речка Бянь.

Я в дорогу рано собрался.

По теченью ялик мой плывет.

Да к тому ж и расправил паруса.

Я дремлю, и кажется сквозь сон,

Будто стерлись грани и следы

Где конец сияющих небес?

Где начало блещущей воды?

- Прелесть! - воскликнула Инга, радостно сверкая белыми зубами. - Я этого поэта тоже знаю.

- А я не знаю, как его имя. У меня на имена память дырявая...

- Его звали Хань Цзюй. И жил он около 1140 года. Нашей эры. Но все равно очень давно. А ведь ни одно слово не устарело, правда?

- Вот что значит - настоящее искусство!

- Настоящее искусство вечно, - согласилась Инга и сказала: - Теперь моя очередь. Только они не рифмованы по-русски:

Вы уехали в город на том берегу,

Чтобы построить славы дворец.

Я осталась, ничтожная, здесь, на скале,

Вслед смотрю текущим волнам.

Эти волны, в них слезы печали моей,

В них любовь моя, в них мой взгляд,

Если в них отразится тот дивный дворец,

Я не стану больше рыдать.3

- Да-а-а, - протянул Георг и внимательно взглянул на подругу. - Хорошая аллегория на наши отношения.

- Ты так думаешь?

От пристани отвалил громадный трехпалубный теплоход "Адам Голощеков", и грянула из динамиков песнь разлуки - марш "Прощание славянки". "Пароход-человек" медленно, по широкой дуге, развернулся и поплыл вниз по течению в счастливый круиз по Балтийскому морю.

- Ты заметила, как русские люди любят генералов?

- Потому что команды выполнять легче, чем думать самостоятельно...

- Ты права, мы народ-воин, язык команд нам более привычен. А главное, случай чего, ты, вроде, как и не виноват. Исполнял приказы.

Кстати, о генералах, - Инга полуобернулась, глядя исподлобья и лукаво улыбаясь. - Говорят, Голощеков тебя хвалил?

- Кто говорит?

- Ланард. Он прочитал об этом в вашей газете. В "Славянской правде".

- Вот как... Он действительно внимательно читает прессу.

- Ну вот, теперь ты на коне...

- Да не на коне я, - раздраженно ответил Георг, - а на коньке-горбунке. Который может скакнуть неизвестно куда. Все зыбко, эфемерно. Завтра, может, никакой Леберли не будет. И генерал Голощеков исчезнет. Зарежет его какой-нибудь Брут...

- Ты тщеславен. Алчешь мировой славы?

- Да нет, теперь мне бы хватило и российской... Когда-то я мечтал вернуться домой известным художником, въехать, так сказать, на пресловутом белом коне.

- Кое-кто въезжал в город на осле, и ничего - по сей день знаменит.

- Ну, ты скажешь!

Когда отзвучал звонкий смех Инги, после паузы, Георг сказал то, о чем собирался сказать еще в кафе:

- Если серьезно, то я собираюсь въехать в Россию на поезде. В Россию, моя дорогая, надо въезжать на поезде, долго-долго ехать по ее просторам... Короче говоря, я хочу вернуться домой. Тетка намекает, да и вообще... Пора. Меня там мама ждет.

И как в прорубь, как в ледяную воду нырнул, выпалил:

- Вот что: поедем со мной. Начнем новую жизнь... Может быть, там удастся построить тот "дивный дворец", который здесь не сложился... Поедем?!

Инга долго молчала, о чем-то напряженно думая.

- Можно, я все-таки подумаю. До утра? - попросила она, вымученно улыбаясь.

- Конечно, конечно... Время терпит... не горит ведь...

- Не могу понять, почему люди так ненавидят друг друга?

- В каком смысле?..

- Иногда я молюсь: пусть пришельцы из космоса расселят все нации по планетам. Чтобы никто никому не мешал...

- Это иллюзия. Всегда люди делились и кучковались. Исчезнут одни объекты для ненависти, появятся другие. Не будет евреев, арабов, негров, станут ненавидеть лысых или рыжих. Твой муж их уже ненавидит... Потом еще придумают что-нибудь. Этому нет конца. На каждое учение возникает контручение, на каждую догму - своя ересь. Так устроены люди.

- Так что же делать?

- Не знаю. А может, это как раз и защищает нас от унификации, и, в конечном счете, от диктатуры. Но за это мы платим раздорами. За все приходится платить.

- А иногда и расплачиваться...

- Вот что, милая моя, такие сложные философские вопросы лучше всего решать лежа. Так учили древние. Ву компроме?

Обнявшись, они направились от набережной обратно в затихающий город. Возле Кафедрального собора им повстречались двое пьяных представителей народа-воина. Пути их были неисповедимы. Они зигзагообразно двигались по тротуару, то сталкиваясь плечами, то разбегались в стороны. В одну из наиболее широких амплитуд этих колебаний, художник с подругой-философом проскочили между пьяными бугаями, как корабль Аргонавтов между Сциллой и Харибдой. И вовремя. Через мгновение тела с глухим треском сомкнулись. Только головы сбрякали, как два недоспелых арбуза.

- Побежали! - позвала Инга и устремилась к остановке, куда выруливал из-за угла дребезжащий, изрыгающий сизый перегар отработанной солярки, автобус-гармошка.

Георг, в два огромных прыжка, догнал Ингу, схватил ее за руку и взял на буксир. И тут на середине пути он понял, что переоценил свои силы. А ведь дистанция плевая. Раньше он ее преодолел бы в момент, вихрем. В молодости среди сверстников ему равных не было в беге, а теперь... Да что там - в молодости, еще недавно он был в хорошей форме. Но эти бессонные ночи подорвали его здоровье. От выпитого шампанского и пары рюмок ликера - даже от такой малости - в ногах разлилась какая-то расслабленность. И сердце билось неровно. Ай-яй-яй, какой позор!