«Тьма не может победить Тьму».

Единственная более-менее понятная фраза во всем пророчестве.

Но что с ней делать? Каким-то краешком души Энакин чувствовал, что уже никогда не сможет вернуться к Свету. Он сжег его вместе с Храмом, уничтожил даже намек на эту сторону вместе с Орденом… Принеся клятву верности Сидиусу, которую так быстро нарушил, Скайуокер стал ситхом. Полностью, до кончиков ногтей.

Пророчество магистра было крайне туманным. Несмотря на то, что прошло уже несколько часов после того, как он улетел с Дагобы, разгадка не приблизилась ни на миллиметр. Сколько Энакин не ломал над ним голову, слова упрямо не желали складываться в подсказки и факты. Чего стоило только одно это «следи за тьмой».

Разве за ней вообще можно следить? Тьма она и есть тьма. За ней можно гнаться всю жизнь, но каждый раз, когда ты посчитаешь, что можешь поймать ее, она ускользнет сквозь пальцы, исчезая в ночи, растворяясь, будто ее там и не было… Это безумие. Энакин уже был готов сдаться, все бросить, но слова о Падме не выходили из головы.

«Она скоро сойдет с ума».

Сидиус никогда не отличался добротой в отношении своих пленников. Даже обычным, ни в чем не виноватым людям доставалось, а что уж говорить о жене того, кого Император явно ненавидел всей душой… Падме была для него лишь игрушкой, через которую он мог ломать Скайуокера.

Но как долго продержится ангел? Она находилась в лапах Палпатина уже чуть больше недели, а значит… Значит ей осталось совсем немного, и это – если Сидиус не будет нажимать на нее слишком сильно. Ситх был мастером в запудривании мозгов, сведении с ума… Даже если он не станет применять боль, Амидала все равно рано или поздно сломается, не выдержав его напора.

Покачав головой, Энакин попытался отрешиться от всех мыслей, войти в пространство Силы. До «Дома-1» было еще далеко… Можно было попробовать связаться с Падме. Один раз это уже получилось… Кто знает. Может быть, получится и сейчас.

После очередного визита Сидиуса Амидала впала в апатию. Ей было все равно, что происходит за дверью, все равно, что говорит ей этот монстр в черной мантии… Сердце стучало медленно и размеренно, даже когда с пальцев Палпатина сорвалась сияющая молния, впившаяся в ее тело, заполняя его режущей болью. Казалось, под кожу вонзилась сотня ножей… Однако, Падме даже не закричала. Просто молча откинулась в сторону, будто мешок.

Озадаченный ее холодностью Сидиус покинул камеру, понимая, что сегодня ему больше ничего не добиться от пленницы. Потихоньку он начал разочаровываться – сломленная Падме перестала быть интересна. Она не кричала, не сопротивлялась… Такое впечатление, что женщина просто сдалась на милость судьбы, ожидая смерти. Но разве он мог позволить ей такое благо? Нет.

Амидала – его шанс, его козырь. Если мальчишка слишком обнаглеет, никогда не поздно просто показать ему жену. В тот же момент мозги Скайуокера потекут, будто масло на солнцепеке, и он забудет обо всем, кидаясь в гущу сражения, чтобы освободить свою сенаторшу. Которая, кстати, совсем скоро окончательно превратится в увечную девчонку со съехавшими мозгами.

Сидиуса это не особо беспокоило. Теперь даже если Падме попадется в руки к мужу, то просто уничтожит его изнутри. Пока она еще не сумела окончательно избавиться от болезненного пристрастия, поглощающего изнутри, но… Человек существо простое. Если какие-то воспоминания причиняют ему боль, он просто старается избежать их. Забыть, заменить другими…

Падме вовсе не была уникальной, каковой ее считал Скайуокер. Рано или поздно она поймет, что любые воспоминания о муже причиняют ей боль, и тогда… Тогда она поступит так же, как и все, и этим навсегда уничтожит мальчишку.

- Выключите свет, - в очередной раз проговорил он дежурную фразу, покидая камеру.

Отсутствие любых приборов освещения тоже играло свою роль. Если человек не видит света – то теряет ориентацию во времени, а в ее состоянии… Это должно было просто сводить с ума.

Впрочем, так оно и оказалось.

