"Кажись, начинается..." - сказал мужик, сидящий напротив меня с книгой Адама Голощекова "Пора".

"Ничего не начинается, - возразила толстая баба, закрывая книгу того же Голощекова, "Послание к литавцам", и запихивая ее в сумку, подстать своей комплекции, - хватит панику-то пороть!"

Они сцепились, как кошка с собакой. Остальные пассажиры увлеченно разгадывали кроссворды. Не перестаю удивляться: как все-таки быстро наше некогда самое читающее в мире общество трансформировалось в общество, разгадывающее кроссворды.

И только парочка китайцев на задних местах сидела тихо-тихо. Они не вмешивались в распри европейцев. На их плоских лицах играла загадочная полуулыбка, будто они знали такое, о чем мы, европейцы, не догадываемся, а когда поймем, то станет слишком поздно и ничего изменить уже будет нельзя.

Когда наш автобус подъезжал к Бульвару им. Голощекова, я их увидел. По краю дамбы стояли танки. Или похожие на них бронированные чудовища на гусеничном ходу. Штук пять, наверное. Видимость из-за тусклых фонарей была отвратной. Они стояли компактной группой. Один из них двигался, пятясь задом, уплотнял группу.

"А танки-то зенитные", - подумал я. Из башни последней машины торчали два тонких ствола, задранные кверху. Мужик перестал лаяться с женщиной, посмотрел в окно и сказал уверенным голосом ветерана войны и знатока боевой техники: "Самоходные зенитные установки "Шилка" и ракетная - "Ястреб-2". Эти как шмальнут - мало не покажется..."

Мне подумалось, что бронетехника занимает позицию для отражения воздушного налета. Это место, на мой взгляд, было весьма удобным. Справа машины были прикрыты склоном дамбы, слева - шла высокая стена деревьев. И между тем - прекрасный обзор. Очень удобная позиция для противовоздушного комплекса.

На бульваре стоял военный регулировщик, движение машин было скованным. Какое-то время параллельным курсом с нами катил по рельсам новенький "гладиолус", весь разрисованный рекламой на мотоциклетную тему. На задней площадке моновагонна, хорошо видимая в ярком аквариумном свете, стояла девушка или молодая женщина, очень красивая. Паниковский был бы в экстазе. Положив руки на горизонтальную оконную штангу, она смотрела на мир грустными глазами.

Я загадал, если она взглянет на меня, хотя бы мельком, то мои картины на выставке ожидает успех. Однако чУдная фемина смотрела на "мерседес", который вклинился между моим автобусом и ее трамваем. "Ну взгляни же, взгляни на меня!" - умолял я "чудное виденье", "гения чистой красоты". Я взывал к ней мысленно, телепатировал, надрывая мозг, едва сдерживаясь, чтобы не ударить кулаком по глуховатому стеклу. Но все мои усилия были тщетны. И лишь когда мы разъезжались - она направо, я прямо, - и проклятый "мерс" газанул вперед, женщина подняла на меня глаза. Наши взгляды встретились лишь на мгновенье и тут же разошлись навеки. И уже (но все же ликуя!) я видел удаляющуюся, аэродинамически зализанную корму "гладиолуса".

На кухне я обнаруживаю свой ужин, как всегда стоящим верхом на чайнике, чтобы долго не остывал. Тарелка, прикрытая другой. Теткиными заботами он стоит таким вот образом уже четыре часа. Так что и чайник остыл и тарелка едва теплится. Подогреваю чайник, а ужин ем холодным. После трапезы принимаюсь читать Достоевского, тут же прямо на кухне. Не ляжешь ведь с полным желудком, а хорошая литература способствует нормальному пищеварению.

В 01-00 ложусь спать. Долго не могу заснуть, наконец, погружаюсь в дремоту... Выстрел! Просыпаюсь. Нет, кажется, хлопнула дверца автомобиля. Сволочи! Дремлю. Опять просыпаюсь - хохочет какая-то компания, конечно, пьяная. Проходят под окнами, горланя песню не в лад. Паразиты! Погружаюсь в сон...