Все существование Амидалы превратилось в одну постоянную психоделику, в которой не было ни дня, ни ночи. Когда она, напрочь уничтоженная мыслями, падала на пол без сил, и засыпала… Падме даже не представляла, день это, или ночь. Просыпаясь, она тоже не имела никаких данных – о том, сколько спала, какой сегодня день… Сама жизнь стала сплошной, извращенной пыткой.

Как же это ужасно, знать, что тот, кого ты любил, сейчас живет и радуется там наверху. Энакин видит солнце. Видит звездное небо… А для нее даже просто выйти на улицу, вдохнуть свежую струю воздуха – теперь несбыточная мечта. Падме смирилась с тем, что ей предстоит умереть здесь, и теперь особо не трепыхалась.

Если ничего не можешь изменить – не переживай. Не волнуйся… Вот и все. Кто знает, может быть, если она станет овощем, может тогда Сидиус просто уничтожит ее.

Лишь одно не давало покоя. Лишь одно медленно и муторно сводило с ума, прогоняя по спине дрожь. Жуткое ощущение, что ей смотрят в спину, не оставляло даже во время сбивчивого сна. Бодрствуя, она всегда старалась, чтобы сзади была стена. Так хотя бы можно было быть уверенной, что на нее не смотрят сзади… Но это не отменяло глаз на потолке и других углах. На нее смотрели отовсюду – жуткие, страшные взгляды, несущие смерть. Пока она не спала, их не было видно. Однако, стоило провалиться в сон… Тогда Падме сразу замечала их. Огромные, без ресниц. Они не моргали – лишь внимательно, будто изучая свою жертву, следили, оставляя за собой сосущее ощущение в груди.

Пока они не говорили. Они готовились, собирали свои речи по кусочкам, по буквам, по-видимому, желая полностью сломать ее… Но пока они все же молчали.

Неосознанно, почти механически, пальцы скользили по телу, по волосам, сжимая и разжимая их. Хоть какое-то занятие.

Падме чувствовала, что совсем скоро ее сморит сон… Но из последних сил старалась не поддаваться ему, зная, что к ней опять придут они. Она не хотела видеть этого вновь, не хотела… Но каждый раз было одно и то же.

«Я только прикрою глаза», - пообещала она себе, разрешая векам закрыться.

Каким-то краешком души чувствовалось, что они уже не раскроются, пока она не поспит… Но попытаться стоило. Внутри растекалось горькое, будто деготь, ощущение грязи, использованности, перемешанное с болью. Будучи не в силах бороться с этим, Падме сдалась, и, желая избавления, начала проваливаться в сон.

Однако, на этот раз глаз не было.

Казалось, что она летит куда-то вверх… Чем выше, тем меньше боли. С каждой секундой она таяла, сменяясь некоей взволнованностью, перемешанной с маленькой, почти незаметной надеждой.

Она оказалась в темноте, но другой. Это была чернота космоса, освещенная звездами. В камере не было ни единой искры света, а здесь… Это было самое прекрасное зрелище, которое Амидала видела за всю жизнь. Она продала бы душу, чтобы остаться здесь навсегда.

«Я с тобой, ангел. Держись» …

Слова возникли будто бы из пустоты, устремляясь к ней. Они проникали под кожу, проплывали по венам, сея там какое-то странное, теплое чувство… Когда-то давно один человек называл ее ангелом. Но кто это был? Однозначно, кто-то хороший… Он единственный любил ее. Почему, почему она предпочла ему Вейдера?

Сколько бы Падме не напрягала воображение, не могла вспомнить знакомого лица. Его не было… Будто кто-то стер, проведя кистью по влажному холсту. Изображение было слишком размазанным, слишком неживым.

«Кто ты?» - задала она немой вопрос, однако, так и не получила ответа.

Лишь любовь, растекающаяся внутри мощным, сплошным потоком… Не было ничего, кроме этого всепоглощающего ощущения, окутавшего ее. Любовь размораживала каждую клеточку тела, наполняя ее каким-то странным, грустным счастьем. Впервые за последние дни Падме вдохнула звездный воздух полной грудью. Этот человек, или не человек, подарил ей подобие радости, подобие счастья…

«Кто бы ты ни был… Помоги мне, прошу», - проговорила она, ощущая, как по щекам течет что-то теплое.