"...тиять, на право!" - говорит за окном голос, усиленный динамиком. Просыпаюсь. Кому он командовал "на право"? и кто это говорил? Едут какие-то машины... потом - тишина.

02-40. Просыпаюсь от треска. Вскакиваю, смотрю в окно, вглядываюсь в гиперборейскую ночь - на горизонте полыхает зарево. Столб дыма, подсвеченный снизу алым пламенем, ввинчивается в небо и сливается с низкими облаками. Разыскиваю свой армейский 8-кратный бинокль, смотрю сквозь искажающее реальность стекло окна. В глубине нашей территории, там, где пашни и лес то ли в районе Пяртус, то ли в Надкиманси - горит дом. Сильно горит, страшно. Рвется раскаленный шифер. В ночной тиши треск слышен на много километров. Дом горит долго, возможно даже не один...

Попутно замечаю еще одного наблюдателя. Или наблюдателей. В звездном провале между тучами, на большой высоте, появился чудесный корабль пепельно-серебристый, удлиненный, как цеппелин, с включенными габаритными огнями и двумя белыми прожекторами на носу и корме. Слегка накренясь, он летел медленно и совершенно бесшумно. Таинственный, как "Наутилус" капитана Немо. Чуждый заботам и горестям этого мира.

Пока я пытался поймать его окулярами, он уж нырнул в глубины небесного океана.

Из своей комнаты выходит тетка - заспанная, в белой ночной рубахе. "Ужас, как я боюсь этих пожаров", - говорит тетя Эмма, глядя в окно. К счастью, для себя, она не застала "цеппелин", иначе б ей добавился еще один повод для страха.

А еще она боится грома. Не молний, а именно грома. Раскатистый грохот ей напоминает о пережитых ужасах бомбежки немцами Тополскитиса, где она жила девочкой. Я успокаиваю и выпроваживаю тетю.

Ложусь, поворачиваюсь на правый бок, лицом к стене, закрываюсь одеялом. "Провались все на свете!.. дадут сегодня мне уснуть или нет?"

9 АВГУСТА

Из-за угла дома, подобно мотоциклу о двух колесах, завалившись на вираже, вылетел довоенный "мерседес" и помчался за трамваем. Я стоял на задней площадке "гладиолуса" и хорошо видел хищную пасть черной машины. Обернулся. Смотрю: в вагоне кроме меня находятся еще человек пять-шесть. Я расстегнул пальто и достал автомат, старый добрый "шмайсер", тяжелый, но удобный в деле. Направив его в спины пассажирам, я крикнул: "Все на пол, живо!", люди легли, из машины пока никто не стрелял. Дулом автомата давлю на стекло вагона, оно лопается и осыпается на убегающие шпалы. Пружиня на полусогнутых ногах, ударяю длинной очередью по ветровому стеклу "мерседеса". Машина запетляла и ощетинилась стволами. Тут уж броситься на пол пришлось мне. В то же мгновение засвистели пули, зазвенели стекла в окнах трамвая, а в корпусе его появились сквозные дыры, через которые ворвались внутрь прямые штыри света. Я медленно сполз по ступеням к самой двери, и, упершись ногами в косяк двери, чуть-чуть приоткрыл ее. Образовалась щель, в которую ворвался ветер и уличная пыль. Щуря глаза, я выдергиваю кольцо из лимонки и бросаю ее на асфальт перпендикулярно движению трамвая. Мне очень хотелось посмотреть, что из этого выйдет, но высовываться было нельзя. Когда отгремел взрыв, я обернулся. Люди по-прежнему лежали на пыльном полу, прижавшись лицами к рейкам. На коленках я выбрался из дверного проема, сжал автомат и вскочил на ноги. Не глядя, нажал курок и от души полил улицу свинцовым дождем, и лишь потом увидел, что "мерседеса" уже не было. Пустое шоссе фиолетовой лентой разматывалось вдаль, ускользало прочь с безупречной гладкостью.